Томмот с интересом глянул на Валерия:

— Ну, удивил ты меня! Оратор…

Валерий принял это за похвалу. Левой рукой он обнял Томмота за плечи, правой налил ему и себе.

— Удивился, говоришь? Оратор? Школа Чека! Это там сидя, я понял, как надо жить! За то, чтоб и мы когда-нибудь взлетели белыми птицами!

— Блюдолизы никогда не взлетят! — вскипел Чемпосов.

Валерий сначала выпил, закусил и только потом удостоил ответом:

— Ну, хорошо. Потешь душу, обидься на этого подполковника, вознегодуй, а он вынет пугач да пулю тебе! А нет, так в контрразведке замучает. Найти себе смерть — дело нехитрое. Выдержать да перетерпеть всё, чтобы восторжествовать, — вот это дело другое! Понятно я говорю?

— Нет худшего, чем ходить на задних лапках! — продолжал своё Чемпосов.

— Ничего, походишь! — погрозил ему Валерий. — Ты не один! Схватят тебя, тень падает и на меня. Вытворишь что — защищать и сочувствовать не буду, сам наступлю ногой на горло! Я тебя предупредил…

Хмель, как видно, шибанул ему в голову. Он опять подсел к Томмоту.

— Сатана, хороший ты парень. Я тебя люблю… Ты мне спас жизнь. Но и я тебе отплатил тем же, поручился за тебя. Я ради тебя г-готов на всё! Давай-ка я тебя поцелую!

— Бабы мы, что ли, целоваться? — отстранился Томмот.

— О Кыче не горюй, будет твоя! Помнишь, как я их турнул, когда они тут женихались? А всё ради тебя. Меня за это могли расстрелять, но ради тебя я на всё пойду! Давай ещё выпьем. Чего бы ты желал у меня получить? Подарю, что пожелаешь, — Валерий пошарил у себя на груди и вынул из кармана зелёный блокнот, на шёлковой обложке которого была вышита голая женщина. — Это подарок Васи Борисова, японская вещичка. Посмотри-ка, как разлеглась эта бабёнка! На, дарю!

— Чужой подарок…

— Нет, нет, ты возьми. Дарю. — И сам вложил блокнот в карман Томмоту. — Ещё чего хочешь? Ничего не пожалею. Выпьем, а? Что с тобой, Басылай?

Чемпосов, сидевший с видом оглушённого, молча поднялся и улёгся на кровать лицом к стене.

— Ну и хрен с тобой! На сердитых воду возят… Томмот, выпьем? Слышишь, пойдём к женщинам, а? У меня тут завелась одна вдовушка лет за двадцать. Ы-ы-ым-мы! Огонь, не женщина…

— Это не для меня!

— Ну и дурак! Досыта поедим, вдоволь попьём, вволю повеселимся, тогда и помереть не жалко… Пойдём!..

— Не пойду.

— Распоследний ты человек, не сердце в тебе, а ледышка. Тряпка, а не мужчина… Ничего не надо оставлять про запас, надо жить настоящим мгновением! Рыбья кровь в тебе, что ли?

— Бери вон Чемпосова.

— Так он же идеалист! Не пойдёт… Вот если сказать, что это ради якутов, сразу бы кинулся… Как хочешь, а я пошёл!

Томмот вывел его во двор. Луна ещё не взошла, было темно. Кое-где робко светились окна.

— Та-ам, в конце, есть дом с зелёными ставнями. Потребуюсь — найдёшь меня там. Ну, а сейчас иди и ложись в обнимку с тощей подушкой, дур-рак!

Валерий заковылял серединой улицы. Томмот, вернувшись, окликнул Чемпосова, который не отозвался, подбросил в камелёк и тоже лёг спать.

«Что это с Чемпосовым?» — думал он. «Идеалист», — сказал о нём Валерий. «Не похож на других», — отозвался о нём Лэкес. И правда, среди Аргыловых, Сарбалаховых, Борисовых он хоть и с ними, но как бы и в стороне. Когда они вернулись из поездки ни с чем, Чемпосов мог всю вину свалить на Томмота. Почему же не сделал этого? А поведение его на допросе?.. Когда Томмот поблагодарил его с глазу на глаз, он возмутился: «Думал, что я доносчик? Узнаю, что действительно ты шпион, доносить не пойду, расстреляю сам!»

И всё-таки Чемпосов — не Валерий… Валерий дрянь, и это всё видней. Так, в тёплую погоду с каждым днём всё сильней распространяется вонь от падали. Он и женщин подбирает себе подобных, одного с собой поля ягодки. Родной брат называется: упоминает имя сестры в их ряду и не усовестится.

