СОЛДАТСКАЯ ДОЛЯ.
Моросил осенний дождь. С дороги через поле, увязывая в грязи шел, прихрамывая, молодой парень в изношенном солдатском бушлате и нес на плече вещь мешок со своими пожитками, которых судя по мешку было немного. Перед ним, на противоположном берегу реки простиралось его родное село, покинутое им два года назад. Никогда в жизни он не покидал его, разве что с отцом они ездили на лошадях в волость продать хлеб или то, что смастерили в своей ремесленной – сбруи, хомуты, дуги и много разной мелочи, и купить что то необходимое для своего хозяйства, да в соседние села, но это все же, все это было своим, родным Поволжьем, с его просторными степями, на которых паслись коровы да табуны лошадей, с лесами, в чьих недрах всегда находили себе пропитание грибами или ягодой, либо мясом, с реками богатой рыбой, и конечно же землей. Земля… самое родное для крестьянина, самое заветное, близкое как сердце для человека, как мать для ребенка. Земля кормилица отцов и дедов, его самого, детей и внуков и всех тех, кто будет после них. Крестьянин с детства проводит на земле, проливает пот и кровь на нее, оставляет все свои силы, и после смерти находит в ее глубинах свое последнее пристанище. И все это покинул солдат два года назад, попав от сюда неведомо в какие края за тридевять земель, туда, куда ни до ни после он не был и не будет.
В 1914 году крестьянин Самарской губернии Бугульминского уезда Байтугановской волости села Чувашский Артем Петрович Симонов был призван в армию, там обучен военному мастерству и отправлен на поля сражений Первой мировой войны. Вскоре, в одном из рукопашных боев, около неизвестной польской деревушки (которая и после битвы не вошла в историю) на берегу Вислы он зарезал штык ножом первого своего врага. Возможно он и до этого успел кого-то убить из винтовки, кто знает, но чтоб вот так, лицом к лицу, первый раз. Это был молодой австрияк или немец, а может даже и серб, подданный Франца Иосифа, отправленный сюда, в неизвестную польскую деревню. Он был очень молод, намного моложе его, двадцатипятилетнего крестьянина из далекого русского Поволжья. На вид ему только только стукнуло восемнадцать, а может и того моложе, кто знает со скольки лет призывают там, в другой стране. Страх и ужас увидел в глазах этого молодого парня Артем Симонов. Возможно этот мальчик тоже самое видел и в его глазах, оба бежали друг на друга со штык ножом, оба что то кричали, обоими овладело чувство самосохранения, жажда к жизни. Но Артем Симонов был сильнее, проворнее, смекалистей чем он, и в короткий миг сражения, когда нужно соображать каждую секунду, русский солдат вышел победителем. Штык нож вошел глубоко в грудь противнику, он застонал, кровь полилась из его что то кричащего до этого рта. Но думать Артему Симонову было некогда, на него набегал другой враг, и вытащив из груди умирающего свой штык нож, он воткнул его в другого. Здесь в бою просыпается вся звериная сущность человека, здесь человек человеку зверь, и самосохранение превыше всего. Но после боя, сидя в окопах на занятой позиции противника, Артем Симонов вспоминал того первого им убитого. Не второго, ни третьего, не следующих убитых им в этом сражении – он их не помнил, потому что в бешенстве и ярости он уже не видел лиц тех, кому приносил смерть. В его глазах был лишь тот мальчишка. Кто он? Кем он был до войны? Такой же крестьянин как он, также возделывающий поля, выращивающий хлеб, ходящий на косьбу? Также как и он познавший всю тягость крестьянской жизни? Живы ли его родители? Если живы, то они не дождутся своего сына, может быть даже их единственного сына. А ждет ли его жена? Жена навряд ли, он был еще слишком молод для этого. Скорее всего у него никогда не было женщины, он не знал женской ласки, не целовал ее сладких губ, не трогал молодую упругую грудь, не узнает как извивается под ним женское тело. И он лишился возможности оставить после себя сына, и его сын никогда не родит ему внука, а внук правнука и так далее до скончания времен. Он не знал чувства простого счастья держать на руках своего ребенка, кровь от крови, плоть от плоти.
