Вначале втянулся, но примерно к 20-й странице яркое описание безнадеги в повседневной жизни коллег-офицеров в отдаленных гарнизонах напрочь испортило настроение, бросил. Побродил без цели по квартире, попинал грушу.
Домашние, видя мое пасмурное настроение, носа с кухни не показывают, но видно, прям распирает их от любопытства. Уже наслышаны о вчерашнем, но с расспросами не лезут, хотя Федор в двух словах и объяснил им все.
Петька принес свежие газеты. Так, ну и что там нового? Вот кто бы сомневался, вчерашнее происшествие — на первых полосах! Смысл всех публикаций один, все сводится к тому, что"… Вся прогрессивная общественность возмущена подлым посягательством на жизнь помазанника…" и так далее.
Сугубо официальный "Правительственный вестник", несмотря на понедельник[135], вышла с экстренным выпуском: "…взрыв негодования в стране всеобщий и неудержимый. Можно сказать, что нет города, селения, общества или учреждения, от которых не поступило бы какого-нибудь заявления ужаса и омерзения по поводу совершившегося преступления. Адресы, письма, телеграммы уже считаются сотнями…"
"Санкт-Петербургские ведомости"[136] вторят "Вестнику" и сообщают, что"…Святейший правительствующий синод[137]. предписал епархиальным преосвященным и духовенству всей Империи творить в кафедральных соборах, а также во всех приходских, монастырских, равно военного и морского духовенства церквах молебен о благополучном спасении державной семьи…"
"Русский инвалид"[138], та наиболее правдоподобно описывает происшедшее, конечно же "клеймя позором покусителя" и воспевая асанну спасенному и, конечно же, спасителю, герою и патриоту, то есть мне.
А спаситель, герой и патриот сидит ту, понимаешь, под арестом "в темнице сырой", хотя это и преувеличение, "темница" почти со всеми удобствами, и вообще, живу я тут. Но факт остается фактом, под арестом же! Да, теперь и не знаю, как будет выкручиваться генерал Рыдзевский. Вот же попал мужик, даже жалко как то.
На этой оптимистической ноте, навеянной хвалебными в мой адрес публикациями в прессе и мнимым сожалением о судьбе главного жандарма, настроение несколько улучшилось, хотя небольшая хандра все еще присутствовала.
Схватив гитару, провел рукой по струнами, прилег на кушетку, немного побренчал, переходя от одной мелодии к другой и дальше чисто на автомате взял несколько аккордов:
… У кирасира век недолог, и потому так сладок он.
Поёт труба, откинут полог, и где-то слышен сабель звон…
Навеяло! Еще несколько переборов струн, и старая из "Белого солнца…", но помедленнее
… Ваше благородие, госпожа Удача, Для кого ты добрая, а кому иначе.
Девять граммов в сердце постой, не зови. Не везёт мне в смерти, повезет в любви!..
Как там таможенник Верещагин, "… мне за державу обидно…!". Ну, точно его слова в тему! Вот и поет душа и плачет, а гитара вторит ей!
Смолкли последние аккорды. В доме как-то подозрительно тихо. Через узкий коридор и приоткрытую дверь на кухню наблюдаю уж очень идеалистическую картину: у окна стоит Федор с раскрытым ртом, Елизавета замерла у плиты, держа за плечи Петьку. В коридоре же, оперевшись плечом о стену стоит и с задумчивым видом смотрит на меня Юра Лишин.
— Юра? Я и не слышал, как ты вошел, рад видеть тебя! — вставая с кушетки, обратился к нему, — решил навестить узника совести? Проходи, — пригласил его я и жестом предложил присесть на одно из двух кресел, стоящих в углу комнаты, у небольшого низкого столика, — чай, кофе, потанцуем?
— Ээ…, чего, я не понял? — Юрий недоуменно посмотрел на меня.
— А, не обращай внимания, это я так шутить пытаюсь.
