И было непонятно, расслышал его голос Колька Борисов или нет. Он оглох от гранатных взрывов, был ошеломлён сценой кровавого боя. Губы его отвисли, зубы стучали.

Батагов легонько постучал его кулаком по челюсти.

– Ну-ну, ты приходи в себя, боец, нам еще надо с танком что-то решать.

А танк вдруг начал палить по сторонам из своего пулемета. Башня его крутилась и поливала огнем все, что находилось рядом. Пули стукнули и о пулеметный щиток, укрытый сосновыми ветками.

– Пригнись, Колька. А то не ровен час… – приказал Силантий.

А тот уже и так лежал лицом вниз в окопе и не шевелился. Отдыхал…

Силантий поглядел на его скрюченную фигуру, понял: надо парня приводить в порядок, а то разлегся на песочке…

– Вот я лежу и думаю, рядовой Борисов, какая же награда тебе теперь полагается? Ведь ты же, брат ты мой, одни подвиги на войне совершаешь. Надо же, танк подбил! А сколько врагов из винтовки ухлопал, и не сосчитать. Весь лес покойниками завалил. Думаю, если грамотно представление на тебя составить, тебе целый орден могут дать. А для такого парня и Героя не жалко.

Батагов скривил крестьянское свое лицо, сплюнул в сторону и сказал с горькой интонацией в голосе:

– Жалко, курнуть нельзя. Позицию сразу разоблачим.

И без перехода продолжил:

– А вот интересно мне, Колька, если героем домой поедешь, женишься ты на Таньке на своей или на другую интересную кумушку позарисся? Ты ведь, Колька, шалапут изрядный и бабник.

Забота Силантия была сейчас не выпустить немецких танкистов из танка, не дать им удрать. И он высматривал сквозь ветки, поглядывал на башню. Не откроется ли люк?

Люк действительно начал было открываться. На крыше башни образовалась сбоку неширокая щель. Но Батагов дал по ней короткую, прицельную очередь. В танке раздался крик, люк захлопнулся.

«Не исключено, что я поранил танкисту руку, – подумал Силантий, – теперь надо глядеть в оба, теперь танкисты долго не усидят, если кто-то из них ранен».

«Сколько же там танкистов?» – размышлял Батагов. Судя по размерам самого танка, человека два, вряд ли больше. Максимум три солдата. Надо же как-то выкурить их оттуда и положить рядом с танком. Зачем же они нужны ему живые? Живые они опасны.

Он лежал за пулеметом, примерялся к обстановке и наконец надумал. Тронул напарника за плечо:

– Колька, хватит отдыхать. Вишь, разлегся. Война кругом, а он полеживает.

– Чего, командир? – Борисов поднял лицо, все в песке, взгляд уже более-менее живой, осознанный. Отошел парень, слава тебе, Господи!

– Вот скажи ты мне, душа ты моя ненаглядная, рядовой Борисов. Как ты собираешься уничтожать экипаж вражеского танка, находящегося перед тобой?

Николай выглянул из бруствера, стал оценивать обстановку. Думал-думал, ничего не придумал.

– Гранат больше не требуется, а пули броню не пробьют, – высказал он свои мысли. – Пушку бы надо, без пушки тут никак.

– Умно! – оценил Батагов. – Тебе заодно бы и генерала надо дать, вместе с Героем.

Не отрывая глаз от танковой башни, он поставил своему второму номеру боевую задачу.

– Вот что, Колька, хватит нам прохлаждаться и дурочку валять. Надо с этим цирком заканчивать. Давай-ко ползком дуй в сторонку за те вон кусты и подползи ближе к танку. Заползи в его мертвую зону.

Он зыркнул на Кольку глазами большого начальника.

– Знаешь ты, боец, что такое мертвая зона?

– Конечно знаю. Это когда меня из танка ухлопать невозможно. Когда меня не видно.

– Все правильно, Колька! Так вот, подберешься к танку, собери вокруг сучья, сушняк, листья, сгреби их под танк в кучу, только побольше, и подожги. Когда разгорится, обратным маневром дуй сюда. Задача понятна?

– Ну ты голова, Силантий Егорович. Мне бы в жизнь не придумать. Голова-а!

– Дуй, Колька, я тебя прикрою.

