— Приходите ко мне, все заблудшие, и моя песня выведет вас. Приходите ко мне, все израненные, и моя песня исцелит вас. Приходите ко мне, все замученные, и моя песня обласкает вас.

Он ласково посмотрел на меня своими серыми глазами, в которых отражался костёр и скукоженная я. Когда я успела оказаться так близко к нему? Я чувствовала запах сирени и шоколада, исходящий от его белоснежных волос. Интересно, бывают ли такие пронзительно белые волосы?

— С чего ты вообще решил, что твои тупые песенки помогут тому, кому действительно плохо, балабол крашеный? — огрызнулась я, внезапно почувствовав подступающее раздражение.

 — Но тебе же стало легче? — вкрадчиво спросил он.

 — У меня умер отец, мать психически больна, сестра ненавидит, а брат употребляет. У меня никогда не было друзей и все считают меня отщепенкой. Кроме того, я осталась на Рождество в больнице и больше никогда не смогу нормально есть и бегать из-за сраной язвы. Думаешь, мне стало легче от твоего спектакля?!

Я сказала всё это помимо своей воли. Просто мне отчего-то захотелось выплеснуть всё на это прекрасное создание, накричать на него, пока он моргает своими белоснежными ресницами, как будто заиндевевшими, и тепло улыбается, будто давний друг. Кто он вообще такой?! Что забыл на ночь глядя в заброшенном доме, где обычно шастает всякий сброд? На чем он, чёрт возьми, играл?!

— Оу, милая, — участливо сказал он, привлекая меня к себе.

И я разрыдалась. Не помню, когда в последний раз так рыдала. Кажется, это было очень давно. Его тёплые руки гладили мою спину, волосы щекотали мою кожу, огонь костра грел меня. Я плакала, пока не выплакала все слёзы. А потом отстранилась от него.

 — Психотерапевтом подрабатываешь? — сварливо спросила я, устыдясь своего порыва.

 — Когда та женщина меня бьёт, я убегаю сюда и играю, будто я живу здесь, — сказал он. — Меня зовут барон Баунберг, и я живу в этом замечательном поместье вместе со своей семьёй. Сейчас я греюсь у камина, двери сторожит дворецкий. Проходи, гостья. Приказать приготовить чай?

Нет, ну что за придурок?!

 — Спасибо, не надо. И что, тебе становится легче? От себя не убежишь. Раны болят, а воспоминания ещё слишком свежи в голове.

 — Но попытаться можно, — улыбнулся незнакомец. — Однако насчёт чая я не врал. Будешь?

Он помахал бутылкой.

 — Нет, — помотала я головой. — Лучше скажи, как тебя зовут, беловолосик.

 — Теодор. Но ты называй меня просто Тео.

 — Саманта. Не называй меня Самми.

И мы смотрели на костёр, пока он не погас, и молчали. Он мурлыкал ту мелодию, которая так привлекла меня, а мне становилось так хорошо. Будто ничего и не было. Будто я не сбежала сейчас из больницы, всеми покинутая.

Тучи разошлись, обнажив кособокую луну, лукаво глядящую на нас сверху вниз, небеса стали светлее. Похоже, утро вступало в свои права. Скоро будет рассвет, спасительный для тех, кого призраки прошлого одолевают по ночам, и губительный для тех, для кого тишина мглы единственное спасение.

 — Пойду обратно в больницу, к уколам и мёдсестрам, — вздохнула я. — И никто ко мне не придёт, и никто не почистит мне яблоки.

 — А я пойду домой, где меня опять побьют, — рассмеялся Тео.

Мы попрощались и разошлись. Навстречу своему кошмару.

====== Нашедшие друг друга ======

Рождество я провела одна. Слушала чей-то смех, топот и гомон, звон бокало и шипение шампанского. Слушала музыку. Мне хотелось, чтобы все заткнулись и легли спать. И самой хотелось заснуть, но там, по ту сторону сознания, меня поджидали голодные кошмары. Я слишком давно им не давалась, ночами глядя в потолок.

Посреди моих мечтаний о быстрой смерти кто-то постучал по окну. Равномерный стук по стеклу ударил по мозгам, и я поморщилась и продолжила глядеть в потолок, и парочка слез скатились по моим горячим щекам. Стук повторился, и я встала с кровати, простонав и проклиная того, кто приперся ко мне посреди ночи. Но как только я выглянула в окно, вся моя злость улетучилась.

