Вторая современная философская модель субъективного счастья – это «гедонизм», определяющий счастье как совокупность моментов жизни, в которые мы наслаждаемся собой, испытываем удовольствие, пребываем в восторге и экстазе. Гедонизм (от древнегреческого hedone – «удовольствие») берет начало в Античности. Индийская философская школа под названием «чарвака», основанная в VI в. до н. э., внушала, что райское наслаждение означает «вкушать изысканные яства, окружать себя молодыми прелестницами, облачаться в изящную одежду, умащать себя благовониями и сандаловой пастой, украшать цветочными гирляндами. Только глупец изнуряет себя постом и лишениями»[2]. Столетие спустя один из учеников Сократа, Аристипп из Кирены в Северной Африке, разработал этическое учение, которое назвал «гедонистическим эгоизмом». В приписываемом ему тексте «О роскоши древних», повествующем о похождениях философов в поисках удовольствия, Аристипп доказывал, что человек должен стремиться в кратчайшие сроки получить как можно больше физических и чувственных наслаждений, не заботясь о последствиях.
Гедонизм вновь вошел в моду, когда утилитаристы во главе с Иеремией Бентамом (1748–1832) выдвинули в качестве единственно правильной основы нравственных решений и поступков принцип наибольшего счастья для возможно большего числа людей. Бентам считал, что именно этим принципом следует руководствоваться при издании законов. В своем манифесте 1789 г. «Введение в основания нравственности и законодательства» он вывел алгоритм «гедонистического расчета», позволяющий вычислить коэффициент совокупного удовольствия, доставляемого тем или иным действием. Этот алгоритм часто называют «гедонистическим исчислением». Бентам учитывал следующие переменные. Насколько сильно испытываемое удовольствие? Долго ли оно длится? Неизбежное ли оно следствие прогнозируемого действия или всего лишь вероятное? Скоро ли оно наступит? Будет ли оно продуктивным и приведет ли к дальнейшим наслаждениям? Гарантирует ли оно отсутствие неприятных последствий? Сколько человек его испытают?
Бентама интересовали не типы удовольствия, а совокупный результат их воздействия на человека. Количество, а не качество. Если актер Эррол Флинн не кривил душой, утверждая перед смертью, что «получал море удовольствия и наслаждался каждой минутой», то, по оценке расчетливого гедониста, он прожил действительно счастливую жизнь.
Но что подразумевал Эррол Флинн под «удовольствием» и «наслаждением»? Как подметил ученик Бентама Джон Стюарт Милль, математически рассчитанный гедонизм не делает различий между счастьем человека и счастьем свиньи, которое сводится к непрерывной физической неге. Преодолевая этот недостаток, Милль ввел понятие разных уровней и типов удовольствия. Телесные удовольствия, общие у человека с животными, такие как наслаждение едой или сексом, – это удовольствия «низшего» порядка. Духовное удовольствие, которое дарят нам интеллектуальные беседы, искусство, добронравие, «выше» и ценнее. Это направление гедонизма часто называют разумным или качественным.
В XXI в. мало кто из философов поддерживает гедонистический подход к достижению субъективного счастья. Ощутимый удар по этой теории нанес в 1974 г. профессор Гарвардского университета, опубликовав книгу «Анархия, государство и утопия», в которой описал вымышленный аппарат, способный на протяжении всей жизни обеспечивать человеку приятные переживания. Для пользователя этот искусственный опыт не будет отличаться от подлинных ощущений. Захочет ли кто-то подключиться к такому аппарату? Нет. Мы хотим настоящего. А значит, приятные ощущения не могут служить исключительным критерием всеобъемлющего субъективного счастья.
Нозик писал свою книгу накануне прихода эпохи массовой персональной компьютеризации и появления представлений о виртуальной реальности. Его мысленный эксперимент захватил воображение публики и вызвал ассоциации с аппаратом «Оргазматрон» из фильма Вуди Аллена «Спящий» (Sleeper, 1973). Может, когда-нибудь люди в большинстве своем будут готовы променять неопределенность реальных ощущений на гарантию бесконечного искусственного восторга, но пока этот день не настал. Мы хотим счастья и вроде бы все же не сводим его к одним лишь приятным ощущениям. Оно предполагает некую стабильную, осмысленную, конструктивную деятельность. Именно такое счастье интересовало древнегреческого философа Аристотеля. Он рассматривал его как психологическое состояние, самореализацию, удовлетворенность собой, взаимодействием с окружающими и общим ходом жизни. Оно предполагает активность и целеустремленность человека на пути к счастью. Это и есть – в противовес концепции позитивного мироощущения или гедонизму – третий подход современной философии к личному счастью. В основе его лежат анализ и работа над собственными устремлениями, поведением, реакцией на окружающий мир. И истоки этого подхода – в трудах Аристотеля.