Кыча… Совсем запутался он и не знал, что о ней подумать. Не то чтобы словом переброситься, он её и не видел толком. Почему она прячется? Почему ссорится с отцом? Сидела за одним столом рядом с ротмистром и распивала с ним вино… Валерий говорит, что она противится, хочется верить этому, но как знать… Если к этому браку её вынуждает отец, то почему она не крикнула ему, Томмоту: помоги! Правда, прежнего Томмота для неё уже нет, но и в этом случае не понятно, почему она отвернулась от него, если он так же, как и она, с белыми.

В глазах Кычи он увидел только удивление, испуг, а потом и отвращение. Или она была смущена, что её застали в такой «интересный» момент? Не было заметно, чтобы она обрадовалась и возвращению Валерия… Она благодарила бы Томмота за спасение брата.

Почему он внушает ей презрение, если они на равных, что сделал он ей плохого? Не потому ли, что предателей презирают даже те, которым они служат? Мысли о Кыче жили в его голове сами по себе, затаённо, и возникали в самый неподходящий момент. Дальше так продолжаться не могло, ему надо было встретиться с нею. Вчера и сегодня он искал и не мог найти повод, чтобы съездить в Абагу. Давеча днём он напросился было сопровождать обоз в Сасыл Сысы, но Валерий на него цыкнул: «Не хорохорься, храбрец, пусть умирают другие!» А в Сасыл Сысы ему надо обязательно…

Проснулся Томмот от неясного движения рядом с собой.

— Что? — спросонья вскрикнул он и выхватил пистолет из-под подушки.

На его кровати, зажав ладони между колен, сидел Чемпосов. В тусклом свете жирника лицо его казалось странно изменившимся.

— Чего тебе? — пихнув пистолет назад, спросил Томмот.

Чемпосов не отрываясь глядел на прыгающий в камельке огонёк. Худощавый, с тонкими чертами лица, добросердечный, он нравился Томмоту: среди бесшабашных, ухватистых и наглых парень выглядел подобно нежному растению из иных краёв. Но иногда закрадывалось опасение: тихони имеют способность вкрасться в сердце и незаметно вызнать всю твою подноготную. Почему, например, его допрашивали при Томмоте? Не добивались ли они, чтобы Томмот поверил в благородство Чемпосова, сблизился с ним и раскрылся? Томмот отвернулся к стене, надеясь опять уснуть, когда Чемпосов тронул его за плечо:

— Ты рассказал правду?

— Когда?

— А тогда, в наслеге…

— Я думал, об этом все знают. Красные об этом пишут в газетах каждый день.

— Среди дружинников кто-то распространяет большевистские газеты. Топорков сбился с ног. Мне попадались эти газеты, да не стал я их брать. Ты не расскажешь подробней?

— Хватит с меня…

— Не бойся. Что расскажешь, не выйдет за стены этого дома.

Заложив руки за голову, Томмот стал говорить, повторяя всё, о чём в наслеге Чемпосов уже слышал — как по случаю автономии в Якутске и в улусах царит торжество, как съезд образовал республику, как избрали правительство республики — Совет Народных Комиссаров, а возглавляет правительство сын бедняка Максим Аммосов, который во времена Колчака прошёл всю Сибирь, перешёл линию фронта и в Москве был принят Лениным. Томмот повторил, что был образован также и высший орган власти — Центральный Исполнительный Комитет, а председателем его избран Платон Ойунский, сын хамначчита…

— Смысл перемен сводится к тому, что не будет угнетения одного народа другим, и я это принимаю. Я даже готов прославлять это якутским ^{«уруй-айхал»}. А вот то, что человек может не угнетать себе подобного — не принимаю. Равноправия нет и не может быть. Например, если я буду жить в богатстве и почёте, кто-то должен же на меня работать! Не хочу я теперь, уже получив возможность разбогатеть, лишиться всего и стать ровней кумаланам да батракам.

— Наверняка из тебя получится отменный бай, — с иронией сказал ему Чемпосов.

— Ты так говоришь, будто бы это плохо!

— Для кого как! Разбогатев, станешь держать в батраках детей, с отцами которых дружил твой отец…

— Мне безразлично!

— Если б это увидел твой отец…

— Он не увидит! А если б увидел… Бррр, холодно! Подбрось-ка дров!

— Я большевиков не принимаю по другой причине, — вернувшись от камелька, раздумчиво заговорил Чемпосов. — Они хотят сжить со света всех состоятельных и образованных людей. Они пускают по ветру в распыл всё богатство, накопленное этими людьми в течение веков. По их идее, на всей земле должны остаться одни бедняки. А теперь рассуди: много ли протянет народ, оставшийся без накоплений, без именитых людей и интеллигенции? В смутах и распре он истребит сам себя, а оставшиеся в живых превратятся в рабов иных племён. Вот так равноправие получится в конце концов!