Jean-Paul Sartre

L’AGE DE RAISON (LES CHEMINS DE LA LIBERTE I)

Перевод с французского Д. Вальяно, Л. Григорьяна

Печатается с разрешения издательства Editions Gallimard.

© Editions Gallimard, Paris, 1945 © Перевод. Л. Григорьян, наследники, 2015

© Перевод. Д. Вальяно, наследники, 2015

© Издание на русском языке

AST Publishers, 2016

Посреди улицы Верцингеторига какой-то верзила схватил Матье за руку; на другой стороне по тротуару прохаживался полицейский.

– Дай мне что-нибудь, шеф, я хочу есть.

У него были близко посаженные глаза, из толстогубого рта разило алкоголем.

– А может, выпить? – спросил Матье.

– Ну что ты, старина, что ты, ей-богу, нет, – заплетающимся языком пробубнил верзила.

Матье нашарил в кармане монету в сто су.

– Да мне на это наплевать, – успокоил его Матье, – это я так, к слову.

И протянул монету.

– Молодец, – забормотал, прислоняясь к стене, верзила. – Сейчас я пожелаю тебе что-нибудь потрясающее. Скажи-ка, чего тебе пожелать?

Оба они задумались, потом Матье сказал:

– Чего хочешь.

– Ну ладно, пожелаю тебе счастья, – изрек верзила, – вот так!

Он победоносно засмеялся. Матье увидел, что полицейский приближается к ним, и встревожился за пьянчугу.

– Ну, хватит, – поторопил он его. – Прощай!

Он хотел уйти, но верзила его задержал.

– Одного счастья мало, – сказал он мягко, – это мало.

– Что ты имеешь в виду?

– Хочу тебе что-нибудь подарить…

– Сейчас я задержу тебя за попрошайничество, – пригрозил полицейский.

Он был совсем молодой, розовощекий, но пытался напустить на себя суровость.

– Ты уже полчаса пристаешь к прохожим, – добавил он неуверенно.

– Он не попрошайничал, – живо возразил Матье, – мы просто разговаривали.

Полицейский пожал плечами и отправился своей дорогой. Верзила основательно шатался; казалось, он даже не заметил полицейского.

– Придумал, что тебе подарить. Подарю тебе марку из Мадрида.

Он вынул из кармана зеленый картонный прямоугольник и протянул его Матье. Матье прочел надпись на испанском и французском:

«С.П.Т. Конфедеральный ежедневник. Оттиск 2. Франция. Анархосиндикалистский комитет, 41, улица Бельвиль. Париж XIX». Марка была приклеена под адресом. Она была тоже зеленая, с мадридским штемпелем. Матье протянул руку:

– Большое спасибо.

– Осторожно! – прорычал верзила. – Это же… это же из Мадрида!

Матье посмотрел на него: у того был взволнованный вид, он делал отчаянные усилия, чтобы выразить свою мысль. Потом отказался от этого и только повторил:

– Из Мадрида!

– Я понял.

– Клянусь тебе, я хотел туда поехать. Да не удалось.

Он помрачнел, сказал: «Подожди», – и медленно провел пальцем по марке.

– А теперь можешь ее взять.

– Спасибо.

Матье сделал несколько шагов, но субъект окликнул его:

– Эй!

– Чего тебе? – спросил Матье.

Тот показал ему издалека монету.

– Тут один тип дал мне сто су. Хочешь, угощу тебя ромом?

– Как-нибудь в другой раз.

Матье ушел со смутным сожалением в сердце. В его жизни был период, когда он бесцельно слонялся по улицам и по барам и первый встречный мог его куда-нибудь пригласить. Теперь с этим покончено: к чему? Но типчик попался презабавный. Он собирался сражаться в Испании. Матье ускорил шаг и с раздражением подумал: «Так или иначе, нам нечего было сказать друг другу». Он вытащил из кармана зеленую открытку: «Она из Мадрида, но адресована явно не ему. Вероятно, кто-то ему ее дал. Перед тем как подарить, он много раз потрогал ее – еще бы, она пришла из Мадрида! На его физиономии было написано странное волнение». Матье, в свою очередь, на ходу посмотрел на марку, затем опустил картонный прямоугольник в карман. Раздался гудок локомотива, и Матье подумал: «Я уже старик».

