— Идём, — ощущения шероховатой мужской ладони, сомкнувшейся на запястье, не стыковалось с их ухоженным видом, и я начала подозревать иллюзию, наведённую на индивида, который сейчас, короткими перебежками, вёл меня из дома. Вырывать руку и кричать я не стала, не желая ощущать себя ещё большей идиоткой. Из дома мы вышли, охрана, что должна была караулить выход снаружи, крепко спала и даже сладко посапывала.
— Это вы их? — да, я самая натуральная Мисс Очевидность.
— Просто сонная трава, надо же как-то незаметно уйти. А теперь тихо. Привлечешь к нам внимание, и из дома ближайший месяц не выйдешь.
Угроза возымела свой эффект, и я, тихо ступая, пошла за василиском, который так и не выпустил моё запястье из захвата.
Мы отдалились от дома метров на триста, когда я ощутила некий дискомфорт в районе солнечного сплетения, как будто эластичная нить, связующая меня с домом, натянулась и тянула назад. Я даже замедлила шаг, заставляя василиска идти медленнее.
— Идём, до границы немного осталось, — он дёрнул меня, увлекая за собой, но теперь я осознанно тормозила наш поход.
— Я возвращаюсь, — решение я изменила спонтанно, но теперь ясно понимала, что мне нельзя отдаляться от малышей. Наверняка они ощутили что-то похожее и вот-вот проснутся, если уже не проснулись, и вообще, вся затея казалась мне неправильной с самого начала, но только сейчас я полностью уверилась в своём опрометчивом решении, принятом в момент обиды.
— Быстро! — не знаю, чего он хотел добиться своим окриком, но я уперлась ногами в землю и попыталась вырваться, только вот силы были совсем неравны.
Он обернулся ко мне, его глаза сверкнули серебристым светом, и ничего не произошло. На несколько секунд наши взгляды столкнулись, мой вопрошающий "А что, собственно, должно произойти?" и его "Почему ты не каменеешь?".
Последующие пара минут растянулись для меня, по ощущениям, на более долгий срок.
Василиск перебирает воздух пальцами, будто играет на невидимых клавишах. За его спиной открывается красный зев перехода. В нескольких метрах от того места, где мы стоим, в том направлении, куда этот мужчина меня вёл, появляются мои рыжики и ещё какие-то василиски. Мы замечаем их одновременно, и мужчина, дёрнув меня за руку, притягивает и разворачивает к себе спиной, я становлюсь живым щитом, прикрывающим лишь часть мужчины, но всё равно затрудняющим доступ к телу.
Никто не кричит и не угрожает, похоже василиски не собираются выяснять и пояснять «ху из ху» и что происходит, как в дешевых боевиках. Никакого оружия в руках ни у кого нет, да и зачем, когти и хвост василиска сами по себе отличное оружие, и часть из них в данный момент упирается мне в шею, кажется, раня, но мне так страшно, что я не знаю, так это или мне мерещится.
Вдруг за моей спиной слышится хрип, когти на шее чуть сжимаются, теперь точно царапая кожу. Сильнейший толчок в плечо, от которого, кажется, сустав сходит с положенного ему места, и я лечу в зев перехода, не имея возможности затормозить и хоть за что-нибудь зацепиться.
Единственный звук, что я слышу — это крик отчаяния за моей спиной. Боль в груди становится невыносимой, с каждым проведённым мгновением в переходе она усиливается и выворачивает мою грудную клетку изнутри. Я никогда не знала, что боль может оглушать, ослеплять и сводить с ума. Обезумевшее сердце пытается выбраться на свободу, легкие горят и плавятся.
Приземление на камень я даже не ощутила, хоть и содрала себе ладони до крови.
Боль в груди оборвалась так же резко, как началась, оставив после себя тянущую пустоту. Я цеплялась за песчинки утекающего сознания, расслабившегося от ушедшей боли, понимая, что не имею права сдаваться, что сейчас каждый миг моего промедления может стоить жизни, и даже не моей, а малышей. Если мне так больно, то каково же им, крохотным комочкам, ещё не умеющим управлять своим телом, но уже несущим на своих плечах ответственность за будущее мира.
