– Кто-нибудь из вас ухаживал за ней? Судя по фотопортрету, барышня весьма недурна.
Покраснело сразу несколько лиц, а Тарусов закашлялся.
– Вы, например? – обратился Яблочков к одному из смутившихся – долговязому рыжеволосому юноше.
– Фон Штукенберг, – представился гимназист. – Я в седьмом классе писал ей записочки, а Костик, он тогда еще с нами дружил, их относил. Но Капа ни разу не ответила. Как-то я ее подкараулил. И Капа призналась, что любит другого.
– Кого, не сказала?
Штукенберг покраснел еще больше.
– Ну же, говорите, это важно.
– Женю Тарусова.
Яблочков заметил, как удивленно вскинулись брови княгини.
– Ты знал о ее чувствах? – спросила она сына.
Тот кивнул.
– Думаю, нам надо поговорить наедине. Арсений Иванович, прошу вас присоединиться.
– Почему не признался? Почему промолчал? – накинулась Александра Ильинична на сына в будуаре.
– В чем я должен признаться?
– Что влюблен!
– А я не влюблен. Это Капа влюблена в меня.
– А ты, значит, нет?
– Не знаю. Да, она красивая, умная, серьезная, но… Я не знаю. И потом ты сама говорила, чтобы держал ухо востро. Что когда девицы проявляют интерес сами, значит, охотятся за моими деньгами.
– Как вы узнали о чувствах Капы? – спросил Яблочков.
– Мы столкнулись на Масленицу. Ели блины, смотрели балаганы, катались с горки. А потом она меня поцеловала…
– Сама? – всплеснула руками Александра Ильинична. – Ну и ну.
– Я проводил ее до дома.
– А потом?
– Она просила заходить. Но я… Я не рискнул.
– И правильно сделал. Похоже, я не зря тебя предупреждала. Капа затащила бы тебя в постель.
– Нет! Она не такая. Она правильная, – возразил матери Евгений.
– Тогда почему ты ее отверг?
– Во-первых, из-за Костика. Ты же знаешь, мы поссорились.
– Из-за чего вы поссорились? – уточнил Яблочков.
– Когда в августе мы вернулись с каникул и пришли в гимназию, то узнали, что у Гневышева умер отец, и Костика перевели на казенный кошт. И что у него нет денег ни на форму, ни на учебники. Я пустил по классу подписку. Класс у нас обеспеченный, всем дают карманные деньги. Когда Костик про это узнал, он страшно рассердился, наговорил грубых слов, что он не нищий, в подачках не нуждается и на все заработает сам. С тех пор мы даже не здороваемся.
– А во-вторых? – спросила княгиня, всегда цепко державшая нить разговора.
– Что, во-вторых? – сделал вид, что не понимает, о чем толкует мать, Евгений.
– Ты сказал – причин две.
– Оговорился. Просто так выразился. Во-вторых, ничего, – выпалил юноша.
– Да, врать ты не умеешь. Адвокат из тебя не получится, – вздохнула мать.
– Хотите пойти по стопам отца? – спросил у гимназиста Арсений Иванович.
– Да! В мире столько несправедливости…
– А еще больше вранья, – напомнила Александра Ильинична. – Не стоит его умножать. Будь добр, назови вторую причину.
Евгений отвернул голову:
– Невельский. Тогда на Масленицу, когда гуляли с Капой, мы и с ним столкнулись. Просто поздоровались и разошлись. Но, оказывается, он пошел за нами следом, видел, как мы целовались. И когда, проводив Капу, я пошел домой, подкараулил и пару раз двинул мне в челюсть. Сказал, что, если буду к ней приставать, изувечит или убьет.
– И ты испугался угроз? – изумилась княгиня.
– Знаешь, как он Штуке… Штукенбергу бока намял? Тот неделю кровью харкал. Его родители подозревали чахотку.
– Почему Штукенберг не открыл им правду?
– Ябедничать – последнее дело.
– Согласен, – поддержал юношу Яблочков. – Но ведь можно устроить темную.
– Пытались. Но вместо Невельского в уборную, где мы его поджидали, вошел инспектор. Повезло, что не успели накинуть шинель. А то бы и я остался без медали…
– А кто без нее остался? – еще более удивленно, чем ранее, спросила княгиня.
Как, оказывается, многого она не знала про сына.