— А-а, поня-я-тно, — протянул он, сочувственно глядя на меня, — ты не расстраивайся, вот увидишь…, это какое то недоразумение…, там разберутся…ты же настоящий герой, и тебя обязательно наградят…
— И может быть посмертно, Семе-е-ен Семе-е-еныч! — улыбаясь, добавил я.
— Э-э не понял? — он аж привстал, а во взгляде появилась некая подозрительность и, подозреваю, беспокойство о моем душевном здоровье.
— Да шучу я, шучу, просто вспомнилась смешная история, поспешил успокоить его я, не пересказывать же всю "Бриллиантовую руку". Но видно объяснение не очень успокоило его. Смерив недоверчивым взглядом друга, он продолжил.
— Александр, я понимаю, это неприятно, несправедливо. Но, право, не стоит так убиваться, не сегодня-завтра…
Тут я не выдержал и расхохотался: — Юра, ты и вправду считаешь, что я чем-то расстроен? Бог ты мой, я прекрасно понимаю, что в ближайшее время меня не только освободят "от затворничества", но и официально, так сказать, объявят героем и спасителем. Со всеми вытекающими последствиями в виде наград, почестей и других сопутствующих плюшек, — теперь уже я успокаивал друга, который искренне беспокоился обо мне, — извини, если шутки показались неудачными, но поверь, единственно, чего меня угнетает, это вынужденное бездействие и скукота.
Бросив короткий взгляд за окно, где весна все смелее вступала в свои права, я тяжело вздохнул, — ну да ничего, надеюсь это ненадолго, — и меняя тему, — впрочем, чего это я, ты присаживайся, — и обращаясь к Елизавете, выглядывающей из кухни, — кофе подай, ну и печево какое там, пожалуйста, — и вновь обращаясь к Лишину, — ну что, брат Юрий, рассказывай, что творится в родном полку, новости какие?
— Да, Саша, там такое творится! С самого утра проверяют все в казармах, с офицерами беседуют tete-a-tete[139], вызывая каждого отдельно. Георгий Оттонович с полковником Абалешевым убыли во дворец, их вызвал барон Фредерикс, по слухам, именно ему поручено приглядывать за расследованием. Голубых[140], на редкость мало, больше из дворцового управления и Особого отдела[141]. Из эскадронов с утра не вылезает Дубенский[142], заодно и знакомится, только же принял дивизию, и вот, надо же, такая оказия! Ожидается прибытие Великого князя Владимира Александровича[143] со свитой. И вообще, там все буквально кипит, я насилу вырвался к тебе, проведать. Все на взводе, только и разговоров, что о случившемся, возмущены твоим арестом. Но а Гарин то, Гарин каков, чего задумал, это ж надо, цареубийцем заделался! А так вроде тихим таким был, спокойным. Воистину "в тихом болоте…"!.
— А что Корвин, — прервал я его уж очень эмоциональный обзор положения дел в полку, — с ним то что, где он?
— Да, с ним тоже страсти, буквально шекспировские, так и кипят! — захлебываясь, продолжил Лишин, — представляешь, вчера он, оказывается, стал отцом. Поэтому и вел себя так нервно, говорит, все мысли были там, с любимой. Оказывается он уже с год, как живет с девицей, не благородной, как сам понимаешь, поэтому не мог представить ее обществу. Вот она и осчастливила его девочкой. Говорит, что все пошло нормально, и молодая мать и ребеночек чувствуют себя хорошо. Уверяет, что у них там amour est fort[144], так и светится от счастья. Вероятно, оставит службу, Собрание, сам понимаешь, не даст добро на этот брак, это же чистый mеsalliance[146].
— Ну, теперь понятна его нервозность и странное поведение! А то мне мниться уже стал едва ли не вселенский заговор, а на поверку, вона как, оказывается все проще, amour- amour! — протянул я задумчиво, — а ты кофе, то, пей, плюшки вон попробуй, Елизавета в этом деле большая мастерица!