Тео стоял посреди мокрого снега, улыбаясь и глядя снизу вверх ясными серыми, почти серебряными глазами. А где-то вдали проносились машины, суетились люди, и птицы пролетали под зимним небом, освободившимся от оков туч, зажигались и гасли ночные огни, отражающимися на мокром асфальте. Я запомнила каждый момент, каждую мелочь. Тео с толстой нелепой шубой, накинутой на рваную пижаму. Он мне почему-то напомнил пингвина.

Тео, такой настоящий и родной. Он разорвал моё одиночество, расщепил, не оставив ни крошки. Что-то было неземное в этом моменте, показавшемся мне вечностью. Что-то было неземное в нем самом. В его ямочках и несуразных словах.

Он протянул мне руки. Я подняла его, и он шустро перелез через подоконник. Легкий, как пушинка. Меня это тогда жутко испугало. Как и его тонкие запястья, как у маленького ребенка, и эта бледность.

— Саманта, а я к тебе, — он широко улыбнулся, и я позабыла о своих страхах.

— Тише говори, тут медсестры, — прошипела я.

— Чем займемся? — спросил он лукаво.

— Ты. Я. Кровать. — съехидничала я, внимательно наблюдая за его вытянувшимся лицом. — Нет… Полежим просто.

И мы улеглись. Смотрели в потолок, молчали. Нам не нужны были слова, он и общаться-то толком не умел, а я так устала от бесконечной пустой болтовни, что рада была провести хотя бы пару минут тишины с другом. Тео лежал близко ко мне, я чувствовала тепло его худого тельца, слышала его прерывистое дыхание, но не чувствовала того жара и румянца, подобно влюбленной девушке. Между нами не было любви, потому что наша дружба была намного выше телесных привязанностей. Нас связала ночь и огонь костра, казалось, тогда она растянулась надолго. Мы минули стадию знакомства и слишком быстро привыкли друг другу. Или это просто была власть момента. Власть чувств, обуревавших меня.

Тео часто стал приходить ко мне, зачем-то пролезая в окно. Мы выбегали на улицу во время послеобеденного сна и играли с лягушками, выползающими после дождя. Медсестры нас ловили, меня отчитывали за то, что я бегаю. После таких «прогулок» у меня случались иногда приступы резкой боли, и вскоре я прекратила наглым образом нарушать врачебные инструкции.

Он приносил мне сладкое, и в итоге сам всё съедал, а я завистливо глядела на него. Мне-то больше нельзя это попробовать. И солёное тоже. И жирное. И острое. Только выпаренные овощи, каши да жидкие бульоны. Мысль об этом причиняла мне нестерпимые страдания, но я украдкой вытирала слёзы.

Тео был словно кот, приходивший поластиться ко мне после драки с уличными котами. Или это я была в его глазах кошкой, ложащейся на больное место. Он прибегал ко мне весь израненный, в синяках и ссадинах, растрёпанными волосами, а я расчёсывала его, заботливо перевязывала его раны, а он разгонял мою тишину. Действительно разгонял, заполняя собой. Мы остро нуждались друг в друге, брошенные и никому не нужные.

Эти воспоминания врезались в мою память. Я сохранила того плюшевого зайчика, подаренного мне им, как кусочек счастья. Как мост, связывающий меня с прошлым. Пусть отрывками жутким, отвратительным, но счастливым по сравнению с настоящим. Игрушка даже по-прежнему пахнет им. Сиренью, шоколадом и спиртом больницы.

====== Утопание ======

Дни тянулись уныло, всё, что я делала — лежала в кровати и смотрела в окно, где видела лишь серое небо с чёрными ветвями. Никто не приходил, Тео затих, мне не хотелось делать ничего, только лежать и лежать, как кукла, а мир пускай живёт и пульсирует, но подальше от меня. Порой даже открывать глаза не хотелось.

Но меня выписали. В одиночестве я вышла на больничное крыльцо, не понимая, куда идти и что делать. Рядом пронеслись ребята на тележке, за которыми гнались медсёстры. Ребята громко смеялись, разгоняясь всё быстрее, скатились по пандусу и скрылись в сквере.

На меня натыкались пациенты, выходящие погулять, посетители с подарками, врачи, спешащие на перекур. Мне стало смешно. Сейчас была, что называется, весна моей жизни, хотя больше это было похоже на осень с мокрым снегом, голыми деревьями и слякотью, хлюпающей под ногами.