Тогда Фиона постучала костяшками пальцев себе по лбу, давая незнакомцу понять, что тот не в своем уме, и заявила:

– Я не собираюсь до вас дотрагиваться, и не надейтесь!

– А тебе и не надо. Он лежит в салоне спереди.

В этот момент мужчину скрючило так, как будто у него начались желудочные колики. От боли его трясло.

«Черт! Что же мне делать?» – подумала Фиона, обхватив пальцами руль велосипеда.

Несмотря на то что на руках у нее были надеты толстые кожаные перчатки, пальцы все же замерзли.

«Должна я или не должна?» – думала девочка, изо рта которой на морозном воздухе вырывались клубы пара.

Тут раненый вновь попытался приподняться, но силы оставили его, и он распластался на днище багажника.

– Прошу… – только и выговорил мужчина.

В этот момент Фиону будто бы кто-то подтолкнул.

«Будь что будет, – решила она. – Ничего страшного со мной не случится».

Опоры ее велосипеда никак не хотели устанавливаться на неровной дороге, и Фионе пришлось положить его прямо на землю. Соблюдая безопасную дистанцию, она прошмыгнула вдоль машины и открыла водительскую дверь. Однако в кронштейне для громкой связи телефона не было.

– Где телефон? – спросила девочка.

– Он лежит в бардачке, – прохрипел мужчина.

Коротко поразмыслив над тем, стоит ли ей огибать машину, Фиона решила этого не делать и дотянуться до бардачка через водительское кресло. Она нырнула в салон автомобиля, откинула крышку, но мобильника в указанном мужчиной месте не обнаружила.

Да его там и быть не могло!

Вместо мобильного телефона из бардачка выпала надорванная упаковка с резиновыми перчатками и скотч. Сердце Фионы бешено заколотилось, и тут совсем близко послышался уже знакомый хриплый голос:

– Нашла?

Резко обернувшись, девочка увидела, что мужчина развернулся и встал в багажнике на колени позади задних кресел. Теперь ее от него отделял всего лишь один короткий прыжок.

Все дальнейшее произошло очень быстро!

Фиона не стала надевать резиновые перчатки, поскольку на ней были свои, чего, по ее мнению, было достаточно. Она молниеносно сунула руку под сиденье и точно в указанном Сандро месте нащупала пистолет. Он был заряжен и снят с предохранителя. Девочка направила ствол на мужчину, зажмурила правый глаз и выстрелила незнакомцу прямо в лицо.

Глушитель сработал исправно, и звук выстрела прозвучал так, как будто кто-то аккуратно вытянул пробку из бутылки с вином. Мужчина упал обратно в багажник, а Фиона, выбравшись из универсала, широко размахнулась и бросила пистолет в лес. При этом она действовала в точности так, как инструктировал ее Сандро. Затем девочка подняла брошенный велосипед.

«Как жаль, что мобильник разрядился, – подумала она. – А то бы я сразу послала Сандро эсэмэску и сообщила ему о том, что все прошло удачно».

Правда, операция оказалась на волосок от срыва, и все из-за того, что ей на мгновение стало жаль незнакомца. Но уговор есть уговор. Кроме того, Фионе нужны были деньги – ведь она собиралась свалить из дома. Не выходили у нее из головы и последние слова Сандро, которыми он ее напутствовал: «Этот мешок с дерьмом только такое и заслужил».

Не забыла Фиона также об обещании Сандро, которое он ей дал, о том, что она выполняет его задание в последний раз. И это было вполне логично.

«Мне ведь на следующей неделе исполняется четырнадцать, – подумала тогда она. – А это означает наступление возраста уголовной ответственности, и за подобные дела меня могли бы упрятать за решетку. Теперь же максимум, что мне грозит, – это исправительные социальные работы».

Фиону при разговоре с Сандро поразило наличие в стране такой великолепной правовой системы, а кроме того, ее изумило, насколько хорошо он разбирался в законах, праве и прочей подобной чепухе. Да, Сандро действительно понимал в жизни гораздо больше, чем ее мать.