И вспомнился Артему Симонову его годовалый сын, именно столько было Илюше, когда он оставил его. Перед ним тут же встал образ его жены, Марии. Они обвенчались за два года до войны. По чувашскому обычаю, жену своему сыну выбрал отец не в своем селе, а в соседнем. Петр Иванович Симонов со сватами и женихом отправился в соседнее село к такому же зажиточному крестьянину как он сам Степану Алексеевичу Ерофееву. Соблюдя все церемонии, договорившись о приданном, выкупе и других вещах, положенных в таком деле, порешили сыграть свадьбу на ильин день.
И вот. Август. Ильин день. В деревне стоял аромат спелых яблок. В телеге, запряженной тройкой гнедых коней сидели жених и невеста. Жених был одет в расшитые рубаху и кафтан, подпоясанный синим кушаком. На ногах новые кожаные сапоги, на руках перчатки и нагайка, на голове меховая шапка с монеткой около лба. Рядом сидела пышногрудая красавица, с голубыми глазами и светлыми длинными волосами. Весь ее свадебный наряд был украшен кольцами, браслетами, шейными и нагрудными и поясными подвесками, на поясе подвешены кошелек и зеркальце. Но особенно красиво был украшены монетами головной убор и лента накидка, накинутая через левое плечо. Тройка несла их по селу в сторону церкви. Монеты на свадебном наряде невесты издавали мелодичный звон. Жених, весь мокрый и липкий от пота, изнывал от жары под меховой шапкой, но был доволен собой, и благодарен будущему тестю за такую невесту. В церкви, счастливый поп, возможно даже более всех в этот день счастливый, ибо до венчания был угощен самогонкой и тоже угощение его ждало и после, обвенчал молодых. После венчания бурное веселое гулянье с песнями, плясками, самогоном и медовухой. Через год Мария родила сына, и тот же счастливый поп крестил мальчика, и также он был счастливее всех.
Но это было как будто в прошлой жизни, неизвестно когда, целых сто лет назад. А может быть все это ему приснилось? Он сидел здесь в окопе, недалеко от чужой польской деревни, жители которой, такие же крестьяне, несущие тяжелую ношу, смотрели на Артема Симонова со злобой, как на человека, который посягнул на их свободу, оккупировал их земли, и не понимал, за что он убил этого парня, почему этот парень хотел его убить, и почему поляки так смотрят на него и боевых товарищей? Он много не понимал. Он вспоминал свой родной дом, родителей, жену, ребенка, хотел вернуться к ним, хотел просто трудиться, вдыхать воздух родных полей, а вместо привычного с рождения жизненного уклада окопы, вши, кровь и смерть. А войне не было конца. Русская армия все отступала и отступала, иногда возвращая в некоторых местах свои позиции как сейчас, чтобы завтра опять отдать их врагу за неимением снарядов и невозможности потому обороняться, и снова отступала. И солдаты все больше зарывались в окопах, разводили на своих телах вшей, подхватывали дизентерию и умирали от кровавого поноса и других болезней. Все больше чем в бою. И чем дальше шла война, чем больше не понимал Артем Симонов за что идет война, все чаще возникали вопросы в голове. Возникали они конечно не без помощи агитаторов, появившихся неожиданно и неизвестно откуда.
Но в их словах была логика и чувствовалась та правда, которую скрывали от солдат и народа те, кто отправил их сюда. Агитаторы на понятном для крестьян и рабочих языке объясняли им суть происходящего:
– За что мы здесь проливаем кровь, голодаем, сидим в окопах и в дождь и снег, простужаемся и дохнем как тараканы? За отечество? Так ваше отечество разве в польских землях? Вы, мы все здесь дохнем за интересы помещиков, дворян. Империалисты всех стран разожгли войну, чтоб простые рабочие и крестьяне убивали друг друга, пока они на этом будут обогащаться. И царь наш Николаша самый главный империалист на нашей русской земле! Все императоры заодно, и германский, и австрийский, и французский и наш. А как же иначе, известно чьих кровей императрица то наша!
– Немка она, известное дело! – издавались крики из собравшихся вокруг агитатора солдат.
