Как в саду при долине

Звонко пел соловей,

А я мальчик на чужбине

Позабыт от людей.

Песня словно накрыла всю казарму. Игривость и смешки в один момент исчезли.

Ох, умру я, умру я,

Похоронят меня.

И никто не узнает,

Где могилка моя.

Песня стала неким переходом из мирной светлой жизни в непонятное, тогда еще смутное, завтра.

Запоет и заплачет,

И опять улетит.

И никто не узнает,

Где сиротка лежит.

– Ну вот, всю душу разбередили, – буркнул кто-то издалека. – Теперь точно не усну.

Кое-кто из сослуживцев подходил к гармонисту во время пения, и теперь молча, со своими нелегкими думами расходились обратно, к своим кроватям.

– Спасибо, Лешка.

Иван грузно свалился в кровать и закрыл лицо подушкой.

Чернов еще несколько минут сидел с гармошкой в руках, находясь под впечатлением и от песни, и от сказанных Иваном слов. Медленно снимая ремешки инструмента, он подумал о своих родных, оставшихся в далеком Буготаке, о муже сестры Фимы Василии, с которым его развела судьба весной 1940-го. Он сейчас где-то в Заполярье.

Долго лежал с закрытыми глазами и лишь под утро задремал. Проснулся от содрогания земли, далеких глухих разрывов, натужного воя самолетов где-то в вышине.

Иван не спал.

– Вот и началось… – чуть слышно прошептал он, – утро последнего дня.

– Подъем! Батальон в ружье!

Чернов собрался быстро и хотел уже бежать на улицу, как взгляд упал на гармошку. Недолго думая, сгреб ее подмышку и помчался из казармы.

Полк покинул место расположения и спешным шагом двинулся к границе, к точке боевого развертывания дивизии на случай войны.

Двигались молча, настороженно озирались по сторонам. Казалось, что отовсюду доносились взрывы. Полк поднимался на один из пригорков, когда в небе появились низко летящие с каким-то цепенящим гулом вражеские бомбардировщики. Несмотря на предрассветный сумрак, очертания самолетов хорошо различались. Красноармейцы, задрав головы, с тревогой смотрели вверх. Самолеты прошли мимо, а через некоторое время раздались взрывы в районе их казарм. Местечко Солы в мгновение ока превратилось в место сосредоточения авиаудара. И как-то сразу рассвело. Земля, казалось, не успевала опадать вниз, как следующий взрыв подбрасывал ее вновь. Что могло гореть – горело. Полк с ужасом смотрел на страшное действо. За первыми самолетами потянулись следующие, которые уже бомбили сам город Гродно. Они выстраивались в цепочку друг за другом и с диким воем, как на учениях, бомбили, бомбили, бомбили. Зенитки почему-то долго молчали. И враг безнаказанно делал все, что хотел. К тому же создавалось впечатление, что немцы знали, что и где бомбить. Казармы полка в лагере Солы, в пригороде были уничтожены точными бомбовыми ударами первой волны самолетов.

Впереди шли бои. Полк двигался к выделенной линии обороны на участке Лососна – Колбасино, а грохот сражения шел им навстречу. Немецкие бомбардировщики еще несколько раз проплывали на восток со смертоносным грузом, натужно и тяжело гудя. Место обороны находилось в трех километрах западнее Гродно. 85 стрелковая дивизия находилась во втором эшелоне прикрытия 4 стрелкового корпуса 3 армии.

– А ведь ушли мы без приказа… – рядом с Черновым стоял командир роты. – Останься там, нас бы уже не было… Спасибо комдиву.

И вдруг бойцы радостно закричали. Один из бомбардировщиков, оставляя за собой черный хвост, начал заваливаться и уходить от города как раз в сторону полка. Через некоторое время от падающего самолета отделилось белое пятно.

Командир роты что-то сказал лейтенанту Федюшину.

Комвзвода подозвал к себе трех бойцов и, оглядываясь вокруг, встретился взглядом с Алексеем.

– Чернов, со мной. Старшина, как прибудете на место, готовьтесь к бою, – бледный лейтенант говорил уверенно и твердо.

– Степа, гармошку возьми.

Лейтенант проводил глазами передаваемую из рук в руки гармошку, но ничего не сказал.

Федюшин на ходу объяснил задачу.

– Парашютиста надо взять живым и доставить на КП дивизии. Ясно?

Летчика долго искать не пришлось. Парашют лежал посреди поля, а раненый немец далеко уползти не смог.

