Записки императрицы:
Князь Таврический жалуются, что солдаты завшивели. Послала ему рецепт от Перекусихиной: Надавить на соль свежего лимона, поставить сохнуть на печь, засим истолочь в порошок и высыпать на голову.
* * *
Главнокомандующий, Светлейший князь Потемкин-Таврический, был весьма рад известию о мире со шведами. Сей благословенный мир давал ему возможность усилить свою армию, дабы сломить упорство Турции, и взять ее последний оплот на театре войны – твердыню Измаила. В сентябре он отдал команду начать военные действия по всему фронту, кои с самого начала были весьма успешны: русские войска брали одну турецкую крепость за другой.
Главнокомандующий писал государыне:
«Бендеры. 10 сентября 1790
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Скорое обращение войск к Двине много произведет. Прикажите только укомплектовать скорей и обучать по предписанию, от меня Вам поднесенному. О Риге меньше должно пещись: она за рекою. Я подробно об операции пришлю, как она быть долженствует по взаимности с генеральным планом. Полевой артиллерии прикажите множить к той стороне. По Двине лодки вооруженные, дюжину скорей зделать из легких, тамо употребляемых. Сими всякую переправу воспрепятствовать можно. Слухи о прибавлении войск распускайте. Двинская армия одна должна быть с частью, что в Белоруссии, которые, чтоб соединить, старшего из Аншефов определите командиром, предписав ему сноситься со мною почасту. Ежели Салтыков не будет, то прикажите Репнина, хотя от него и много хлопот будет, но нет другого.
Я не уповаю по близости зимы быть действиям ныне, а к весне подоспеет Игельштром, который, конечно, им водить будет.
Нация польская начинает видеть обман, и большая часть к нам наклонны, но Сейм – закон, а он весь прусский. Я писал к Булгакову, чтоб ловить на нашу сторону Маршала Литовского Потоцкого и Сапегу с матерью. Будет нужно реконфедерациею разорвать Сейм и уничтожить, иначе ничего не будет, пока продлится Сейм.
Удивительно, что посол наш посадил Коронным Маршалом наипреданнейшего Королю Прусскому Малаховского. Сие меня заставляет думать, что и Его Сиятельство немалый пруссак.
Матушка родная, пруссаки на меня устремились лично, и нет пакости, какой бы они мне не делали. Купил я прекрасное и большое имение в Польше, и Вам известно, что в намерении многих польз для России. Первая – для флота, которого ресурсы единственно в лесах тамошних. Я не говорю о том, что отягощают излишним побором и притесняют присутствием войск, но намерение их у меня конфисковать при первом случае, придравшись за что-нибудь, или разорить наголову. Сыскали теперь одного мошенника, который подал в Комиссию цивильно-войсковую, что я опустошаю леса, посылая в Адмиралтейство, и вывожу, будто, подданных в Россию. Сей донос послан в Варшаву. Мне притеснения чужестранных держав делают честь, ибо сие значит, что я верен Вам.
Здесь князь призадумался. А не попросить ли государыню купить ему хотя бы дачу рядом со столицей. Тем паче, что в скорости грядет его день рождения? Али не достоин он такового подарка?
Далее он продолжил:
Не жаль мне и имущества, когда и жизнь моя всегда Вам на жертву. Но я продал и Кричев, и Дубровну, которую купил деньгами продажею всех других деревень, а для Смилы продал и белорусские. Теперь у меня Колтуши, да в Ярославле тысяча душ и еще четыреста в Белоруссии. Довольна я имел, но нет места, где б приятно мог я голову приклонить. Прошу у тебя, матушка родная, пожалуй мне ту дачу, о которой я приложил записку к Графу Безбородке, и за большую милость сочту. Становлюсь слаб; по крайней мере, будет место, где отдохнуть. Я право заслужу Вам, будучи по смерть предан душей и телом.
Вернейший и благодарнейший
подданный
Князь Потемкин Таврический»
* * *
Граф Платон Зубов, находясь в Коллегии иностранных дел, вяло просматривал бумаги, засим, загадочно поглядывая на Моркова, вдруг испросил:
– И что вы, друг мой, Аркадий Иванович, имея острый ум, веселый нрав, все ходите в холостяках?
