– И токмо лишь? А про преогромный, строящийся дворец в Екатеринославле с четырехэтажным корпусом, вы не слыхивали? – спросил с сарказмом граф Александр Романович Воронцов.

– И сие, не считая его дворцов в Петербурге и Москве, – заметил воспитатель Великих князей, низенький граф Николай Салтыков.

– Ну, сии дворцы по сравнению с теми – чепуха! – лениво заметил Фон Визин.

– А что он построил себе в Крыму? – полюбопытствовал князь Куракин.

– Пока не слышно, чтоб он что-то строил тамо, – ответил граф Салтыков, – видать и он не вездесущ.

Фон Визин возразил:

– Кто-то мне сказывал, что и тамо архитектор Иван Старов строит ему дворец из розового мрамора.

– Розового мрамора! Где это?

– Кажется, в городе Карасу-Базаре.

– Каков сей Потемкин все ж таки дурень, – вдруг, усмехнувшись, изрекла княгиня Екатерина Романовна.

– Паки, какие-то новые выкрутасы? – лениво потянувши свое неподъемное тело, полюбопытствовал сочинитель Фон Визин.

Екатерина Романовна, кивнув в сторону Александра Романовича, поведала:

– Написал нам наш брат, граф Семен Романович из Лондона, что сей Циклоп, надумал выписать из Британии сюда на юг России, якобы для населения пустых земель, кого бы вы думали?

– Кого же?

– Партию преступников и арапов!

Фон Визин фыркнул:

– До чего дошел, сей бездельник и расточитель России! И чем же кончилось сие предприятие?

– Граф Семен отписал государыне, что стыдится доставить просимое под скипер императрицы Екатерины, и она отказала ему в сей затее.

– Вестимо, – глубокомысленно заметил Николай Новиков, московский издатель книг и друг Фон Визина, – сии бандиты могут отпугнуть тамошних мирных и трудолюбивых колонистов, а сами каторжники, непривычные к работе, вернутся к грабежам и разбою.

Княгиня Дашкова бросила на него косой взгляд:

– Да, полноте, в Аглинских землях, я знаю, в тюрьму сажают за кражу лопаты или даже носового платка. Какие же они несносные преступники? – заступилась она за презираемого ею Потемкина, для коей справедливость была дороже всего. – Я знаю, – добавила она, – что князь Потемкин весьма рачительно относится к переселенцам, и ежели открываются какие оплошности, князь не оставляет оного без своего внимания. Он хороший хозяин и организатор всех дел, в оном ему не откажешь. Императрице он сказывал при мне, что незасеянная земля – позор для хозяина, свидетельство его нерадивости, а возделывание ее – источник богатства. И он прав, разве не так, господа?

Фон Визин, глубоко почитающий княгиню, отвел серые с льдинкой глаза, но все же возразил:

– Так-то оно так… Все-то он хочет успеть… И виноградники в Крыму разводит, вина на своих фабриках производит, шелковые мануфактуры устроил, чулочную фабрику построил, разводит овец, лошадей, и воюет на два фронта… Мыслимо ли одному человеку все охватить?

Дашкова не хотела сдавать свои позиции:

– У него много хороших помощников. Один Фалеев чего стоит, не говоря уже о самой императрице. А чулки с его фабрики настолько тонки, что помещаются в ореховую скорлупу. Императрица ими весьма довольна. Сказывала, что князь обещает в ее следующий приезд, покрыть ее путь шелками с его фабрики.

– Да, – наморщил лоб Александр Воронцов, – обещать мы все горазды.

– Да что говорить! Воскликнул Фон Визин, – устроил себе империю в империи. Еще неизвестно что из того выйдет, – сказал он, предостерегающе подняв указательный палец.

Дашкова, усмехнувшись, отозвалась:

– Да, что уж говорить, когда любую птицу видно по полету.

– У нас в Москве, – заговорил неразговорчивый Николай Новиков, – тоже появилась эдакая новая птица – князь Прозоровский.

– О, да! Слыхали! – воскликнул Фон Визин. – Новый московский Главнокомандующий. И как он?

Воронцов саркастически перевел глаза на Фон Визина:

– Кто ж не знает душку Прозоровского? – испросил он с презрением. – Во-первых – выдвинулся угодничеством. Во-вторых – невежественный, подозрительный и, вследствие оного – жестокий градоначальник.

