Четверо кивнули. На этом собрание было окончено, и все медленно поднялись со своих мест. Энрике первым направился к двери, но, поравнявшись с Северином, он замедлил шаг.

– Помнишь?

Энрике скрестил большие пальцы и странно помахал руками.

– Ты показываешь птицу?

– Мотылька! – воскликнул Энрике. – Мотылька, летящего на огонь!

– Меня тревожит состояние твоего мотылька, с ним явно не все в порядке.

– Это метафора.

– Твоя способность подбирать метафоры тоже вызывает беспокойство.

Энрике закатил глаза. Зофья, набившая карманы печеньем, протиснулась между ними.

– Ты работаешь над масками Сфинксов?

– Почему ты спрашиваешь? – спросила она, даже не обернувшись.

– Они могут понадобиться в любой момент, – ответил Энрике.

– Хм.

Обернувшись, Северин замер на месте. В комнате было достаточно темно, но все тусклые отблески света как будто собрались в одном месте, чтобы осветить Лайлу. Кажется, весь мир хотел оказаться поближе к ней: каждый лучик света, каждая пара глаз, каждый атом. Может быть, поэтому он иногда не мог даже и дышать в ее присутствии.

Возможно, дело было в воспоминании, душившем его в те моменты. Воспоминании об одной ночи, которое они оба поклялись оставить в прошлом. Лайла выполнила обещание, а вот он – нет.

Девушка вскочила с места и решительным шагом направилась к нему. Как обычно, она словно сияла изнутри. Лайла не могла смотреть, как кто-то держит пустую тарелку, и всегда считала, что все вокруг страшно голодны. Она знала секреты окружающих, даже не считывая их с вещей. Во Дворце Сновидений она превращала это сияние в приманку для посетителей. Таким образом, она получила свое звездное жалованье и имя «Энигма». Загадка. Но этим вечером она не удостоила его улыбкой. В ее темных глазах не было ни капли теплоты.

Ой-ей.

– Не посочувствуешь мне даже немного? – спросил он. – Между прочим, я ранен.

– Как любезно с твоей стороны отложить момент своей смерти, чтобы я тоже могла присутствовать на этом грандиозном событии. – В голосе Лайлы сквозил холод. Но чем больше она смотрела на его запястье, тем мягче становились черты ее лица. – Ты мог пострадать гораздо серьезнее.

– За свои желания приходится платить, – весело сказал он. – Проблема в том, что у меня слишком много желаний.

Лайла покачала головой.

– У тебя всего одно желание.

– Неужели?

Его тон был шутливым, но выражение лица Лайлы резко сменилось на более томное.

Она придвинулась ближе и провела рукой по его груди.

– Я скажу тебе, чего ты хочешь.

Северин не двигался. Она была так близко, что юноша мог сосчитать ее ресницы и разглядеть золотое свечение ее кожи. Он вспомнил ощущение ее дыхания, опаляющее щеку. Северин чувствовал жар ее кожи даже сквозь рубашку. Что она задумала? Пальцы Лайлы скользнули в карман его пиджака: она вытащила серебряную коробочку, открыла защелку и вытащила оттуда бутон гвоздики. Продолжая смотреть в глаза, она провела пальцем по его нижней губе. Северину показалось, что от этого прикосновения на губе остался ожог. На происходящее накладывались воспоминания той ночи: как она прикасалась к его губам тогда, и как прикасается сейчас. Мысли настолько поглотили Северина, что он даже не заметил, как раскрыл рот. В следующее мгновение он почувствовал, как острая, высушенная гвоздика кольнула его язык. Лайла отстранилась, и вместе с ней ушло все тепло. Она ни на секунду не потеряла самообладания: бесстрастная, но в то же время чувственная – таким и должен быть артист Дворца Сновидений. Он видел, как она проделывает то же самое во время своих выступлений: достает сигарету из кармана какого-нибудь господина, вставляет ему в рот и поджигает ее, прежде чем забрать сигарету себе.

– Вот чего ты хочешь, – мрачно сказала она. – Ты хочешь найти оправдание для охоты. Но ты ошибся, приняв хищника за добычу.

С этими словами она резко развернулась на каблуках и вышла из комнаты. Прикусив гвоздику зубами, Северин смотрел ей вслед. Лайла была права. Он – охотник. Но и она тоже. И ни один из них не собирался упускать свою добычу. Именно поэтому ночь, которую они провели вместе, была ошибкой, забытой и ускользнувшей в темноту. Он задержался еще на мгновение и повернулся к Тристану.

