– Ничего себе, – подтвердил Ник.

– Всё правильно, – решительно согласилась Ирина – оказалось, она их внимательно слушала. – Вы молодец. Чем вечно ныть, что дети не читают, взрослые лучше хоть одну книжку открыли бы и прочитали с ними вместе! А бегать с призывами и с палкой бесполезно. Я в музыкальной школе начинала работать и сразу поняла, что бессмысленно вколачивать любовь – хоть к литературе, хоть к музыке. Когда увидела, что больше половины учеников пришли из-под палки – родители что-то хотят, а они ничего, – растерялась: мне-то что делать? Дети терпят, страдают, и еще я буду экзекутором, а музыка – способом экзекуции? Ведь это же музыка, она не для этого! Не смогла, ушла, а в промежутке старалась только, чтобы дети больше слушали хороших вещей – те, у кого искра в глазах, кому хотелось слушать. Сама играла, записи приносила… Если бы на уроках литературы вместо нудных разборов просто вслух читали саму литературу – намного больше пользы было бы.

– Ир, а тебя любили твои дети, мне кажется, – сдержанно заметил Роман. – Некоторые до сих пор здороваются.

– Да я их просто не мучила – ученики всегда это помнят, – отмахнулась Ирина и снова надела наушники.

Лене была приятна ее похвала – настоящая, не комплимент из вежливости. Ирина Голубева еще по той единственной встрече запомнилась своей прямолинейностью. На Ленин вопрос, каким бы хозяева хотели видеть свой садик, ответила: «Чтобы он требовал как можно меньше ухода. Я не люблю возиться в земле». Обычно заказчики пытались тому же самому придать обтекаемо-вежливую форму, заверяя, что очень любят потрудиться на свежем воздухе, да вот совсем нет времени, на работе так загружены – в то время как Лене важно было четко знать, что именно выбрать для посадки, не пойдет ли завтра же прахом ее труд, когда роскошные клумбы умрут без элементарного полива.

Ник углубился в мудрость веков, но скоро отвлекся и, провожая взглядом машины, обгоняющие их автобус, вполголоса начал читать на номерах:

– МУ. УМ.

– AM, – подключился сзади Роман.

УХ.

– КХ.

– ХМ.

– ХР.

Это был серьезный диалог, смех дрожал в голосе, но не прорывался. Развлечение невольно пресекла Ирина, взглянув на мужа, – он сразу замолчал, привычно напустив на лицо отстраненно-ироническое выражение.

И сразу в ушах зажурчал ручеек путевой информации. Некоторые туристы, вроде Лены, даже записывали что-то в блокнот, кто-то слушал вполуха, предпочитая собственную болтовню, а кто-то крепко спал, утомившись после экскурсий по лавре. Роман по инерции смотрел в окно. Под вечер дороги загружены, то и дело возникают пробки, и остается только с досадой наблюдать, как юркие легковушки одна за другой обгоняют их неповоротливый автобус.

Ну почему нельзя было дождаться, пока отремонтируют его машину? Поехали бы по-человечески, если уж Ире так понадобилась эта старина, сами бы выбирали маршрут, импровизировали, делали остановки, где пожелают. Нет – изволь теперь ходить строем, ориентируясь на чей-нибудь зеленый зонтик или красные штаны, чтобы не отбиться от группы! Терпи рядом с собой сорок человек и несмолкаемый голос экскурсовода! Всё это дурость по большому счету. Можно было выбрать хотя бы теплоход, что ли – комфорт, шезлонги на палубе, лениво проплывающие берега… Но он же решил относиться к этой поездке стоически и терпеливо, как к любой Ирочкиной выдумке.

Когда он увидел ее первый раз, то сразу понял, что смотрит в глаза своей судьбы – такие серьезные, требовательные. Потому, должно быть, и смешался, и плохо соображал, и вручил глупую шишку – то есть всего себя и всё, что у него в тот момент было, – но она это так и поняла. И продолжала смущать своей проницательностью и еще тем, что всегда оказывалась на высоте. Ее привезли с собой знакомые из Белогорска, и о чем бы они тогда в компании ни заговорили, о новой книжке – Ира ее уже прочитала, о новом фильме – она его уже видела. Причем это не действовало на нервы, а обезоруживало, заставляя внутренне собраться и построить планы – быстренько догнать, но она опять обгоняла, и Роман постоянно ощущал себя спешащим – главное, чтобы она не убежала совсем, чтобы ее не увезли так же неожиданно, как привезли.

