Смирнов каждый раз замирал, случайно наступая на смятые упаковки от цитрамона, раскиданные по всей комнате. Подойдя к самой кровати, он осторожно разгреб наваленную кучу шерстяных одеял, отвернувшись в сторону от накатившей аммиачной вони и прелого запаха давно не мытого тела.

   Вокутагин, усохший от болезни наподобие мумии, лежал на пожелтевшей, местами с пятнами крови, простыне. Колени его почти касались головы, и весь он как-то очень по-детски трогательно свернулся калачиком. Смирнов натянул на Вокутагина мешок, обмотал в несколько колец веревкой, связав концы шкотовым узлом, и поволок получившийся куль наружу.

   Ветер сразу ударил в лицо, перебивая дыхание и норовя сорвать очки. Смирнов потащил по снегу мешок, удивляясь неожиданной тяжести ноши. Последний месяц Вокутагин почти и не ел, требуя стонами только воды и обезболивающих.

   Голова закружилась, а перед глазами замельтешили цветные пятна-мушки. Смирнов присел на Вокутагина, сделал несколько глубоких вздохов, и снова пошел по вытоптанной в снегу тропе. Еще несколько раз приходилось останавливаться и ждать, пока сквозь метель не показалась нависающая стена льда и два торчащих острых камня. Кладбище.

   Ветер, стекающий здесь с ледника, сдувал снег с ровной ледяной площадки. Смирнов положил Вокутагина рядом с другими мешками, тоже перевязанными веревкой. Два десятка заледеневших кульков аккуратно располагались в два ряда. Это лежали умершие сразу после Вспышки. Немного поодаль, отдельно, лежал Пентелин, переживший тот ужас и скончавшийся через пару недель от отека легких.

   К нему Смирнов и положил Вокутагина, словно родственников. Да ведь так оно и получалось. Из всего человечества выжили только они трое, выбранные кем-то сверху, безо всякого сомнения, для последней и важнейшей миссии.

   Теперь требовалось сказать небольшую речь, так уж было заведено. Смирнов откинул капюшон парки и снял очки, в знак особого уважения перед товарищем.

   - Спасибо тебе, Вокутагин. Ты был хорошим человеком и надежным другом, - с чувством произнес Смирнов. - Хоть я теперь и остался один, но не брошу наше дело. Покойся с миром.

   Мешок зашевелился, раздался треск рвущейся ткани, и сквозь дыру показалось лицо Вокутагина, обезображенное чернотой меланомы. Он что-то промычал опухшими губами и задергался всем телом, словно пытаясь вырваться и добавить нечто важное к последним словам. Веревки напряглись, но все-таки выдержали напор ослабевших мышц.

   - Потерпи еще чуть-чуть, Вокутагин, - сказал Смирнов, проверяя на всякий случай узел, - холод надежнее бесполезного цитрамона.

   Смирнов накинул капюшон и пошел назад, в сторону станции, не оглядываясь. Работа над Журналом не терпела никаких отсрочек. Проходя мимо столба с прибитой табличкой, он смахнул с нее снег, открыв надпись "Антарктическая станция Прогресс".

   Если раньше Вокутагин брал на себя хлопоты по хозяйству, то теперь Смирнову приходилось все делать самому. Дольше всего занимал сбор данных с метеостанции. Будки с приборами располагалась на вершине заледенелой каменной кручи. Туда и до Вспышки приходилось пробираться полчаса, по расчищенному вездеходом пути, а сейчас, в глубоком снегу и с нехваткой кислорода в атмосфере это изматывающее путешествие занимало два часа туда и обратно.

   Смирнов переписал показания приборов на черновую, в блокнот, а потом, уже в жилом модуле станции, после обеда, тщательно занес все в Журнал. График атмосферного давления, расчерченный на рулоне миллиметровки, он рисовал красным карандашом. В этом месяце значение дошло почти до 260мм.р.ст., против 180 сразу после Вспышки. Получалось, что если сохранится текущая скорость восстановления атмосферы, то лет через двадцать давление станет как раньше. Но аппроксимация показывала, что рост давления замедлился.

   И сегодня исполнилась годовщина после Вспышки. Смирнов открыл первую страницу Журнала, вспоминая тот день...

   Они высыпали наружу, все двадцать, тогда еще живых, полярников. Звездное небо вспыхнуло мертвенно-матовым светом, словно неизвестный электрик включил гигантскую ртутная лампу. Вспышка длилась несколько минут, по всей окружности горизонта. Потом задул ветер, но только не стороны ледника, как обычно, а совсем наоборот, из океана. Ветер нарастал, и одновременно становилось тяжелее дышать, словно высоко в горах. Через пару часов уже бушевал настоящий ураган, рвавший ко всем чертям крепежные тросы и уносящий пустые бочки в сторону залива. Почти все они потеряли сознание от нехватки кислорода, у многих началось кровотечение из носа и сильные судороги. Большинство впали в кому, из которой уже и не вернулись...

   Наполовину ослепший и почти оглохший от звона в ушах, он кинулся тогда к узлу связи. Перед тем, как ураганом завалило антенны и оторвало тарелку ретранслятора, он услышал в эфире шум помех и треск ионизированной атмосферы. Последнее сообщение было с метеорологического спутника, сжатый пакет сухих данных, который означал приговор человечеству. Перед тем как сгореть, детектор спутника зафиксировал вспышку от превращавшейся в черную дыру далекой сверхновой. Поток гамма-лучей поджарил северное полушарие и часть южного, ударив почти точно в северный полюс. Ионизированную атмосферу частично сдуло в космос, озоновый слой стремительно исчезал. Резкий скачок давления взбесил остатки атмосферы, закрутив танец из смерчей и ураганов по всему земному шару.

   Именно тогда, пытаясь вдохнуть пустой воздух и выплевывая кровь, Смирнова мучительно озарило, что он избранный, который должен все записать в летопись. И начал вести Журнал.

   В него он заносил не только сухие цифры данных, но и мысли о будущем устройстве мира, и просто рассуждения на любые темы. В его летописи все имело значение.

   Тюлени-крабоеды, устроившие себе лежбище на каменистом пляже залива, подлежали строгому учету. Смирнов раз в неделю пересчитывал серые тела, и тщательно фиксировал убыль или прибыль животных, занося все в Журнал. Пока он питался запасами консервов и замороженного мяса, этого хватало на пару лет. Еще пару лет можно было выгадать, наведавшись к соседям за их запасами. Китайская станция располагалась в нескольких километрах. Но для нормального существования в течение тысячи лет ему требовалось около сорока тысяч тюленей, дальше Смирнов считать не стал. То, что тюлени пережили Вспышку, он тоже считал особым знаком. Правда, некоторые из животных выглядели совсем нездоровыми. Их шкура облазила лоскутами, вроде как от солнечных ожогов.

   Смирнов вышел на береговую линию, почти к самой кромке набегающих волн, стараясь не ступать на склизкие и уже посеревшие трупы птиц. Крачки и кайры почти все сдохли, то ли от неспособности летать в разреженном воздухе, а может и просто от недостатка кислорода. В холодном воздухе тушки не гнили, превращаясь в сувениры смерти.