Он глядел из-за веток, из-за пулемета, как Николай шабаршит около танка, тянет под днище ветки, хворост, листья, стволы сухих елок, бересту… Вот он чиркает одну за другой спички, вот из-под танка вытягивается во все стороны дым. Сначала струйками, потом густой… Потом пошел огонь, затрещал под танком.

Колька почему-то не торопится, он на карачках выползает из-под танка. И так, на четвереньках, сидит поодаль, разглядывает, как занимается огонь. Словно мальчишка на рыбалке разводит костерок, чтобы сварить уху. Он будто позабыл, что кругом война, что рядом вражеский танк…

Силантий совсем не заметил того рокового момента, не успел на него среагировать… Он не успел выстрелить в тот момент, когда на долю секунды приоткрылся на танковой башне люк и из образовавшейся щели выкатилась граната…

Рядовой Борисов тоже ничего не успел услышать и увидеть.

Граната разорвалась рядом с ним…

Колька умер не сразу. Он прополз метра три в сторону Батагова и вытянулся на мокрой, только что вытаявшей бруснике. Из его бока, ног и головы обильно вытекала кровь и окрашивала в багряный цвет мокрую прошлогоднюю зелень. У него не хватило сил доползти до своего командира.

Батагов дико закричал. И пока кричал, бил и бил из пулемета по проклятому танку. И пули звонко отскакивали от брони и уходили рикошетом в землю, в лес, в небо… Пока не закончились в ленте патроны.

Потом растерянно, плохо соображая, он подтянул запасную коробку с оснащенной патронами лентой, вновь зарядил пулемет, передернул затвор.

Он остался один.

Батагов опустошенно глядел на танк. Произошло то, чего он боялся больше всего – петрозаводского отчаянного парня, его надежного боевого друга, трепача и балагура Кольки Борисова больше нет. Не вернется он к любимой девушке Тане Замотиной с боевой медалью на груди, потому как лежит он теперь недвижимый рядом с подбитым им танком. Почему-то Батагов уверен был сейчас, что враг убил Кольку по его, Силантия, недосмотру. Что именно он, старый солдат, допустил глупую гибель парнишки, годившегося ему в сыновья, не уберег его в момент смертельной опасности. Ведь мог бы уберечь, а не уберег! Не усмотрел, не защитил!

И он, Батагов Силантий, остался теперь один против врага, которого одному ему никак не одолеть. Он не знал, как ему воевать одному.

Словно тяжелый и громоздкий куль залежалого старого сена упал на него и всей тяжестью придавил, приплюснуло к земле отчаяние, сковало руки, ноги, тело, вдавило в сырость лицо. И только ненависть и жгучее чувство мести к сидящим в танке мерзким тварям, убившим Кольку, заставило оторвать голову от земли, опять взять танк на прицел.

Постепенно вернулось осознание того, что под танком горит, продолжает гореть хворост, зажженный его вторым номером. И что дело, начатое Колькой, надо довести до конца.

Шло время. Костер горел. Батагову было совершенно ясно, что днище танка уже должно было раскалиться, как сковородка на горячей плите.

«Там пекло сейчас, – думал Силантий, – долго они не выдержат».

Он лежал за пулеметом и ждал.

Наконец, люк башни резко отскочил в бок. Его выбросила чья-то сильная рука. И мгновенно из образовавшейся дыры взвилось вверх гибкое тело в черном комбинезоне и даже успело спрыгнуть на землю. Но больше оно ничего не успело. Силантий изрешетил его пулеметной очередью.

Тут же из люка высунулся немецкий автомат и стал строчить в его, Батагова, сторону. Но наугад, не прицельно.

– Ну чего ты пули тратишь напрасно, дуреха? – проворчал Батагов. – Ты вылезай из танка-то свово. Вот мы с тобою и пульнем друг в дружку, померяемся, кто кого.

Немецкому танкисту, видно, совсем уж было невмоготу сидеть в раскаленном танковом чреве. Он высунулся по пояс из башни и открыл бешеную стрельбу в направлении Силантия. Тот, почти не целясь, дал короткую очередь.

Танкист провалился в люк и громко застонал.

– Ты живой, значит, гад, – сказал ему Батагов. – Ну погоди у меня, ужо я тебя…

Он встал во весь рост, прихватил лежащую в окопе винтовку и пошел к танку. Поднялся на броню. Люк был открыт. Силантий глянул в него и сразу отпрянул. И вовремя. Из люка мимо лица плеснула длинная, густая автоматная очередь.