© Семенова Н.Н., 2019

© «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2019

Наталья всегда знала, что с ней что-то не так. Это знание жило в глазах отца, об этом молчала мама, и только старшая сестра Женька не придавала этому никакого значения. Чудесная, светлая, легкая Женька.

В то далекое лето отец привез семью к своей матери в деревню. Нате было пять, Женьке – восемь. Что бы ни случилось в жизни дальше, память упрямо возвращала Наталью в тот день, когда едкая, жгучая зависть впервые укусила ее за сердце.

…Даже свет боялся бабы Нюры и не лез в темный угол, где стояла гигантская, неприступная, как крепость, кровать. Седая, косматая бабкина голова утопала в груде подушек, приваленных к кованой кроватной спинке с железными, колючими пиками. На безразмерном холме бабкиной груди поднималось и опадало в такт тяжелому дыханию красное деревенское одеяло.

– Сынок. – Баба Нюра махнула опухшей рукой с твердыми синими ногтями.

Отец подошел к кровати и склонил голову. Зашевелились морщинистые, как старые грибы, бабкины губы, тихим, придушенным голосом она сказала ему что-то на ухо.

Отец кивнул и посмотрел на маму.

Мама встрепенулась и быстро-быстро замахала им рукой.

Женька крепко, слиплись пальцы, сжала Нате руку и шагнула вперед.

– Только Женя, – поморщился отец и показал на разлапистую, тяжелую скамеечку для ног у бабкиной кровати.

Женька медленно, как во сне, подошла к кровати, встала на скамеечку.

– Евгения, – торжественно, как дядя на параде, сказал отец, – открой рот.

Затрепетало оранжевое в мелкий цветочек Женькино платье, на один странный миг Нате показалось, что сестра превратилась в вытащенную на берег диковинную рыбу: круглые, сумасшедшие глаза, широко открытый рот. Единственное, что отличало Женьку от рыбы, – что она не колотилась телом об землю. На вытянутых по швам руках крепко лежали отцовские ладони.

На Женькино лицо надвинулась косматая тень, бабка внимательно, словно пересчитывая, оглядела Женьке зубы и медленно кивнула.

Отец подхватил Женьку за талию и с облегченным вздохом поставил на пол.

– Теперь ты. – Отец протянул к Нате сложенные в тиски руки.

– Я сама. – Ната спрятала руки за спину и как можно быстрее вскарабкалась на скамеечку.

– Рот, – скомандовал отец.

Ната широко, заболели щеки, разинула рот. Баба Нюра придвинула к Нате темное, нахмуренное лицо. Прошла секунда, другая. Баба Нюра повернула к маме огромную седую голову и сердито, по штуке, выплюнула слова:

– Чем ты ее кормишь? Зубы черным-черны! Мама вспыхнула, посмотрела на Нату и осеклась, в глазах заплескалось знакомое виноватое выражение.

Баба Нюра повернула голову к забывшей закрыть рот Нате.

– Никогда, – прошипела она задыхающимся шепотом, – никому не показывай зубы.

Из пещеры бабкиного рта дохнуло тяжелым, затхлым запахом.

Ната отшатнулась, ступила ногой в пустоту, но не упала.

Отец подхватил ее за предплечья и брезгливо поставил на пол.

Вокруг Наты словно образовался невидимый пустой круг. Потупилась мама, отвернулся отец, выпучилась в никуда недалекая, идеальная Женька. В приоткрытом рту сестры блеснули влажным перламутром зубы, которых никогда не было и не будет у Наты.

Сентябрь 1990

Басы вибрировали в барабанных перепонках, свет прожектора то и дело выхватывал из темноты изломанные в такт громкой музыке тела. Первая дискотека учебного года в Калининском политехе была в полном разгаре.

Первокурсница Наталья перестала танцевать, одернула новую юбку и погляделась в стеклянную дверь. Дома подол не казался таким коротким, и колени могли бы быть стройнее… и вообще.

– Оля! – сказал кто-то так близко, что встали дыбом волоски на шее.