Философ считал, что, воспитывая в себе добродетель, совершенствуя достоинства и держа в узде пороки, человек осознает причинно-следственную связь между счастливым состоянием духа и выработанной привычкой к правильным действиям. Возьмите за правило встречать каждого ребенка с улыбкой, и со временем она будет возникать при его приближении сама собой и при этом будет искренней. Некоторые философы сомневаются, действительно ли добродетельная жизнь предпочтительнее порочной, но в последнее время «этика добродетели» реабилитируется в философских кругах и признается благом. В отличие от Аристотеля, который рассматривал все добродетели в совокупности, современные мыслители разбивают их на категории. Джеймс Уоллес в «Добродетелях и пороках» (1978)[3] выделяет три группы: добродетели самодисциплины, такие как мужество и терпение; добродетели совести – честность и справедливость; а также добродетели благодеяния, подразумевающие помощь другим, такие как доброта и сострадание. Первые две добродетели могут благоприятствовать успеху как личных устремлений человека, так и всего общества. Добродетели благодеяния определены менее четко, но все же способны повысить симпатии к вам с вашей собственной стороны и со стороны окружающих. Таким образом, добродетель обладает внешними преимуществами: счастье окружающих повышает вероятность вашего собственного счастья, а значит, в ваших интересах быть добродетельным. Однако Аристотель (наряду с Сократом, стоиками и викторианским философом Томасам Хиллом Грином) видел в ней и внутренние преимущества. Добродетели, ориентированные на других, ощутимо способствуют вашему собственному счастью[4].
В «Никомаховой этике» Аристотель рассуждает о природе счастья. Если оно не посылается богами, говорит он (Аристотель считал, что боги не вмешиваются в дела людей), то «является плодом добродетели и своего рода усвоения знаний или упражнения»[5]. Составляющие счастья можно описать и проанализировать – как предмет любой другой области знания, скажем астрономии или биологии. Однако наука о счастье отличается наличием четкой прикладной задачи – достижения счастья – и потому больше напоминает практические дисциплины вроде медицины или политологии.
Более того, счастье может стать массовым, «ведь благодаря своего рода обучению и усердию оно может принадлежать всем, кто не увечен для добродетели». Аристотель знает, что добродетельность может пострадать при определенных обстоятельствах или под воздействием неких жизненных событий. Но для большинства людей счастье действительно достижимо, если задаться такой целью. Почти каждому из нас по силам решить воспитывать в себе счастливый образ мыслей. Это не прерогатива горстки избранных с философской степенью.
И все же слово «почти» здесь не случайно. Аристотель не вручит нам волшебную палочку, которая решит любые проблемы. Способность к достижению счастья при всей своей универсальности действительно не одинакова у разных людей. Аристотель признает существование определенных преимуществ, которые у человека либо имеются, либо нет. Если вам «повезло» родиться в самых низких социально-экономических слоях общества, если у вас нет детей, родных, любимых, если у вас чрезвычайно отталкивающая внешность, эти не зависящие от вас обстоятельства, по выражению Аристотеля, «омрачают» радость. Тогда счастья достичь сложнее. Но это не значит, что оно недостижимо вовсе. Чтобы упражнять душу в компании с Аристотелем, совсем не обязательно обладать материальными благами, физической силой или красотой, поскольку образ жизни, за который он ратует, подразумевает стремление к нравственному и психологическому совершенству, а не материальные приобретения и не внешнее великолепие. Есть и гораздо более суровые препятствия, среди которых – наличие неисправимо дурных детей или друзей. И еще один барьер – его Аристотель приберегает напоследок и подает как самую большую беду, с которой может столкнуться человек, – это смерть хороших друзей и/или, еще страшнее, ребенка.