Мысленно представив, как завтра она будет подробно, в деталях, рассказывать Сандро о происшедшем, Фиона весело улыбнулась – скотч, предназначенный для предварительного связывания убитого ею придурка, так и не понадобился.

Однако следовало поторопиться – ее заждались к ужину.

Десять дней спустя. Гельголанд[1]

– Кровь мне не нравится! – в изнеможении прошептала Линда, разглядывая жертву.

Она трудилась над мужчиной уже несколько часов, и ее вполне удовлетворял вид ножа, воткнутого в его волосатый живот, вывалившихся из него кишок и даже стеклянных глаз мертвеца, в которых, как в зеркале, отражался образ убийцы. Но вот кровь ей не нравилась!

– Она выглядит как-то неестественно! – раздраженно воскликнула Линда. – Опять я все испортила!

Она с яростью вырвала лист бумаги из блокнота для рисования, скомкала его и бросила на пол рядом с другими неудачными набросками, валявшимися возле ее мольберта. Затем вытащила наушники-вкладыши и наполнила комнату мрачными звуками тяжелого рока, заглушившими шум морского прибоя.

Линда налила себе горячего кофе из термоса и, прежде чем сделать первый глоток, машинально согрела озябшие пальцы о чашку.

«Проклятые сцены насилия!» – невольно подумала она. Изображение смерти всегда было для нее самым трудным делом, но именно этого от нее ожидали. Ведь ее комиксы в основном читали девушки-подростки, а по каким-то непонятным причинам именно прекрасные представительницы слабого пола имели особое пристрастие к сценам насилия. Причем чем более жестокими и кровавыми были эти сцены, тем больше девушки ощущали себя настоящими женщинами-воительницами. Во всяком случае, именно это не уставал подчеркивать ее издатель.

Сама же Линда предпочитала рисунки с натуры, но не картины в духе слащавых сюжетов Розамунды Пилчер[2] и не пейзажи, изображающие луга, усеянные цветами, или поля с колыхающейся под ветром нивой. Ее завораживали проявления первобытной природной силы – крутые скалы, извержения вулканов и фонтаны гейзеров, огромные гребни волн, образующиеся при цунами. И именно такая, захватывающая дух картина открывалась из ее окон. В своей маленькой мастерской под самой крышей Линда наслаждалась великолепным зрелищем бушующего Северного моря возле Гельголанда.

Мастерская располагалась в скромном двухэтажном деревянном доме – одном из немногих отдельно стоявших зданий на западном побережье острова. Оно прилепилось на самом краю огромной воронки, образовавшейся в результате взрыва бомб при бомбежке Гельголанда англичанами во время Второй мировой войны. И таких отметин здесь было множество.

Поглядывая на море сквозь высокое и узкое окно, Линда принялась затачивать синий карандаш, которым обычно делала наброски будущего рисунка.

«Почему никто не платит мне за то, чтобы я запечатлела эту великолепную картину?» – в который уже раз задала она себе вопрос.

После того как Линда сюда сбежала, он постоянно возникал у нее в голове. И это было не случайно – такому настрою способствовало пенящееся море с низко нависшими над ним облаками. Складывалось впечатление, что за последние дни остров еще больше продвинулся вглубь морской пучины. Образовавшиеся от постоянных ударов морской волны промоины рядом с южным портом были до краев заполнены водой, а от бетонных столбов, напоминавших ежей и брошенных в море для защиты берега от оползней, на поверхности виднелись только верхушки, да и то лишь наиболее близкие.

Несмотря на штормовое предупреждение, Линда с удовольствием нацепила бы на себя резиновые сапоги и непромокаемую куртку и отправилась на взморье, чтобы подставить лицо под холодные порывы ветра, напитанного дождем. Однако для этого было еще слишком рано.

К тому же ей вспомнилось, что она дала себе слово дождаться великой бури и не покидать остров до этого момента. Такому решению способствовало то обстоятельство, что по радио ежедневно передавали сообщения службы по предупреждению катастроф с рекомендациями срочно уехать из Гельголанда до того времени, когда остров окажется во власти урагана с безобидным именем «Анна».