– А что такое? – не сразу нашелся Морков. – Ходит же в холостяках многоуважаемый корифей нашей Коллегии, граф Безбородко, да и других немало, к примеру, Куракин… Али кто желает подшутить надо мною?
Зубов оторвавшись от бумаг, развалился на кресле. Усмехнувшись, он было открыл рот, но граф Федор Головкин, опережая Зубова, весело глядя на не растерявшегося Моркова, поведал:
– Сватает тебя, Аркадий Иванович, сама императрица!
– Да, ну!
– Ценить надобно таковое, – заметил с деланной укоризной Зубов.
– И кто же моя суженная? – неспокойно испросил «жених».
– Камер-фрейлина Ея Величества Анна Степановна Протасова, друг мой, – весело возвестил Головкин.
При оном известии, стоявший у стола Морков, плюхнулся на стул. Тараща на них глаза, он, наконец, возразил в обычном своем стиле: с усмешкой и долей сарказма:
– Друзья мои! – Она дурна, и я дурен! Что же мы с нею будем токмо безобразить род человеческий? Нет, я добровольно остаюсь холостяком. К тому же, у меня не все так худо. По крайней мере, имею дочь Варварушку. А более мне ничего и не надобно. Словом: живу ни клят, ни мят!
Оглядев всех острым взглядом, Морков паки обратился к упражнениям с бумагами.
Через минуту, вспомнив что-то, он изрек:
– Государыне же, Екатерине Алексеевне, – тут Морков встал и почтительно поклонился, – прошу вас, Платон Александрович, передать благодарность.
Зубов недовольно бросил:
– Да, что ты так близко все берешь к сердцу? Безобразен, видите ли он! Как будто красивые сватают по-другому. А что ежели красавица пойдет за тебя? Женишься?
Морков сериозно возразил:
– Пусть красавицы выходят за красавцев, как, к примеру, за князя Куракина. Кстати, все готовы выйти за него замуж, ведаю. Но, поверьте, он, как и я, из породы холостяков!
– Ну, у него еще не все потеряно. Он еще жених хоть куда!
– А ведь князь Алексей Куракин сожалеет, что упустил графиню Варвару Шереметьеву, теперь она замужем за Разумовским, – заметил густым голосом, не поднимая головы от бумаг, Дмитрий Трощинский.
– А знаете, что сей Разумовский учудил? – весело объявил граф Головкин.
– Кто не знает! – махнул рукой Морков.
Зубов поделился:
– Моя сестра Ольга поведала нам, что сей Разумовский, женившийся по великой любви, после десяти лет брака, отправил жену с пятью детьми подальше от себя в Москву, а сам поселил у себя мещанку Марью Соболевскую и уже имеет от нее тоже пятерых детей. Они у него под фамилией Перовских.
Морков мотнул головой:
– Да-а-а-мс. Бедная Варвара Петровна! И на кой ляд мне таковые семейные отношения?
– Да-а-а-а. Печальственно. Куракин упустил и Анастасию Дашкову, теперь, сказывают, у него роман с шведкой графиней Эвой Софией фон Ферзен. У них весьма частая переписка.
– Но, что он может делать, как жених, когда он в опале и уж который год живет в своей саратовской деревне?
– Не думаю, чтоб сей красавец там скучал, – бросив взгляд на брата Куракина, паки с иронией прозвучал бас Трощинского
– Согласен, красавцам легче ожениться, но и…
Головкин перебил Моркова:
– Возьми хоть нашего Великого князя, – Федор оглянулся и понизил голос, – все знают, что он не красив, а жена-красавица любит его. Однако ж и фрейлина ее, Екатерина Нелидова, тоже любит Павла Петровича. И Его Высочество, сказывают, ее обожает. Вот два некрасивых человека… И хоть бы что…
Морков задрал и без того курносый нос:
– Да, мы с Павлом Петровичем похожи, особливо, носами.
Граф Головкин, встав со своего места, обошел его стол, оценивая нарочитым взглядом внешние данные Моркова.
