Брак его трещал по швам, разрывался он между семьей и любовью.

– Внимательно вас слушаю, Иван Дмитриевич, – быстро покончив с церемониями, взял быка за рога купец.

– Аристарха Гневышева помнишь?

– Как не помнить! Много добра мне сделал.

– Не всем так повезло…

– Что, и вам остался должен?

– Тысячу рублей. Для вас, купцов, это пшик, а для мелких чиновников вроде меня – большие деньги.

– Так вот почему на похороны не пришли…

– Нет, не потому. Занят был. А ты, говорят, семье Аристарха помогаешь?

– Ну, чем могу. Боженька ведь делиться велел. С переездом вот помог. Костик, сын Аристарха, Сенечке моему латынь преподает[37]. А как Варька подрастет – Капу к ней в училки приглашу. Если, конечно, захочет.

– Как часто Костик к вам приходит?

– Три раза в неделю.

– Вчера приходил?

– Сейчас узнаем.

Пятибрюхов позвонил в колокольчик. Одна из дубовых дверей его кабинета тотчас отворилась, и в нее вошел высокий поджарый молодой человек в темно-сером армяке с такими же длинными, как у Пятибрюхова, волосами и с бородой.

– Узнаете, Иван Дмитриевич? – спросил Пятибрюхов.

– Никак Обожженыш?

Во время страшного пожара 1862 года лавка скобяных товаров купца Поносова сгорела вместе с хозяином и приказчиками. Спастись удалось лишь мальчику-сидельцу Феде Рыкачеву. Пятибрюхов из жалости взял его на службу.

– Он самый, – гордо сказал Степан Порфирьевич. – Как сына люблю. В Англию отправлял его на учебу. Вернулся оттуда полгода назад, теперь – моя правая рука.

– Доброго дня, – поклонился в пояс молодой человек.

– Костик Гневышев вчера приходил? – спросил его Пятибрюхов.

Обожженыш тотчас кинул быстрый взгляд на хозяина, Крутилину показалось, что Пятибрюхов ему кивнул.

– Да.

– В котором часу? – уточнил Иван Дмитриевич.

– Как всегда, в шесть вечера.

– А ушел?

– Тоже как всегда, в семь.

– Ты его видел?

– Да, он перед уходом всегда заходит ко мне за оплатой.

– Сколько ему за урок причитается? – спросил Крутилин.

Денег в карманах Костика не обнаружили, может, они и стали причиной преступления?

– Рубль.

– Рубль? – удивился Крутилин и повернулся к Пятибрюхову. – Не маловато ли, Степан Порфирьевич?

– Наоборот, переплачиваю из-за желания помочь их семье. За рубль-то хоть студента можно нанять, хоть приват-доцента. А Костик кто? Обычный гимназист.

– А про дорогу ты не забыл? Не всякий извозчик сюда за полтинник поедет.

– Какой извозчик? Кто нуждается, ходит пешком, – объяснил Пятибрюхов. – Я в его годы тоже извозчика не мог себе позволить.

– Ничего странного, необычного вчера не заметил? – обратился Крутилин с вопросом к Федору Рыкачеву. Вдруг Костик пришел к Пятибрюховым уже с синяками на лице?

Тот наморщил лоб, подумал немного:

– Заметил, – признался Рыкачев.

– Что? – взволнованным тоном спросил Пятибрюхов.

– Нервозность, некоторую рассеянность, озабоченность. Что в общем-то вполне объяснимо: сегодня Костику экзамен предстоял. Я пожелал ему сдать его на отлично.

– А… Ты про это, – облегченно перевел дух Степан Порфирьевич. – А почему Костиком интересуетесь, Иван Дмитриевич?

– Потому что его убили, – равнодушным тоном сообщил Крутилин, отодвинув кресло так, чтобы одновременно видеть и купца, и его помощника.

Что-то в их поведении сыщика настораживало.

Оба вздрогнули, потом испуганно переглянулись, затем дружно развернулись к иконам и перекрестились. Купец двумя перстами, Рыкачев – тремя.

– За что его убили? – спросил Пятибрюхов.

– Не знаю. Но выясню. Обязательно выясню. Затем и приехал.

– Помогу, чем смогу. Где сие произошло?

– Где-то здесь, недалеко, тело выловили напротив Колтовской слободы. Не знаете, куда от вас Костик направился?

Федор помотал головой:

– Обычно он домой по Левашевскому проспекту…

– Где такой? – удивился Крутилин незнакомому названию.