Сопротивления не оказывал, был без сознания. Двое подхватили его под руки и потащили на КП дивизии.

Сбитый летчик был майором и вел себя нагло и вызывающе. Хорошо говорил по-русски. Оказалось, что он обучался в летной школе в Советском Союзе до войны. Под летной формой на нем был гражданский костюм.

– Эт чего, братцы, получается? Мы их сами выучили? – проговорил немного растерянно один из красноармейцев.

Ему никто не ответил. Алексей смотрел на немецкого майора, но злобы не было. Лишь огромное желание убить этого холеного и наглого немца. Винтовка медленно поднялась до уровня груди.

Чья-то твердая рука не дала передернуть затвор.

– Не надо, Чернов. Не сейчас.

Алексей также медленно опустил винтовку.

– Спасибо, бойцы, за летчика, – комдив генерал-майор Бондовский пожал всем руки. – Тебе, лейтенант, особое спасибо. Молодец.

– Служу трудовому народу, – вытянулся в струнку Федюшин.

– А теперь на позиции. Надо устоять. Давайте, сынки.

Было 22 июня около семи часов утра.

К позициям добирались бегом и видели, как раз за разом заходят на окопы полка самолеты и, отбомбившись, уползают на запад.

Присоединиться к своим товарищам удалось лишь после окончания авианалета.

Чернов смотрел на изрытую, вспаханную разрывами землю. Чувство ненастоящего, какой-то нереальности не покидало его. Словно это были очередные учения, и они скоро закончатся.

Рядом окапывались красноармейцы другого полка их дивизии, 103-го.

– Лешка! Чернов!

Алексей оглянулся на окрик, отложил лопатку и пошел навстречу земляку. Виктор Коломенцев тоже призывался из Новосибирской области. Познакомились, когда Чернова перебросили с Дальнего Востока в Челябинск в 85 стрелковую дивизию осенью 1940 года.

Они крепко пожали друг другу руки. Закурили.

– Из дома давно письма получал?

– Давно, двадцатого сам отправил.

– Говорят, что в 27 и 56 дивизиях много убитых, в нашу сторону должны отходить, – Виктор глубоко затянулся и как-то сразу осунулся после своих слов.

– Немцы! К бою! – раздался громкий голос, и копошащиеся красноармейцы на мгновение замерли, глядя на далекие серые фигурки.

– К бою, ребятки, к бою! – лейтенант пробежал вдоль окопов.

Но фигурки не спешили идти в атаку. Вскоре стало ясно, почему. На позиции дивизии уже шли немецкие штурмовики и бомбардировщики. От ужасного воя пикирующих самолетов закладывало уши, становилось страшно до такой степени, что хотелось бросить все и бежать, куда глаза глядят, лишь бы не слышать этого страшного звука. Кого-то сковывал страх, и они истуканами стояли, завороженные налетающими вражескими самолетами, а кто-то бездумно бежал сломя голову, не зная зачем и куда. Другие вжимались в землю, срастались с нею, надеясь, что она защитит. Взрывы, пожары, смерть. Первые часы войны, первые погибшие и раненые…

Алексей нырнул в чужой окоп, не рискнув бежать до своего.

Рядом с ним оказался Сулеев (как звать по имени, не помнил) – молодой солдат, недавно призванный на службу. Сквозь грохот разрывов Чернов услышал слова молитвы и невольно приобнял красноармейца за плечо. Тот благодарно тронул Алексея за рукав и продолжал молиться. Авиационную бомбежку сменила артиллерия.

Сколько по времени длилась артиллерийская канонада, сказать сложно. Но как только стихло, Алексей рванул по-пластунски к своему окопчику. Только тишина оказалась недолгой. В воздухе засвистели мины. Одна разорвалась далеко впереди, другая слева, третья ухнула сзади, совсем рядом, и осыпала Алексея землей. Немного оглушенный Чернов почувствовал, что рядом упало что-то мягкое. Подняв голову и вглядевшись, отпрянул. Человеческая рука с окровавленной частью рукава лежала прямо перед ним. Что-то заставило Алексея оглянуться назад. Окоп, из которого он недавно ушел, был разворочен миной. Прямое попадание. А люди?.. От них остались лишь разбросанные в округе останки тел и куски обмундирования. Чувство настоящего исчезло. Все происходило будто не с ним. Заворожено глядя на зияющую вместо окопа воронку, с трудом осознавал, что все это наяву.