С трудом перевернувшись на спину я осознала, что не чувствую руки. Оказывается, это был болевой шок, потому что через пару мгновений плечо заболело так, что лучше бы рука навсегда потеряла всякую чувствительность. Здоровой рукой, превозмогая себя, я задрала край юбки и достала сложенный вчетверо лист.
Разрывать письмо пришлось зубами и здоровой рукой. Челюсть не слушалась, зубы то пытались отбить чечётку, то отказывались сжиматься, но я всё-таки смогла разорвать его до середины, и меня окружили сине-зелёные искорки, унося в дом сестры. Господи, всеми силами прошу тебя, пусть она будет дома.
Перенеслась я в свою комнату на высоте где-то в полуметре от пола. Неожиданное падение вышибло из моей груди остатки воздуха, и я поняла, что не могу вздохнуть, легкие просто отказывались повиноваться и наполняться кислородом. Со мной такое случалось в детстве: упала, испугалась и не могу вдохнуть. Обычно хватало встать и пару раз присесть, чтобы диафрагма начала сокращаться, и я смогла вздохнуть. А сейчас на грани потери сознания встать было немыслимо, и, видимо, чисто интуитивно, я дернула себя здоровой рукой за больную. Дополнительный болевой шок или выплеск адреналина? Но я смогла вздохнуть, чтобы заорать.
На мой непрекращающийся крик прибежала Катя. Я сквозь слёзы, всхлипы, и скулёж начала ей объяснять.
— Мне срочно нужно обратно. Там малышам очень плохо. Твоя помощь тоже понадобиться. Я не сама ушла. Помоги.
Как она смогла разобрать в моей истерике главное? Но мгновенно отключив мою боль магией, она вызвала мужа, который предусмотрительно не давал ей координаты дома рыжиков. И спустя ещё минуту я, с вправленной рукой, и сестра с зятем уже были в гостиной семьи золотистых василисков. Неслась я в комнату к малышам на чистом упрямстве, не слыша окриков и вопросов Сайны и её мужей. Всё для меня не имело значения, кроме моих детей, которых я чуть не погубила своей глупостью.
Сыновья лежали в своих кроватках, на первый взгляд всё было нормально, но, приближаясь, я увидела, что они дышат ужасно медленно. Губы приобрели нездоровый фиолетовый оттенок против прежнего розового. Нежный румянец сменился белизной, но они всё ещё живы, маленькие, хрупкие.
— Какая же мама у вас дура.
Я гладила их по макушкам окровавленными ладонями. Боли не было, лишь небольшое ограничение в левой руке мешала её высоко поднять, но это было и не нужно. С каждым мигом их состояние выравнивалось. Они вновь походили на моих ангелочка и демонёнка.
— Мои славные, солнечные, любимые детки.
В груди рождалось новое тепло, связывающее в этот раз нас крепче, чем раньше. Напрямую. Кровь и жизнь. С этого момента я точно знала, что не оставлю их нигде и никогда до тех пор, пока буду им нужна.
Кровь или моё прикосновение, не знаю, что помогло в тот миг, но большего счастья и облегчения я не испытывала никогда раньше.
Потом в комнату вошли старшие члены семьи. Сайна повела меня умывать, обрабатывать раны и лечить надорванные связки, кто-то из дедушек остался с малышами, кто-то удалился сообщить рыжикам, что я вернулась. А на меня навалилась усталость и какая-то апатия. Слишком много для меня, слишком больно, быстро и страшно. Хотелось ещё раз убедиться, что малыши в порядке и провалиться в темноту сладких объятий Морфея.
В общем-то, сидя в подвальной комнате — лаборатории, куда отвела меня свекровь и где обрабатывала мои ранения, я время от времени почти отключалась и держалась исключительно потому, что хотела увидеть малышей. Пусть тепло в груди никуда не делось, но увидеть и убедиться в их нормальном состоянии всё равно хотелось.
Сайна отпустила меня, когда плечо было надёжно зафиксировано, а руки, шею и локти покрывало нечто похожее на эластичный желатин. За дверью, подпирая стену с двух сторон от выхода, стояли рыжики. Им то эта мать-ехидна меня и отдала, наказав отвести спать.
— Идём, дорогая, — Гор подхватил меня на руки, заставляя обнять его здоровой рукой.
— Да, родная, тебе необходимо отдохнуть, — Сид нежно погладил меня по щеке.
