— В реальном я сильно увлёкся историей различных народов, — начал рассказывать Чемпосов. — Роясь в книгах, я узнал, что процветание какой-либо нации не всегда зависит от количества народа. Решающую роль тут играют физическая выдержка, моральная стойкость народа, его способность противостоять испытаниям, воля, мужество и стремление к прогрессу. Поэтому в истории имеется тьма примеров, когда даже многомиллионные нации теряли свободу, становились рабами других и исчезали с лица земли, а некоторые народы, даже небольшие числом, умудрялись достичь высот культуры и славы. Не так ли?

— Да, это так…

— Чего-чего, а на муки для якутского племени господь не поскупился. На его долю выпало немало тяжких испытаний, а всё же мы выдержали их и дожили до сегодняшнего дня. Выносливости, терпения и упорства нам не занимать. Не меньше должно быть и стремления к культуре. И я стал думать: почему обойдённому судьбой якуту не зажить по-человечески, не распоряжаться самому своей судьбой? Безмерно я был рад, когда Февральская революция скинула царя с трона. Рад был не только я, ликовали все, вот, думали, настали времена для свободного развития! Затем ещё одна революция, власть захватывают большевики, вспыхивает междоусобица, начинается кавардак. Те самые народы, которые, как ожидалось, должны были дружно двинуться к высотам прогресса, начинают воевать между собой, разделившись на красных и белых. Я вначале не понимал, кто из них прав, а кто не прав. Спустя немного красные вдруг начинают расправляться с людьми, кто побогаче да пообразованней. Попутно в эту кутерьму попадает и моя семья — мы лишаемся всего. С тех пор я и отстранился от красных. Прислушиваюсь к белым — вроде бы неплохи. Кричат, что борются за счастье и процветание народа, за его судьбу. Примыкаю к белым — к прошлогодним и позапрошлогодним. Начинаю приглядываться и вижу, что ни о каком благе народа они и не думают, все преследуют лишь корыстные цели — мстят, сводят старые счёты, рвутся к власти и богатству. Настоящие разбойники с большой дороги. Я и от них в бега ударился. Запутавшись так, сидел схоронясь, и слышу: якуты пригласили вот этого Пепеляева. Достал его призывы, листовки: точь-в-точь мои заветные помыслы! Я вне всяких партий, мне лично ничего не надо, воюю лишь за свободу и счастье народа. Как только захвачу власть, сразу передам самому народу в руки, чтобы он установил самоуправление. Поверил я. Поехал в Нелькан и присоединился к дружине. Вот почему говорю, что и белые не все одинаковы. Прежних-то и белыми называть неохота, — настоящие чёрные бандиты.

— Прежние беляки разве не говорили, что только они одни борются за народ? — спросил Чычахов.

— Ого! Во весь голос! Враньё всегда крикливо…

— А эти… не могут ли и они наврать? — то ли рассуждая, то ли спрашивая, вполголоса произнёс Томмот.

— Нет! — решительно возразил Чемпосов. — Неужели?.. Нет, не может быть!

— Я просто так… Подумал…

— О целях своей борьбы Пепеляев даже стихи пишет.

— Да ну! — искренне удивился Томмот.

— Сам читал… Там, например, есть такие строки… Подожди-ка… Ага, вспомнил… — Чемпосов провёл рукавицей по заиндевелым усам:

Донеслись до нас стоны народные

И сердца разбудили свободные.

Бросив труд, бросив семьи родные,

Собрались мы в ряды боевые.

Не на радость, на подвиг тяжёлый мы шли,

От людей мы не ждали награды.

На пути, разрушая преграды,

Крёстный путь мы свершили одни…

Томмот усмехнулся: смотри-ка, генерал идёт спасать народ.

— Такие стихи может сочинить каждый, если вдоволь наестся.

— Да ты подумай… «Стоны народные… Сердца разбудили свободные…» Или думаешь, что генерал врёт в стихах?

— Кто его знает…

Томмот замолчал, вспоминая стихи, которые недавно прочитал в газете. Их строчки врезались в его память.

Народ разутый, народ раздетый,

Народ голодный, народ холодный

Стонал веками в тяжком ярме;

Борцы за свободу томились в тюрьме,

Кормили вшей по чумным этапам;

Раздолье было царским сатрапам,

То бишь опричникам и палачам;

Была им работа по тёмным ночам!

Сколько братьев наших замучено,

Сколько с детьми матерей разлучено,

Сколько позора,

Сколько разора…

Массив глухого леса стал перемежаться полянками. Всё больше появлялось признаков человеческого жилья. Ехали, каждый погрузясь в свои думы.

Наконец Чемпосов сказал:

— Нам надо бы познакомиться по-настоящему, а то получится по пословице: познакомились на другое утро… Меня зовут Василием Сидоровичем. А тебя?

— Томмот, по отцу — Иванович.

— Если не возражаешь, я буду звать тебя просто Томмотом, а ты меня Василием, а лучше — Басылай. Что ты скажешь на собрании?

— И сам не знаю. Как перешёл к белым…

— Ладно, сойдёт. В заключение призовёшь людей вступать к нам добровольцами.

— Не сумею, наверное, никогда в жизни не ораторствовал. Напрасно на меня понадеялись…

— Тогда первым выступлю я. Лэкес, поторопи коня!

Выехали на просторный алас, на противоположной опушке зачернело около десятка домов.

Остановились вскоре посреди небольшого посёлка, во дворе большого дома. Дом оказался изнутри не перегороженным, в одну просторную комнату. Пять-шесть пожилых мужчин курили, собравшись вокруг камелька. Старик с жиденьким клочком бороды из-под ладоней внимательно пригляделся, как раздеваются у правого орона зашедшие с мороза люди, и, хромая, подошёл к ним поближе.

— Не вы ли приехали провести собрание?

— Да, мы, — ответил Чемпосов, потирая озябшие руки.

— Братья?

— Да, братья… — без особой охоты откликнулся Чемпосов и, избегая дальнейших расспросов, отошёл.

— У нас народу немного. Помоложе да поздоровее все подались к красным… — Спохватившись, что сказал лишнее, хромой старик обернулся к остальным: — Эй, парень, поди созови всех!

Семилетний на вид мальчишка, шмыгнув мокрым носом, проворно выскользнул за дверь. Вскоре в доме набралось человек двадцать.

— Все, кто может, уже здесь, — сообщил хромой старик.

Чемпосов с Томмотом сели за стол.

— Разве не найдётся никого, чтобы вести собрание? — немного подождав, обратился к молчащим людям Чемпосов.

— Как же, был такой, да сейчас его нет!.. — зашумели собравшиеся. — Мэхясь…

— Не князёк ли?

— Наш ревком. Ушёл с красными.

— Я спрашиваю не про ревкомовцев!

— А-а, он спрашивал о других…

— Все наши, ^{«имеющие голову»}, давно уже улепетнули в сторону слободы.

— Здесь одна беднота…

— Выберите председателя собрания! — остановил поднявшийся гомон Чемпосов.

— А зачем нам выбирать там кого-то? — просипел старик со старой ситцевой повязкой на голове. — Вернётся Мэхясь, ну и будет по-прежнему главенствовать…

— Я говорю: выберите человека, чтобы вёл собрание!

— Если только на сегодня, то пусть распоряжается старик Никус-скороход. Пусть он будет хозяином сугулана.

— Вот и ладно! — смеясь, зашумели люди.

Никус-скороход, хромоногий старик, не только не вёл за всю жизнь ни одного собрания, но, пожалуй, и был-то на них два-три раза. Не разобрав, в шутку или всерьёз его выбрали руководить собранием, он стал затравленно озираться.