– Тебе бы нужно завести возлюбленного, – сказала она мне. – Знаешь, нет ничего лучше любви.

Я была согласна с ней, но стеснялась сказать, что хорошо бы мне найти еще и работу. Я ни за что не хотела возвращаться в Лион. Мы сидели с ней на диване в гостиной, и она все не зажигала лампу. Огни дома напротив рассеивали тьму, превращая ее в полумрак. Мирей обнимала меня за плечи, пояс ее халата развязался. От нее исходил какой-то пряный, терпкий аромат – может быть, туберозы. Мне хотелось исповедаться ей, но я молчала. Никто не знал, что мы находимся здесь. Мы жили в этой квартире незаконно. Мирей Максимофф проникла сюда, взломав замок. Я боялась. Не нужно мне было уезжать из Лиона. Я чувствовала себя не на месте в этой пустой гостиной. В квартире давно уже никто не жил, воры вынесли мебель. Она спросила, почему у меня такой озабоченный вид. Тогда я попыталась, с трудом подбирая слова, объяснить ей, в чем дело. Конечно, очень мило с ее стороны пригласить меня сюда, но я ощущаю себя незваной гостьей. Я и так уже осложнила свою жизнь, ни с того ни с сего уехав из Лиона, и не хочу быть ей в тягость. И вообще, скажет ли она хозяевам квартиры, что поселила меня здесь? Да и знакома ли она с ними? Честно говоря, я иногда сильно сомневалась, имеем ли мы обе право жить тут; а вдруг хозяева вернутся и выгонят нас взашей! Она расхохоталась. И бархатным своим голосом, с хладнокровием и беспечностью, которым я так завидовала, вмиг рассеяла мои страхи. Владелица квартиры – ее давняя подруга. Слегка взбалмошная особа, вышедшая замуж за богатого торговца мехами. И уж если я хочу знать, то и она, Мирей Максимофф, тоже в свое время сбежала в Париж. Села на поезд в Бордо и приехала. В то время она была одинока и не старше меня. Вначале снимала комнатку в какой-то гостинице в Латинском квартале и как раз там встретила ту женщину, когда пришла по объявлению наниматься продавщицей в магазин ее мужа. Эта женщина и познакомила ее со всеми нынешними друзьями и с будущим мужем, Эдди Максимофф. Она возила их на уик-энды в Монфор-л'Амори или в Довиль на своей американской машине. Шикарная была жизнь. Так что мне совершенно не из-за чего волноваться. Эта женщина с радостью предоставила ей свою квартиру. Тут я набралась храбрости и сказала, что меня все же волнует мое будущее. Что мне делать в Париже без работы? С минуту она молча глядела на меня. Потом ответила:

– Знаешь, я ведь тоже боялась, когда приехала в Париж. Но все рано или поздно улаживается. Ты сейчас даже не понимаешь, какое это счастье – когда вся жизнь впереди. И потом, я тебе помогу. У меня много знакомых в Париже. А нет, так можешь уехать со мной в Испанию.

И тут я успокоилась. Я чувствовала, что она желает мне добра. Значит, нужно просто довериться ей, и жизнь будет прекрасна. Как-то вечером мы пошли в театр – посмотреть, как играет одна девушка по имени Паскаль. Действие пьесы происходило в наши дни в замке воображаемой страны: несколько великосветских особ оказались застигнутыми снежной бурей. Все они носили одежды из черного бархата с белыми воротниками; женщины походили на пажей, мужчины – на конюших. Время от времени звучала клавесинная музыка. В просторном салоне горели свечи в канделябрах, стояла старинная мебель, углы были затянуты паутиной, однако тут же стоял телефон, а гости с изысканными манерами курили сигареты, пили виски и беседовали о прекрасном. Когда мы вышли на улицу, моросил дождь. Мы с Мирей Максимофф сели в машину одного из ее друзей и поехали в ресторан; там нас ждали другие знакомые, а под конец вечера явилась и та девушка, Паскаль. Ее сопровождал высоченный мужчина лет сорока, со светлыми волосами ежиком. Это был кинорежиссер, его строгое застывшее лицо напоминало череп. Он собирался снимать Паскаль в своем фильме, о котором говорили все сидевшие за столом. Режиссер рассказывал содержание; я не все понимала, так как он часто вставлял в свою речь разные ученые слова. Это была история нескольких пар, собиравшихся то в каком-то доме в Португалии, то в горном шале на лыжном курорте, то в бургундском замке; женщины (все до одной красивые) и мужчины (все до одного умные) по ходу фильма менялись партнерами – как он выразился, «передвигались, точно геометрические фигуры в пространстве». Я сидела рядом с Мирей Максимофф; казалось, она тоже не очень-то понимает рассуждения режиссера, однако все присутствующие слушали его с большим почтением. Затем было решено отправиться выпить еще куда-нибудь; впрочем, мы всегда ходили в одни и те же места – в «Нюаж» или «Ла Мален». И снова мы сидели в машине. Теперь все молчали. Автомобиль скользил под дождем вдоль набережных. Красные огни и свет фонарей действовали на меня успокаивающе. Я любила парижские ночи, они унимали тоску, которая часто одолевала меня днем. Мне только хотелось, чтобы меня выпустили из машины на вольный воздух – побродить одной вдоль реки.

– Нечего тебе сидеть тут, в квартире, и кукситься! – говорила Мирей Максимофф.

И она уводила меня почти каждый вечер в компанию этих своих друзей. Мы сидели с ними допоздна, за полночь, и я едва не засыпала за столом. Под гул разговоров. Во всех этих ресторанах с чудны́м убранством. В погребках со сводчатыми потолками, где ужинали при свечах. В других местах, где ели мясо, зажаренное на рашпере прямо здесь же, в большом камине. Подсвечники. Граненые зеркала. Темные балки над головой. В погожие вечера – вечера бабьего лета, как они говорили, – мы садились за столики на тротуаре. Тесно, бок о бок. И всё на одних и тех же улицах – Бернара Палисси, Сен-Бенуа, – которые Мирей Максимофф называла таксистам. Я сопровождала Мирей Максимофф в дома ее друзей. Воскресными вечерами мы ходили в одну мастерскую рядом с парком Монсури. Там гости ели бразильские блюда. Их всегда было человек двенадцать. И пока они болтали, играла бразильская музыка. Я-то сама помалкивала. Сидела в сторонке. Нередко даже уходила с этих вечеринок, чтобы побродить по окрестным улицам. Я исчезала тихонько, стараясь не привлекать ничьего внимания. Мне нравилось гулять вот так, совсем одной, в темноте, на вольном воздухе. Сначала я сбежала из Лиона, а теперь сбегала отовсюду, где люди говорили слишком громко, где я никого не знала; наверное, вся моя жизнь будет одним нескончаемым бегством. Я была уверена, что на моем пути рано или поздно встретится кто-нибудь, думающий точно так же, как я, где-то на другом конце Парижа. В один из воскресных вечеров я так и не вернулась в мастерскую возле парка Монсури. Еще в подъезде я услышала доносившиеся сверху бразильскую музыку и шумный говор. Я пошла на улицу Винез пешком, через весь город. Я больше ничего не боялась, даже будущего. Улицы и бульвары раскрывались передо мной; они были пустынны, огни сверкали ярче обычного. В листве копошился, шуршал ветер. Я совсем ничего не пила. Когда я вошла в квартиру, Мирей уже вернулась. Она была обеспокоена. Она спросила, почему я так внезапно ушла. Я ответила, что мне стало нехорошо и захотелось пройтись. И что все эти люди вызывают у меня робость. Они намного старше и умнее меня. И мне не место среди них. Вообще, где оно – мое место? Я его пока не нашла. Она поцеловала меня в лоб, точно старшая сестра, но я видела, что она не принимает всерьез мои слова. Наконец она сказала:

– По-моему, ты слегка не в себе.

Однажды в воскресенье она повела меня обедать в китайский ресторан на Елисейских Полях. Едва мы вошли, я увидела того типа в плаще, которого встретила как-то в нашем подъезде. Он ждал нас. С ним был еще другой, выше его ростом, в замшевой куртке и черной водолазке. Мирей Максимофф поцеловала того, первого. Никак не вспомню его фамилию. Вальтер… а дальше что-то итальянское. Его друг пожал нам руки и представился: Ги Венсан. Позже я узнала, что это не настоящее его имя; меня всякий раз интриговала та резкость, с которой он подходил к людям, протягивал им руку и коротко представлялся: Ги Венсан. Теперь-то я понимаю, что это имя служило ему защитой, эдаким барьером, который он хотел с первой же минуты возвести между собой и другими. И все-таки мне кажется, что в то воскресенье, когда я увидела его впервые и он пожал мне руку, назвав свое вымышленное имя, у него был не такой уж резкий голос. По-моему, он произнес это имя с иронической усмешкой, как будто мы с ним уже разделяли некую тайну.