– Я бы, сделал одно не маловажное уточнение. Выстоять и не посчитать себя за глупца, это как раз уже есть первый шаг к мудрости. – Клеанф, выговаривая потихоньку слова, уже заставляет Платона трястись не от смеха, а от бешенства.

– Ну, видимо Аристон, не выдержал наплыва этой мудрости и поэтому, как только твой учитель отвлекся на болезнь, быстренько и покинул его школу. – Озлобленность Платона, заставляет его вытаскивать на свет грязное белье и таким грязным пиаром, крыть своего противника.

– Пути глупцов предопределимы. – Последовал ответ Клеанфа, для которого напоминание об Аристоне, бывшем ученике Зенона, переметнувшимся от него, тенью легло на Клеанфа. А ведь ему симпатизировало отношение Аристона к театру, заявлявшему, что мудрец должен быть подобен хорошему актеру, который может надеть маску, как Агамемнона, так и Ферсита, и обоих сыграть достойно.

– Ну, с этим я не могу с тобой не согласиться. – Платон, заметив брошенный мимолетный взгляд Клеанфа на миловидную красотку, выходящую из своего партера, решил использовать, эту свою приметливость. – И видя твои устремления, не могу не задаться вопросом, а туда ли должны быть направлены твои воззрения, когда душа жалкого пропойцы, имеющая свойство бесценности, тоже имеет своё право жаждать, а ей тем временем, обманным путем переходит дорогу душа мудреца. Так может ли этот мудрец, после этого, столь не заслуживающего его поступка, называться этим словом. – Платон с каждым своим сказанным словом, обретал уверенность в себе, отчего, наверное, его и стало, как-то даже ещё больше вширь распирать.

Клеанф же, слушая Платона и глядя на него, постепенно начал сомневаться в своём решении, дать тому шанс на исправление. А ведь он никогда не спешил и всегда давал шанс на исправление любому, но сейчас ему показалось, что он очень поспешил, дав этот шанс Платону. Правда, потом он всё-таки передумал и, посмотрев на эту расплывшуюся от удовольствия физиономию Платон, с расстановкой слов ответил ему:

– Я не пойду путём Диогена (при упоминании Диогена, который заявлял, что он Платон конформист и использует имя Сократа в своих целях, Платон вновь покрылся гневливой краской), выбивая пыль из ковра, пытаясь тем самым, указать на твою спесь. Я же просто отвечу тебе мудростью Ксенофонта, в своё время говорившего: «Почему спрашивается, философы стоят у дверей богачей, а не наоборот. А потому, что они знают, чего хотят, а другие нет». Вот и я, знаю, чего хочу, а та душа уже забыла. – Клеанф замолкает и, сдвинув с прохода Платона, пройдя мимо него, направляется вверх к выходу, откуда на него уже поглядывала эта очень кареглазая нимфа.

Между тем, не один только Клеанф удостоился своего пристального взгляда. Так обладающий весёлым и добродушным нравом Софокл, этот уже признанный всеми трагик, без чьих пьес уже не обходился ни один праздник Дионисий, всё же несмотря на всё это, в одних глазах, так и остался молодым, подающим надежды дарованием. Что, конечно, могло бы польстить начинающему поэту, но Софокл, чей возраст уже переступил… Хотя, конечно же, в деле искусства возраст сочинителя вещь весьма относительная. Ну а тогда, как насчёт того, что его первая тетралогия доставила ему победу над самим Эсхилом и ещё несколькими трагиками. «Ах, вот почему!», – ошеломляющая сознание догадка поразила Софокла, попытавшегося сквозь окружившую его толпу его почитателей, рассмотреть где находится тот, кто до сих пор, со снисхождением называет его подающим надежды, когда как, он давно уже заслуженный трагик.

Но взгляду Софокла, на данном этапе не суждено было обнаружить своего соперника по трагическому искусству, ведь на его пути встала красота, мимо которой разве может пройти человек искусства, который отдал себя делу служения прекрасному. Так что в том, что его взгляд задержался на Елене, которая также как и он, оказалась в не меньшем количественном кругу ретивых почитателей уже её природного таланта красоты, не было ничего удивительного. Залюбовавшись этими видами Елены, Софокл на время забылся от этих окружающих его невзгод, в виде желающих славы поклонников его и в особенности своего творческого таланта, которые пытались ему тут же продемонстрировать выдержки из своих сочинений.