Загорелый незнакомец улыбнулся яркими губами, в полутьме зала влажно блеснули зубы.

– Я не Оля, – выдохнула она, чувствуя смутное сожаление.

– О’ля – это «привет» по-испански, – объяснил незнакомец, на щеке заиграла очаровательная детская ямочка.

– Привет. – Ната почти улыбнулась в ответ. На обнаженный Натальин локоть легла горячая чужая рука.

– Ты красиво танцуешь. – Он вложил ее руку в свою и приобнял за талию.

Двигаясь в такт музыке, он повел ее в центр зала. Мысли в Натальиной голове расплавились, потекли смутной чередой. Русские так не танцуют, думала она. Его бедра двигались с небрежной грацией, он притягивал ее к себе, кружил, обхватив теплым кольцом рук, отпускал на длину вытянутой руки и притягивал обратно. Движения сами по себе были нетрудными, недаром она занималась в танцевальной студии, но необходимость двигаться в унисон поглощала все внимание, и она не замечала, как с каждым тактом расстояние между ними становилось все короче, а его руки – все смелее. Теперь он был совсем близко, лицом к лицу, в его огромных смоляных зрачках плавало, скользило ее отражение. Новое, незнакомое ей самой отражение, в котором она была взрослой и… таинственной.

Закончилась музыка, он поднес ее руку к своим губам и легонько поцеловал в запястье. Наталья вздрогнула. Никто и никогда так с ней не обращался. Воздух словно наэлектризовался, каждый тонкий волосок встал на теле дыбом, в грудной клетке забилось пойманной птицей сердце.

Объявили перерыв. Народ расступился, разошелся по стенам.

Он продолжал держать ее за руку, словно это было самым естественным в мире занятием. Неожиданная мысль обожгла Наталье затылок: что будет, если у нее вспотеет ладонь?

Он улыбнулся, чуть выдвинув мужественный подбородок.

Какой он, этот подбородок? Такой ли он упругий, каким кажется, подумала Наталья и удивилась, обнаружив свою руку на его лице.

– Как тебя зовут? – улыбнулся он, целуя кончики ее пальцев.

– Наталья, – еле слышно прошептала она.

– Красивая девушка, красивое имя.

Звук иностранной речи отозвался в ушах неведомой песней, покатились веселыми горошинами «р». Слова взбудоражили знакомое тревожное ощущение. Никто и никогда не называл ее красивой. Красивой была Женька. Даже школьная подружка Ася выглядела гораздо интереснее, чем она, тем более с ее прикидом и дорогим макияжем.

– У тебя красивая фигура.

Его губы защекотали мочку уха. По телу пронеслась сумасшедшая искра, закружилась голова. Заиграла медленная, слишком медленная музыка. Он держал ее в плотных объятиях, из которых хотелось выскользнуть, но не хватало сил. Или воли. Или всего вместе.

Как утопающий за соломинку, Наталья ухватилась за ускользающую нить разговора:

– Как тебя зовут? Из какой ты страны?

– Эдуардо. Моя родина – Куба.

Мягкое «б» превратило Кубу в «Куву». В детстве была такая песня…

– Куба – любовь моя, – пробормотала Ната.

Получилось неожиданно громко, повернулась танцующая рядом пара: нахмурился однокурсник, мигнула насмешливым веком старшекурсница.

Наталья обмерла, хотела всем все объяснить, но не успела, к губам прильнули горячие, мятные губы.

– Миллион, миллион, миллион алых роз, – запела Алла Пугачева.

Миллион разноцветных огоньков разорвал темноту.

7 ноября 1990

На кухне звенела посудой мама. Запах грибного супа причудливо вплетался в аромат пирожков с капустой. После пары месяцев студенческой жизни на черном хлебе с постным маслом и жареном луке у Жени автоматически побежали слюнки, в желудке жалобно екнул комок оливье.

– Первый раз за четыре года приехала на ноябрьские домой, – проворчал отец, – что-то случилось?

Он уже поел и лежал на диване с «Правдой».