— Не вам выбирать, кого принести в жертву, кто должен умереть, — говорит Тарвер. — Возможно, вы пытались оберечь Лили, солгав о ее матери, но вы потеряли ее, когда убили Саймона Маршанта.

Глаза Лару мелькают в мою сторону, и я понимаю, что его равнодушие по отношению ко мне на «Дедале» было, по крайней мере, отчасти налетом… в его взгляде есть вина. Он точно знает, кто я такой.

— Я… Саймон Маршант был ошибкой. Я хотел, чтобы его отослали. Я не ожидал… его смерть была непредвиденным побочным эффектом.

Побочным эффектом. Слова прожигают мой мозг, уничтожая все остальное. Я не могу пошевелиться, не могу говорить, гнев и горе, которые, как мне казалось, я оставил позади, нахлынули, как приливная волна. Только почувствовав прикосновение руки, я осознаю, что закрыл глаза и прежде чем открыть их, я понимаю, что это София. Ее пальцы касаются моей руки, раскрывают кулак и переплетаются с моими пальцами.

— Достаточно. — Голос Тарвера тихий, почти нежный, если не считать намека на лед. — А где Лили?

— Она в безопасности. — Взгляд Лару встречается со взглядом своего будущего зятя. Пронзительный синий цвет его глаз становится все более интенсивным в утреннем свете. Взгляд, который он направляет на Тарвера, слишком дикий, слишком свирепый. — Она счастлива. Этого должно быть достаточно для тебя, если ты действительно любишь ее.

На мгновение все потрясенно молчат. Я обнаруживаю, что смотрю на Лару и ищу на его лице признаки сумасшествия. Для него верить в то, что перемена сердца его дочери, ее внезапная готовность согласиться с его планами, проистекает из чего-то другого, кроме шепота, овладевшего ею… это безумие.

— Счастлива? — Тарвер холоден и спокоен. Безжалостен. — Она одна из них. Существо из разлома. Вот что стояло рядом с вами, улыбалось вам, называло вас папочкой. Вы говорите, что никогда не хотели, чтобы Лили ненавидела, но теперь она состоит из этого… все, что у нее внутри — это не что иное, как ненависть. А вас она ненавидит больше всего на свете.

Глаза Лару расширяются, брови сходятся вместе, и он делает шаг назад к транспорту позади него. Группка оболочек все еще окружает его, явно готовая встать на его защиту, если палец Тарвера нажмет на спусковой крючок.

— Ты ошибаешься, — отрезает Лару, обнажая зубы так, что когда-то, возможно, это можно было назвать улыбкой. — Ты просто не можешь вынести, что она выбрала меня. Она первая… вся Галактика научится любить меня так, как она снова любит сейчас, так, как она должна была.

Тарвер едва заметно качает головой.

— Трагедия в том, что она и так любила. Она действительно любила тебя. Несмотря на все, что ты сделал с ней, с Саймоном, со мной, с Эйвоном, с Галактикой… ты был ее отцом, и она любила тебя. Она получила пулю за тебя. Она, возможно, единственный человек, последний человек в этой действительности, кто заботился о тебе. — Тарвер делает паузу, чтобы перевести дух, а затем медленно опускает пистолет. — И ты продал ее душу, чтобы поиграть в семью еще немного.

Губы Лару раскрываются, как будто ему нужно глотнуть воздуха.

— Н-н-нет, — заикаясь отвечает он. — Нет. Ты ошибаешься. Ты ошибаешься. Она любит меня. Она знает, что я поступаю правильно и справедливо. Она моя девочка. Моя. — Оболочки окружают его, и, когда он напрягается, становится ясно, что не он контролирует их. Они тащат его к шаттлу. Из-за их толчков с его уха срывается некое устройство, так что оно падает на тротуар у их ног. Лару даже не замечает этого, его широко раскрытые глаза устремлены на Тарвера до тех пор, пока оболочки не смыкаются вокруг него и не заносят его обратно на корабль, где люк с шипением закрывается за ними.

Заводятся двигатели, транспорт с Лару и другой орбитальный шаттл взлетают с земли. Джубили передергивает и она освобождается от любого заклинания гнева и страха, которое удерживало ее, бросаясь вперед и поднимая пистолет только для того, чтобы Тарвер схватил ее за руку, снова опуская ствол.