– Софокл. Зацени. – С этих слов начинал свой стих каждый из молодых сочинителей, растолкавший своих собратьев по перу и оказавшийся перед очами Софокла, после чего на него обрушивалась своя порция сочинения.

– Я, заценил. – Облюбовав Елену, Софокл по рассеянности, которую всегда вызывает красота, своим высказыванием, поверг в благоговейный экстаз молодого поэта декламирующего ему свой дифирамб. А, добавленное Софоклом: «Да уж, совершенству нет предела», – и вовсе заставило молодого поэта обнаружить слабость у себя в ногах, чем не преминули воспользоваться другие поэты жаждущие признания, и имеющие желание сдвинуть, а скорее всего, выкинуть того из передних рядов, где как все знают, нет места слабакам. Ведь написать поэму, это всего лишь пол дела, когда как пробиться к читателю, слушателю или к тому же зрителю, необходимо иметь не меньше напористости, выдержки и локте-толкательного таланта.

– Софокл. Зацени. – Снова звучит требовательное уведомление от следующего счастливчика, пробившегося воочию Софокла, чей взгляд на этот раз выражал затуманенную строгость, вызванную появлением того, кого бы он поначалу хотел увидеть, но когда он обнаружил его в кругу Елены, то это почему-то стало для Софокла неприятным открытием. Конечно, то что круг поклонников вокруг Елены был количественно не мал, не могло не вызвать в Софокле, как и у каждой известной личности здесь в амфитеатре, ревнивого чувства к тому, что у кого-то другого, почитателей таланта очень даже не меньше, чем у тебя. Ведь через эту видимость, шло негласное соревнование между общественными лицами полиса, претендующим на своё место в истории, ну а ещё лучше, на своё тёплое место в ареопаге. И хотя количественная статья, это дело поправимое, то замеченный Софоклом Эсхил, чья лысина обрела своё место рядом с Еленой, поднял в нём весь памятливый ил воспоминаний, в которых ему так и слышались, эти на его счёт слова этого аристократа Эсхила:

– Да, в нём что-то есть.

– Я тебе покажу, что у меня есть. – Сжимая в руках свою ручную черепаху, закипел от злости за такое признание Софокл. И он, как сейчас помнит, в тот раз чуть не сплющил панцирь черепахи и заодно не раскроил ею эту лысую башку отца трагедий.

– Попробуй, ещё сказать мне, что я сынок. – Так и хотелось довершить начатое с черепахой, уже переполненному гневом Софоклу, стоявшему в невидимой боковой близости от Эсхила и подслушивающего его рассуждения об идущей на сцене его трагедии «Антигона».

– Ладно, посмотрим ….что из него выйдет. – Следующая, правда только первая, услышанная Софоклом часть фразы, брошенной Эсхилом, стала судьбоносной для обоих. После чего Софокл опустил руки и, сказав: «Всё, в воле богов», – отправился в гримёрку, подгонять этих увальней актёров, которые стали совсем неуправляемыми, стоило только ему ввести в трагедию третье лицо, так называемого тритагониста. После чего они, быстро определившись и сообразив на троих, принялись выкидывать различные фортеля. Видите ли, им для создания образа на сцене, просто необходимо употребить для храбрости, а там глядишь, и маски перепутают или вообще, в виду не стойкости третьего, начнут устраивать на сцене междусобойчики, благо маски этому содействуют. Отчего Софоклу, как зачинателю этого новшества, приходилось переквалифицироваться в актёра и частенько выходить на сцену вместо потерянного для себя и зрителя актёра.

Но как только Софокл увидел, как этот монумент истории, воссевшись рядом с Еленой, благосклонно принимает от неё почитание, то в нём вновь взыграло то забытое, нестерпимое чувство под названием любовь к себе подобным, а не только к Музе. А ведь он всегда следовал заветам отцов и не отвлекался на всех этих красивых актеров. «И он даже….», – пролетевшая в голове Софокла крамольная мысль, заставила его очнуться от всех этих его переживаний, которые он никому не расскажет и не покажет, и ни одна, даже самая дикая мысль, не покинет его мужественное, с большой буквы тело.