– Костик, – ответил Евгений.
– Почему?
– У него тройка по поведению.
– За какой проступок?
– Не знаю…
– Знаешь. И опять врешь.
– Их с Невельским застали… – Слово было готово слететь с губ, но почему-то застряло. Евгений фразу так и не закончил.
– Где застали? – попробовала настоять на ответе княгиня.
Евгений, сжав зубы, ответил уклончиво:
– В недозволенном для посещения гимназистами месте[22]. В каком именно, не знаю.
– Знаешь.
– Нет! – рассерженный Евгений направился к двери. – Нам не сообщили.
– Погодите, – окликнул его Яблочков. – У меня еще пара вопросов.
Евгений обернулся.
– Невельский. Расскажите о нем подробней.
– Пришел в этом году. Старше всех, ему двадцать один.
– Вечный второгодник?
– Нет, учится он неплохо. У него в семье беда.
– История очень грустная, – пояснила Александра Ильинична. – Несколько лет назад его мать бросила мужа и ушла к другому. И отец Павлика с горя застрелился у него на глазах. У мальчика случилась нервная горячка. Его несколько лет лечили в разных клиниках.
– Лучше бы он там остался навсегда, – пробурчал Евгений.
– Невельский дружит с Гневышевым? – уточнил Яблочков.
– Да. Костик даже пересел от меня к нему на «камчатку».
– Думаю, их сблизила безотцовщина, – предположила княгиня.
– Где живет Невельский?
– На Литейном, дом Тацки.
– Сеня, ты ли это? – распахнувший дубовую дверь швейцар сгреб Яблочкова в охапку и, словно на пасхальной неделе, троекратно облобызал.
– Артюшкин? – Арсений Иванович сумел разглядеть старого знакомца, только когда тот выпустил его из объятий. – Что ты тут делаешь?
– Служу, – радостно сообщил он сочным басом.
– А как же театр?
– Театр, театр, – вздохнул Артюшкин. – Через месяц после твоего ухода Сковородин свою лавочку прикрыл. Я туда, сюда… Везде – от ворот поворот. Стариков и без меня пруд пруди, а ролей для них – малая толика. Плюнул я тогда на актерство и поехал искать счастье в столицу. А рост-то у меня гвардейский! Потому и нашел местечко. Всего-то делов – дверь отворять. Ну, еще кланяться. Чего-чего, а это мы умеем, – подмигнул он сыщику. – Помнишь, в Козлове? Как нам там аплодировали! Ты – Глумов, я – Крутицкий, езжу на тебе верхом и кричу: «Где, спрашиваю, вековая мудрость, что стул поставила на ножки?»[23]. Да, были времена, брат Яблочков… Ну, а ты? Кем, где?
– В сыскной полиции.
– Все шутишь…
– Честное слово.
– А там не опасно? Вдруг пырнут? Слушай… В соседнем доме швейцара выгнали за пьянку. Хочешь, с управляющим переговорю? Залог тут не нужен.
– Благодарю. Но мне и в полиции неплохо.
– Ну смотри, как знаешь.
Слуга, смерив наметанным глазом видавшее виды пальто, надменно поинтересовался:
– Что вам угодно?
– Сыскная полиция. Павел Невельский дома?
– Дома. Но вашего брата пускать не велено, – и слуга попытался захлопнуть дверь. Однако Арсений Иванович, ловко выставив колено, это ему не позволил.
А схватив за кадык, посоветовал:
– Никогда так больше не делай.
Тот моргнул – мол, не буду. Яблочков разжал пальцы.
– Кто там, Онисий? – раздался из глубин квартиры дребезжащий женский голос.
– Сыскная полиция, – крикнул слуга, растирая шею.
– Боже! Что он опять натворил? – голос материализовался в немолодую, но все еще миловидную даму в светло-сером домашнем платье. Ее маленькие зеленые глазки впились в сыщика, будто пиявки.
– Позвольте представиться: Яблочков Арсений Иванович, чиновник для поручений сыскной полиции.
– Черницкая Васса Никитична, – произнесла дама и, схватив чиновника за руку, увлекла его в столовую. – Чай, кофе, покрепче?
– Спасибо, в другой раз.
– Давайте условимся сразу: мой муж ничего не узнает. Он Павлику – не отец. И слишком с ним строг. Я хорошо вам заплачу.