Он знал, о чем пойдет их спор. Северин был готов к разговору, и все же сияющие глаза Тристана причиняли ему боль.

– Если есть что сказать – говори, – устало сказал он.

Тристан отвернулся.

– Неужели тебе не достаточно того, что у тебя уже есть?

Северин закрыл глаза. Что значит «достаточно»? Тристану никогда не понять. Он никогда не испытывал близость совершенно иного будущего, которое вырывают у тебя из рук и топчут прямо на твоих глазах. Он не понимал: иногда для того, чтобы уничтожить тех, кто тебе ненавистен, нужно притвориться одним из них.

– Дело не в том, что у меня есть и чего нет, – сказал Северин. – Дело в равновесии. Справедливости.

Тристан не смотрел на него.

– Ты обещал защитить нас.

Северин не забыл об этом. В тот день, когда эти слова сорвались с его губ, он осознал, что у некоторых воспоминаний есть вкус. Тогда его рот был полон крови, и обещание отдавало солью и железом.

– Предположим, мы переживем эту авантюру. Ты получишь то, что хочешь. Ты вернешь свой Дом и станешь патриархом… – Он перешел на повышенный тон. – Иногда я хочу, чтобы ты никогда им не становился. Что, если ты станешь похож на…

– Остановись, – Северин не предполагал, что его голос прозвучит так холодно и властно. Он видел, как Тристан вздрогнул. – Я никогда не стану похож на наших отцов.

У Тристана и Северина было семеро отцов. Целый конвейер воспитателей и охранников: все они находились в самом низу иерархии Ордена. Каждый из них повлиял на Северина, сделав его таким, какой он есть, к добру или худу.

– Быть частью Ордена – не значит быть одним из них, – сказал Северин ледяным голосом. – Я не хочу быть с ними наравне, чтобы они смотрели мне в лицо. Мне нужно, чтобы они отводили взгляд и моргали от боли в глазах, словно посмотрели на солнце. Мне не хочется, чтобы они стояли напротив нас; они должны встать на колени.

Тристан промолчал.

– Я не дам тебя в обиду, – прошептал Северин. – Помнишь это обещание? Я говорил, что я буду тебя защищать. Сказал, что создам Рай только для нас.

– «Эдем», – грустно сказал Тристан.

Северин назвал свой отель не только в честь райского сада, но и в честь обещания, которое он дал много лет назад. Тогда они с Тристаном были недоверчивыми мальчишками с ободранными коленками, а вокруг них кружилась бесконечная вереница отцов, наставлений и занятий.

– Ты под моей защитой, – сказал Северин, на этот раз еще тише. – Всегда.

Наконец Тристан сдался. Он прижался к брату: его светлые волосы защекотали ноздри Северина, и тот громко чихнул.

– Ладно, – проворчал Тристан.

Северин обдумывал, что еще он мог сказать, чтобы отвлечь Тристана от предстоящей работы по поиску Фрагмента.

– Я слышал, Голиаф полинял.

– Не притворяйся, что тебе есть дело до него. В прошлом месяце ты пытался скормить его коту.

– Честно говоря, Голиаф выглядит так, словно вышел прямиком из ночных кошмаров.

Тристан не засмеялся.

В течение всей следующей недели Лайла шпионила за членами Ордена, посещавшими Дворец Сновидений, и принимала во внимание все слухи: не пойдет ли речь о краже, случившейся во время аукциона. Но никто не проронил ни слова о происшествии. Даже охранники-Сфинксы, способные выследить любой помеченный артефакт, не покидали территорию городских резиденций Дома Никс и Дома Ко́ры.

Кажется, все было в порядке…

Северин отчаянно держался за эту мысль, когда дворецкий принес ему почту.

– Вам письмо, сэр.

Северин взглянул на конверт. Его украшала изысканная буква «Г».

Гипнос.

Он отпустил дворецкого и уставился на конверт. На нем было несколько бурых пятен, напоминающих засохшую кровь. Северин коснулся печати. В этот момент его пальцы пронзила резкая боль: в сотворенном печатном воске затаился острый шип. Он зарычал, отдергивая руку, но капля его крови уже попала на бумагу. Она впиталась в конверт, и аккуратная «Г» задрожала, прежде чем развернуться. Взгляду Северина представилось короткое послание: