Улыбаясь, я подошла к ним, не забыв попрощаться с друзьями. Морщинки на лице отца тут же словно разгладились, а мама наконец перестала напоминать живую статую, словно оттаяв.

— Здравствуй, солнышко, — улыбнулась она, осторожно обнимая меня и легко целуя в щёку. — Мы скучали.

Меня тут же окатило теплом, привычным ароматом вербены и липы, а ещё безграничным счастьем.

— Я тоже, — фраза была сказана почему-то шёпотом.

— Дома, девочки, всё дома, — ворчливо сказал отец, но всё-таки притянул меня к себе, обнимая.

— Ну вот, — поморщилась Нана. — Опять аппарировать… держись крепче, детка, может тряхнуть.

— Борги! — позвал своего личного домовика Игорь и, дождавшись его появления, кивнул на мой багаж. — Доставь в комнату Лили чемодан, сову выпусти из клетки и определи в совятню, а кота пусть накормят. Выполняй.

Эльф коротко кивнул и, коснувшись моих вещей, тут же исчез. Мы последовали сразу же за ним, задержавшись буквально на несколько секунду — Нана ещё раз проверила, всё ли со мной в порядке и крепко ли наши руки держатся друг за друга.

На самом деле, семья — штука странная. Вот ты любишь этих людей, ты готова заботиться о них. Подставлять плечо, помогая справиться с навалившимися нежданно-негаданно трудностями, утешать, быть всегда рядом и просто любить. Но в то же время, именно близкие нам люди — которых мы неизменно называем своей семьёй, порой опираясь отнюдь не на кровное родство — могли доставить нам буквально наивысшее страдание. Именно дорогие и любимые знали, как ударить больнее всего, потому что знали, куда бить. И это не давало мне покоя.

Существует мнение, что у каждого из нас есть гамартия, именно своя, особенная и личная. Почему-то именно сейчас я остро ощутила, что суть моего фатального изъяна — это какая-то болезненная склонность к постоянным размышлениям и самокопанию, какому-то диванному философствованию. Я могла витать в облаках часами, размышляя над одной мне понятными и важными проблемами, стереотипами и догмами. Оставалось только глубоко вздохнуть и смириться. Бороться со своей маленькой индивидуальностью, которая всегда была и будет частью меня, не хотелось совершенно.

Нана тут же отправила меня разбирать вещи, вытребовав обещание, что я непременно спущусь не позже чем через час.

— Нам столько всего стоит обсудить, солнышко, — улыбнулась мне мама, мягко подталкивая в сторону лестницы. — Думаю, у всех есть парочка интересных новостей.

Спорить с ней не было ни сил, ни желания, так что я просто кивнула и, обняв ещё раз отца, поспешила в свою комнату, отчаянно надеясь разобраться с домашними делами как можно быстрее. Почему-то меня всегда тяготила эта привычка матери отправлять меня тут же разбирать свой багаж по приезду куда-либо. Всё-таки были дела и поважнее, а она о чемоданах…

Впрочем, как я и говорила, спорить сил не было. А потому я с тяжким вздохом открыла дверь в собственную комнату и остановилась, как громом поражённая.

Что-то изменилось.

Я не могла понять, в чём дело. Те же занавески, тот же растопленный камин, та же кровать. Журавли из бумаги покачивались в такт порывам ветра, прилетающим из окна, а на столе огромной стопкой громоздились книги и пергаменты, оставленные ей ещё на весенних каникулах, когда её забирали из школы буквально на пару дней для проведения ритуала.

И тишина.

Я поражённо остановилась на пороге, буквально кожей ощущая угрозу. В комнате стояла абсолютная тишина, несмотря на то, что поленья должны были потрескивать, а с улицы по всем законам логики было просто обязано доноситься пение птиц. Глаза тут же выцепили из всей привычной обстановки чужеродный объект.

Им оказался конверт. Он был слегка желтоватым, словно долгое время пролежал на солнце или, напротив, в потайном ящике какого-то параноика, но даже на первый взгляд выглядел как-то внушительно и даже дорого. Приближаться к подобной вещи я посчитала бы глупым, если бы не одно «но»: как только вещица была мной замечена, тревога тут же начала отпускать, причём не постепенно, а как-то скачкообразно. Вдох получился каким-то рваным, когда я даже смогла различить лёгкую соловьиную трель за окном.

— Была не была, — пробормотала я, подходя к постели и беря в руки послание.

Потряся конверт, я увидела выпавшее из него кольцо и лист бумаги — не пергамента, а именно бумаги, чуть менее плотной и даже немного более белой.

Подцепив дрожащими пальцами послание, я жадно вчиталась в прямые, выписанные каллиграфическим почерком буквы.

Здравствуй, Лилия.

Не знаю, приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что за всё нужно платить. Думаю, подобные мысли тебя всё же посещали.

Твоя новая жизнь была дарована тебе свыше, буквально безвозмездным кредитом, который отдали даже без процентов, так что об этом можешь не волноваться. Выплачивать его тебе не придётся, так что можешь быть покойна… но я всё-таки спешу уведомить тебя об опасности. Опасности другого рода, о которой такое создание, как ты, самокритичное и трезвомыслящее, скорее всего не помышляешь. В тебе есть силы, о существовании которых ты, быть может, даже и не догадываешься.

Есть в них и плюсы, и минусы, и, как я думаю, плюсов всё же значительно больше. Но у этих сил есть плата. Стоит заметить, что твоё магическое совершеннолетие пройдёт на год раньше, чем у обычных магов — в шестнадцать. И если ты к этому времени успеешь полюбить, то Хель заберёт душу твоего избранника — или, стоит заметить, избранницы — через три дня после празднования твоего дня.

В конверте ты найдёшь кольцо. Скажем так, это мой последний тебе дар: надень его тому, кого полюбишь, это защитит выбранную тобой душу от Хель. Но будь осторожна — если кольцо окажется не на любимом человеке, вы оба рискуете умереть. А пока носи его сама, заряжая своей энергией, не снимая. Учись, развивайся и постарайся радоваться дарованному тебе благу, самой жизни.

С наилучшими пожеланиями,

Создатель.

Воздух стремительно кончался, а я никак не могла заставить себя сделать вдох, оседая на пол.

Я читала о таком. Прошедшие хотя бы единожды через грань могли отравлять тех, кто находился рядом с ними, находясь в взвинченном состоянии. Именно поэтому людям становилось в моём присутствии неуютно, если я начинала раздражаться. А теперь ещё и смерть любимого человека на совершеннолетие…

— Глупости, — шепнула самой себе я, всё же заставив себя вдохнуть. — Ну не влюблюсь я до этого времени, какая вообще может быть любовь в шестнадцать?

Взгляд снова упал на кольцо, а в голову полезли диаметрально противоположные мысли. Большая любовь может быть, Лилия, огромная и всеразрушающая в такой же степени, в какой и созидающая. И не факт, что я буду в силах справиться с этим ураганом чувств и эмоций.

Так, а теперь главное спокойствие. Прикрыть глаза, подышать размеренно, ни о чём не думая и успока-аиваясь… я сказала, успокаиваясь. А то не хватало ещё спровоцировать всплеск стихийной магии, тут же разнесёт всё к чертям.

Силясь отвлечься, схватила в руки кольцо, да с таким рвением, как будто это была соломинка для утопающего… ну или то, что могло как минимум дать ответы на все вопросы.

Кольцо было красивым. Серебряное, с вставкой из циркония, который словно собирал в себя весь солнечный свет, до которого мог дотянуться. Глаза действительно тонули в загадочной дымке светло-голубого камня, который был огранён в странную, причудливую, но оттого не менее чарующую форму. Никогда не видела голубого циркония, но этот камень был одним из самых прекрасных ювелирных изделий, что я когда-либо видела.

Завороженно рассматривая плетения серебра, я медленно надела его на средний палец левой руки, а подняв ладонь, невольно залюбовалась тем, как камешек переливается, гармонируя с такой бледной отчего-то кожей. Тяжкий вздох привёл в чувство. Нужно как-то объяснить кольцо родителям. Нужно разобрать вещи. Нужно спалить письмо… письмо?

Дёрнувшись, я вскочила, рассматривая горстку пепла на полу, а теперь ещё и медленно исчезающую. Сил пугаться или удивляться уже просто не было.