— Мы должны остановить его, — выдыхает разъяренная Джубили, отрывая руку от своего бывшего командира.

— И сделаем это. — Голос Тарвера, наконец, выказывает его напряжение, дрожит сейчас, когда он наблюдает, как шаттлы поднимаются выше и начинают поворачиваться, готовясь улететь. — Но он прав… его смерть ничего не остановит. Слишком много сенаторов уже возвращаются на свои планеты с проектами разлома.

Я молча отхожу от Софии, направляясь к тому месту, где стоял Лару, чтобы взять устройство, которое защищало его от влияния шепота. Шепоту даже не надо было касаться его разума, чтобы заставить его сломаться, как ветка. Но для остальных… если я найду способ воспроизвести технологию — это может дать нам шанс бороться против шепотов.

— Мы ничего не можем сделать, — взрывается София. Я оглядываюсь, и вижу, что она плачет, и в выражении ее лица так много всего намешано, что я не могу сказать от ярости ли ее слезы, или от горя, или от страха, или от всего этого вместе взятого.

— Я знаю. — Тарвер наблюдает, как шаттлы ускоряются: один устремляется вверх, к верхней атмосфере, а другой взлетает над городом. Он убирает пистолет обратно в кобуру, и теперь я вижу, что костяшки его пальцев побелели от такого сильного захвата. Он заставляет себя расслабить палец за пальцем. — Мы не можем их остановить. Мы должны пойти к ней… к Лили. И я знаю, где она находится.

— Где?

— Там, куда направляются все оболочки… там, где все началось. — Он медленно выдыхает. — На «Дедале.»

Зеленоглазый мальчик в бегах, прячется от тех, кто хотел бы забрать его из серого мира, чтобы поселить среди других детей войны. Несколько лет назад казнь его сестры наполнила его уверенностью, которой мы завидовали, и когда солдаты приближаются к нему на окраине города, мы собираем все свои силы и выходим во тьму.

Наш бледный свет вспыхивает среди камышей, и солдаты отклоняются, чтобы исследовать его, оставляя зеленоглазого мальчика свободно бежать в другую сторону. Он поворачивает и сталкивается лицом к лицу с девочкой с ямочкой на щеке, которая только что вышла из дома.

Они были друзьями, давным-давно, до того, как восстание разлучило их. Теперь они молча смотрят друг на друга, пока отдаленный лай собаки не пугает зеленоглазого мальчика, и он не уходит в ночь.

Позже солдаты спросят девочку, что она видела, а она посмотрит на них широко раскрытыми серыми глазами и скажет:«Ничего».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

ТАРВЕР УЖЕ ОПЯТЬ НА НОГАХ прежде, чем остальные успевают прийти в себя. К тому времени, когда мы отправляемся за ним обратно в особняк Лару, он уже хозяйничает на кухне, вытаскивая продукты на столешницу: хлеб, арахисовое масло, сыр, сухофрукты.

Я призадумываюсь, глядя на остальных. Если Лару был явно безумным, говорил наполовину бессвязно, когда эти твари тащили его на шаттл, то Тарвер… он не так уж далек от этого. У него недавно был вывих плеча, которое на данный момент перевязано скотчем и намазано обезболивающими, он не спал, и чем больше проходит времени, тем менее эмоциональным он кажется. Он, по идее, должен сломаться. Девушка, которую он любит, вполне возможно, ушла навсегда, и монстр, носящий ее лицо, постепенно уничтожает человечество. И все же он спокойно роется в кладовке в поисках припасов.

Джубили, наконец, делает осторожный шаг навстречу своему бывшему капитану.

— Сэр, — тихо говорит она. — Нам нужно сделать перерыв.

— Я в порядке.

— Да, но я нет. — Голос Джубили напряженный, натянутый, как тонкая проволока. Она говорит так, как я себя чувствую… на лезвии бритвы. — И никто другой тоже.

— И мне понадобится некоторое время, чтобы разобраться с этой штукой, — вклинивается в разговор Гидеон с наушником Лару в руке. — Без этой защиты мы можем размахивать белым флагом.

Тарвер игнорирует Гидеона, указывая на еду.