Было без двадцати пяти одиннадцать; Матье пришел раньше условленного срока. Он прошагал, не останавливаясь и даже не поворачивая головы, мимо маленького голубого домика. И все же искоса посмотрел на него: все окна были темны, кроме окна мадам Дюффе. Марсель еще не успела открыть входную дверь. Она сейчас склонялась над матерью и грубыми мужскими движениями устраивала ее в большой кровати с балдахином. Матье был мрачен, он думал: «Пятьсот франков, а ведь надо дотянуть до двадцать девятого, это по тридцать франков в день, даже меньше. Как я управлюсь?» Он повернул и пошел обратно.

В комнате мадам Дюффе свет погас. Через какое-то время осветилось окно Марсель; Матье пересек мостовую, прошел мимо бакалейной лавки, стараясь не скрипеть новенькими подошвами. Дверь была приоткрыта; он слегка толкнул ее, она скрипнула: «В среду принесу масленку и смажу петли». Он вошел, закрыл дверь, в темноте разулся. Ступеньки слегка поскрипывали: Матье осторожно поднялся по лестнице, держа в руках туфли; он нащупывал каждую ступеньку ногой, прежде чем стать на нее. «Какой фарс», – подумал он.

Марсель открыла дверь раньше, чем он добрался до площадки. Розовый, пахнущий ирисом пар просочился из комнаты и распространился по лестнице. Марсель была в зеленой рубашке. Матье увидел просвечивавшую сквозь нее нежную и массивную окружность ее бедер. Он вошел; ему всегда казалось, что он входит в раковину. Марсель заперла дверь на ключ. Матье направился к большому шкафу, встроенному в стену, открыл его и поставил туда свои туфли, потом посмотрел на Марсель и почуял что-то неладное.

– Что-нибудь не так? – тихо спросил он.

– Нет, все в порядке, – тихо отозвалась Марсель, – а у тебя?

– Все в норме.

Он поцеловал ее в шею и в губы. Шея пахла амброй, а губы – обыкновенным дешевым табаком. Пока Матье раздевался, Марсель присела на край кровати и рассматривала свои ноги.

– А это что? – спросил он.

На камине стояла фотография, которую он еще не видел. На ней была стройная девушка, причесанная под мальчика, со строгой и застенчивой улыбкой. На девушке был мужской пиджак и туфли без каблуков.

– Это я, – сказала Марсель, не поднимая головы.

Матье обернулся: Марсель задрала рубашку над полными бедрами; она наклонилась вперед, и Матье угадывал под рубашкой нежность ее тяжелой груди.

– Где ты ее отыскала?

– В альбоме. Она снята летом двадцать восьмого года.

Матье аккуратно свернул пиджак и положил его в шкаф рядом с туфлями. Он спросил:

– Ты теперь смотришь семейные альбомы?

– Нет, но сегодня, не знаю почему, мне захотелось снова найти что-то из моей прежней жизни, какая я была до того, как узнала тебя, когда я еще была здорова. Дай ее мне.

Матье протянул ей фотографию, и она вырвала ее у него из рук. Он сел рядом. Марсель вздрогнула и немного отодвинулась. Она рассматривала фотографию, неопределенно улыбаясь.

– А я тут забавная, – наконец сказала она.

Девушка стояла напряженно, облокотившись о садовую решетку. Рот ее был полуоткрыт; должно быть, она тоже говорила: «А я забавная», – говорила так же неловко и напряженно, с таким же скромным вызовом. Только тогда она была молодой и худощавой.

Марсель покачала головой.

– Забавно! Забавно! Меня снял в Люксембургском саду студент-фармаколог. Видишь эту блузку? Я ее в тот же день купила, потому что в следующее воскресенье намечалась большая прогулка в Фонтебло. Боже мой…

Нет… Определенно, что-то случилось. Никогда ее движения не были такими резкими, а голос таким грубым, таким мужским. Она сидела в глубине розовой комнаты на краю кровати, больше, чем обнаженная, – беззащитная, как большая китайская ваза, и было мучительно слушать, как она говорит низким голосом и пахнет острым звероватым запахом. Матье взял ее за плечи и притянул к себе.