Ведь она не играла в эти догонялки – Ира никогда ничего не делала напоказ, ее темп жизни был для нее естественным, и этот темп должны были поддерживать новые впечатления, идеи, встречи. Если волосы у нее зеленые, а ногти – синие, то это не для публики – ей самой нужны радикальные перемены. Если она появляется на грязной, еще не замощенной Научной улице в резиновых сапожках, расписанных цветами и птицами, в то время как соседки, жены его коллег, упорно тонут в глине в своих туфельках, лишь бы не поступиться интеллигентностью – это опять же не в пику им, просто ее привлек новый писк моды.

Роман привык к тому, что, где бы они ни появлялись, его жена притягивала всеобщее внимание, – и потихоньку этим гордился. Ира всегда выглядела экстравагантно, но никогда – вульгарно, и смелые наряды, которые на других смотрелись бы вызывающе, умела носить убедительно, утвердительно, с достоинством. И прочие дамы, предварительно с сарказмом обсудив ее новшества, вскоре появлялись с сумочками и прическами, подозрительно перекликающимися с авангардным стилем соседки.

– Для вдохновения, – поясняла Ирина, приходя домой с рыжими кудрями, – а то я уже сама себе надоела.

И Роман спохватывался, как бы и он вдруг ей не надоел – при том, что самооценка у него была довольно высокой: жизнь складывалась, старые друзья не забывали, новые уважали за удачливость, за скорый карьерный рост. В глубине души Роман считал, что он хорош на своем месте, но по сравнению с Ирой, в сущности, заурядный человек, а такую жену просто выиграл в лотерею. Горящий в ней огонек вдохновения бросал и на него свой отблеск, и согревал, и постоянно манил за собой – и он без него себя уже не представлял.

Для вдохновения был и вьющийся дикий виноград, два кустика которого Ирина воткнула по обе стороны крыльца, когда они только переехали, с оговоркой, что она не садовод и больше на участке ничего делать не будет, – и рука у нее была такая легкая, что теперь весь дом, до трубы, утонул в роскошной зеленой шубе – и Роман очень любил этот виноград, в отличие от всяких изысков, устроенных потом дизайнером, – не в обиду Лене Берестовой.

Для вдохновения был и стеклянный душ в гостиной, который при ближайшем рассмотрении оказывался светильником из стеклянных сосулек, и другие оригинальные мелочи, которыми его жена украшала дом. Роман гордился тем, что их знакомые, задумав купить что-нибудь своеобразное и стильное, говорили: надо посоветоваться с Ирой Голубевой – тогда точно не промахнемся.

Для вдохновения были и их выезды на концерты и выставки. Когда они последний раз возвращались из Дома музыки, где группа привозных солистов исполняла Баха просто голосами, а капелла, да еще в джазовой хулиганской манере, Роман осторожно поинтересовался, действительно ли ей понравилось. И видел, как Ирина очень старается донести до него что-то важное, а глаза у нее в самой глубине непривычно грустные.

– Этот свингующий Бах? Да тут дело не в манере – они как раз очень тонко чувствуют барокко… Думаешь, я классикой объелась и теперь ищу аттракционы? Я к своей, внутренней музыке пытаюсь прислушаться – и ничего не понимаю.

Роман знал, что она постоянно слышит мелодии, только они не поселяются назойливо в голове, как у него, мешая спать, а возникают спонтанно, откликами на события, и всегда по разным поводам – разные.

– У меня все реакции последнее время такие предсказуемые, – продолжала Ирина, и было видно, что эта предсказуемость доставляет ей такой же дискомфорт, как головная боль. – Если происходит что-то радостное, сороковая симфония Моцарта начинает играть, как на мобильном телефоне. Если тревожное – автоматически включается Шостакович. Просто задумаюсь – Вивальди выползает, тоже на автомате. Все мелодии такие заезженные! Понимаешь, жизнь каждый день новая, а я реагирую избитыми эмоциями в виде какой-то «Золотой серии» классических хитов. Почему?! Что со мной? Почему я исхожу эмоциональными штампами? Что не так?