– Сей господин токмо и занят тем, чтоб изводить меня, – с усмешкой поведал Новиков.

– А что такое? – с состраданием в голосе полюбопытствовала княгиня.

Новиков, высоко подняв брови, выпятив губу, сухо сообщил:

– Сей градоначальник, с завидным постоянством токмо и делает, что шлет на меня доносы на имя императрицы.

– Не приведи Господь иметь дело с подобными праведниками! – заметила княгиня, отчего – то опасливо оглянувшись. – И что же он вам вменяет?

Воронцов небрежно бросил:

– Как пить дать, князь Прозоровский пеняет на его масонство, безбожие и издание плохой литературы.

Новиков вяло кивнув, молвил:

– Хотя сам архиепископ Платон, зная меня, говорил, что был бы счастлив, коли все были таковыми христианами, как я.

Глаза Фон Визина, досель лениво обращенные токмо на хозяина дома, вдруг забегали:

– Господа, что же это такое? Как будто объявлена охота на сочинителей! Меня, полагаю, как и вас, пуще прочего беспокоит несчастье с Александром Николаевичем Радищевым. Сказывают, после его ареста, отец вовсе отказался от своего сына.

– Что вы говорите! – откликнулась княгиня Екатерина. – Я слыхала, приговор к нему самый неутешительный, но, Слава Богу, не смертная казнь.

Граф Воронцов, знавший подробности дела своего друга, сообщил:

– Приговор, переданный в Сенат, потом Совет, о смертной казни, был утвержден в обеих инстанциях и представлен государыне. Она, по именному указу, сей приговор заменила на десятилетнюю ссылку. Посему, стало быть, Александра Николаевича отправляют в Сибирь, в Илимский острог.

– Десять лет! И за что? – возмущенно восклиликнул князь Куракин.

– Следствие, вестимо, вел Шешковский? – уверенно испросила Екатерина Романовна.

– Сей Шешковский умеет так нагнать страху…, – заметил щуплый граф Николай Салтыков, чертя что – то на паркете своей тростью.

Граф Александр Романович, со всегдашним своим сарказмом, заметил:

– Сказывают, что нашему палачу Шешковскому ничего не стоит ткнуть палкой так, что зубы затрещат, а то и выпадут. Жертвы его боятся защититься, опасаясь смертной казни.

– Нет у нас смертной казни, – язвительно напомнила княгиня Дашкова.

– И все-равно боятся…Как не бояться, когда, по рассказам, с тебя сняты штаны, оставлен в исподнем, срезаны все пуговицы с кафтана, камзола.

– Потом без обуви ведут в темный каземат…

– Господи! – перекрестился граф Салтыков.

– Спрашиваете, за что десять лет Радищеву? – паки запальчиво, как будто кто – то из присутствующих в том виноват, испрашивал граф Воронцов и отвечал:

– За много чего и, в частности, «за оскорбительные и неистовые изражения противу сана и власти царской», – с издевкой процитировал он слова из судейского заключения. – Вот послушайте, я вам зачитаю часть допроса на последнем судебном заседании:

– «Судья: С каким намерением сочинили вы оную книгу?

Радищев: Намерение при сочинении другого не имел, как быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем.

Судья: Кто именно вам в этом сообщники?

Радищев: Никого сообщников в том не имел.

Судья: Чувствуете ли важность своего преступления?

Радищев: Чувствую во внутренности моей души, что книга моя дерзновенна, и приношу о том мою повинность».

Дашкова с состраданием изрекла:

– Бедный, бедный Александр Николаевич! Ведь, опричь правды, он ничего в своей книге не писал.

Граф Воронцов сурово заметил:

– Не всем нравится оная правда, сестрица! Книга была признана призывом к бунту. Но ничего, я сумею облегчить участь своего друга. А ты, Катя, поостерегись со своей типографией! Не приведи Господь! Бди! Не успеешь оглянуться, как окажешься в Сибири.

– Да, да, граф! А ты уж помоги хорошему человеку! – преданно глядя в глаза брата, попросила Екатерина Романовна.

– А что наша императрица Екатерина Алексеевна? Сказывают, после скандальной свадьбы графа Дмитриева-Мамонова и княжны Щербатовой, у нее появился, благодаря стараниям Нарышкиной, новый любимец, Платон Зубов? Откуда он взялся?