– Дорогу, где моя лесопилка, так назвали. В честь генерала, что прокладывал, – объяснил Пятибрюхов.

– Костик по ней всегда шел до Гисляровского переулка, сворачивал на Бармалееву улицу, с нее – на Большой проспект, оттуда – на Каменностровский. И уже по нему – к Троицкому мосту. Так быстрее, чем через Биржевой, – обрисовал обычный путь домой Гневышева Федор.

Крутилин записал его слова в блокнот:

– Поручу агентам всю дорогу прочесать. И опросить рабочих с твоей лесопилки, Степан Порфирьевич.

– За них ручаюсь. Все – единоверцы. Не пьют, не курят, даже не сквернословят.

– На воротах тот же человек стоит, что и вчера? – уточнил сыщик.

– Хотите опросить? – догадался Пятибрюхов.

Крутилин кивнул.

– Федор, ну-ка сбегай за Николаем.

Ивану Дмитриевичу опять показалось, что купец с помощником быстро переглянулись. Нет, они явно что-то скрывают. Что? Имеет ли сие отношение к убийству Гневышева?

– Не надо. Опрошу его, когда уезжать буду, – сыщик вытащил из жилетки часы. – Собственно, мне уже пора. Если что вспомните, прошу без промедления сообщить.

Крутилин встал. Пятибрюхов вышел из-за стола и протянул ему руку. Федор, кивнув головой, скрылся за дверью.

– Анна Сергеевна про смерть Костика знает? – уточнил Степан Порфирьевич.

– Да.

– Боюсь, эту смерть она не переживет, – произнес Пятибрюхов, продолжая сжимать ладонь Ивана Дмитриевича.

Крутилин понял, что купец тянет время, дает Федору возможность добежать до человека на воротах. Значит, тот видел нечто, о чем Крутилин не должен узнать. Что?

Неужели Пятибрюхов замешан в убийстве гимназиста?

– А Капа как? Держится?

– Разве не знаете?

– Что? – купец сжал руку так, что Иван Дмитриевич едва не закричал.

– Она пропала…

– Как пропала?

– Ушла из дома и не вернулась.

– Когда?

– Позавчера.

– Что? До сих пор не вернулась?

– Нет.

Купец схватился за грудь:

– Что же с ней случилось?

– Почему ты так волнуешься?

– Из сострадания к Анне Сергеевне. Муж умер, сын погиб, дочь пропала. Ужас-то какой!

– Мы ищем Капу. Вчера я опрашивал Костика. Думаю, он был замешан в исчезновении сестры. Но скрыл от меня правду. Это его и сгубило.

Охранник, глядя в сторону, сообщил, что Костика вчера видел, что ушел он в семь, а куда, ему неизвестно:

– Мое дело – ворота.

Иван Дмитриевич сел в ожидавшую его пролетку – отпускать «ваньку» не стал, потому что по будням Колтовская набережная пустынна. Только по воскресеньям и в праздники, когда горожане выезжают на Острова, здесь бурлит жизнь.

– На Большую Морскую, – скомандовал он.

В голове по привычке начал составлять список дальнейших разыскных действий: во-первых, послать агентов опросить местных жителей. Во-вторых, надо вызвать осведомителей из местных шаек – Костик мог стать жертвой их разбойного нападения. Для мелкой шпаны, что тут промышляет, честно заработанный гимназистом рубль – неплохая добыча. Конечно, убивать бы за него не стали, но Костик был юношей нервным, мог и нагрубить, и сопротивление оказать. В пылу драки его и убили, а потом попытались спрятать концы в воду.

Так, так… На Петербургской стороне орудуют четыре шайки: «гайда», «рощинские», «дворянские» и «ждановские». Пятибрюхов построил дом на территории последних. Только вот осведа среди «ждановских» у Крутилина сейчас нет. Был до недавнего времени, Колькой Киселем звали, но весь вышел – перебрал водки на Масленицу и замерз в сугробе. «Дворянские» про дела «ждановских» вряд ли знают, слишком далеко они друг от друга. Может, «рощинские» что-то сообщат?

Уже пересекая Гисляровский, Иван Дмитриевич вспомнил, что на Резной, буквально в ста саженях[38]от Крестовского моста, ныне обитает Кешка Очкарик, знаменитый некогда бирочник[39]. Одни говорят, что от дел уже отошел, другие, наоборот, утверждают, что ремеслом своим промышляет по-прежнему, только стал более осторожен и подозрителен.