Дверь на улицу оказалась не запертой, и я выскочила во двор, да так и застыла в шоке: двор был буквально забит бородатыми и волосатыми мужиками в воинских доспехах и нарядной одежде. Они расхаживали, сидели на скамьях под большим навесом, стояли группами, разговаривая и смеясь. Меня увидели и постепенно звуки стали стихать. Я потерянно обводила глазами толпу, и вдруг от одной из групп раздался полный бешенства рык:
— Убрать!
Я посмотрела на кричавшего и обмерла — на меня глядел мой пациент, злющий до изумления…
Сказать или сделать я ничего не успела, только воздух в себя втянула, как меня подхватили под руки двое мужчин и затащили обратно в дверь, из которой я только что выскочила. Подняли почти на весу по лестнице и втолкнули в мою комнату. Я потрясенно огляделась — никого. Упала на кровать и загнанно задышала, глубоко хватая ртом воздух. Ах, ты ж гад! Так вот где я! Тварь неблагодарная, гад ползучий, нет, ну надо же! Собака бешеная! А я пела им тут, старалась, как последняя дура. Сотрудничала!!!
Уставившись в потолок, попыталась осознать…мысли путались. Вскочила и сделала то, что хотела сделать давно — схватив табурет, швырнула его в окно. Следом полетели ночной горшок и кувшин. Чашку швырнула уже об стену и потерянно оглянулась вокруг. Нет, это немыслимо, невыносимо просто!
И опять рванула к двери. Высказать все этому гаду, разодрать морду его гадскую! Дверь оказалась запертой и даже не дрогнула. Возле нее я и просидела в ступоре до вечера. Чего я только не передумала! Каких только версий не строила! Просто не верилось… Должна же быть у него хоть какая-то совесть, как же так?
А ночью ко мне в комнату зашел сам князь. Я не спала и сразу болванчиком села на кровати, кутаясь поверх рубахи в простынь, а он поставил на пол табурет, который принес с собой, и уселся на него. Мы молча смотрели друг на друга. И опять страшно было заговорить первой. Он почему-то горько усмехнулся и спросил:
— И что это было?
Я возмущенно вдохнула и…выдохнула. Молча смотрела на человека без чести и совести, что я могла сказать ему, предъявить претензии? А толку? Он что, не знал, что делал?
— Это значит, что ты уже готова встретиться со мной и поговорить?
Он ждал ответа, а я ничего не понимала, совсем ничего. О чем он говорит, что имеет в виду? Поэтому просто молчала, затаив дыхание и вытаращив на него глаза. Ждала…
— Ты опозорилась сама и опозорила меня. Зачем ты это сделала? Чего ты хотела? Что было не так? Почему ты просто не позвала меня, если тебе что-нибудь понадобилось? У меня важные гости, бывшие враги и я надеюсь — будущие друзья. Очень важная встреча… Ты выскочила без одежды…
Я дернулась сказать, что это было не совсем так, и на мне была рубашка.
— Без одежды, — процедил князь, — без паволоки, босая… Тебя видели все, все… Я растерялся, сказал, что служанка повредилась умом. Ты своей выходкой перечеркнула все, о чем я мечтал! Я берег тебя, выполнял все твои желания, я ждал, как дурак, когда же ты захочешь увидеться со мной? Боялся испугать тебя своей настойчивостью, терпел, хотя ноги сами несли меня сюда. Сколько раз я стоял под твоей дверью, упершись в нее головой и сцепив зубы!
Ты не хотела меня видеть — твое право, Хранительница. Я ждал, посылал подарки, думал — понравится, а ты молчала. Я отослал по домам всех своих женщин, я думал только о тебе, а ты не стала даже говорить со мной, хотя уже совсем здорова.
Я мечтал, как выведу тебя за руку и назову своей. И кто теперь признает княгиню, бегающую по двору в исподнем? Ты знаешь наши обычаи и знала, что делаешь. Значит, у тебя был какой-то план. Чего ты хотела добиться? Чтобы я отвез тебя к границе? Зачем? Ты там чуть не погибла, я успел в последний момент, еле успел… Сейчас там нет никого, ты опять будешь одна, ты не выживешь там в холода. Чем тебе плоха моя любовь, чем плох я? А ты снова молчишь, почему, скажи ты мне?!
Мужчина давно уже вскочил и ходил, метался передо мной по комнате, а я, замерев, слушала его, находясь в каком-то странном состоянии… неожиданно… Откуда что взялось? И какая такая любовь? И я что — должна была о ней знать? А главное — за что мне вся эта выволочка? Это он держал меня взаперти, как пленницу, это он был виноват, а не я…
С моей точки зрения, он городил полнейшую чушь, но! ТАК не врут. Да и зачем ему этот театр и вся эта патетика? Мы сейчас не понимали друг друга, и нужно было спокойно выяснить, что происходит? Я не знала с чего начать, а нужно было его успокоить, остановить и так, чтобы наверняка. Использовать какой-то отвлекающий прием, заставить и его выслушать меня, а то мечущийся перед глазами мужчина уже стал вызывать обоснованные опасения — я совершенно не знала его, на что он может быть способен в таком состоянии?
Попробовать стоило и несмело кашлянув, я спокойно, насколько могла, сказала, сделав вежливый приглашающий жест рукой:
— Присаживайся, Старх. Я тоже рада тебя видеть.
— Да ты издеваешься? — изумился князь, замерев посреди комнаты, как будто давая возможность рассмотреть себя в слабом свете свечи. Его одежда была окрашена в зеленоватые и шоколадные цвета. Странный длинный жилет с короткими рукавами, обтягивая стан, отливал мягкими перламутровыми бликами, как атлас… горький шоколад… а на нем бледно-зеленым шнуром выложен узор. Я залюбовалась… одеждой, конечно же. Очнулась… ответила:
— И в мыслях не было. Хочу сказать тебе, что Я обо всем этом думаю. Выслушай меня, пожалуйста, потом можешь опять начинать орать. Да! — входила я в нужный настрой, — ты на меня орал! А теперь слушай, как все было на самом деле — меня месяц или около того, держали в этой комнате без права выхода за дверь. Со мной не разговаривали, не сказали за все это время ни единого слова. За месяц! Ни слова! При попытке выйти отсюда вталкивали обратно. Лечили правда и кормили, горшок выносили, меняли рубаху раз в неделю и в окно разрешали смотреть.
Утром пожилая женщина, которая часто приходила ко мне, зашла, улыбнулась и ударила меня по щеке. Я оттолкнула ее и выскочила за дверь. На этот раз охраны там не было, и я смогла выбежать на улицу. После команды «убрать» меня отволокли обратно и заперли. Я немного побушевала (не жалею об этом и минуты) и…вот, собственно и все. Да — о том, что ты находишься где-то рядом, я понятия не имела. Хочешь — верь, хочешь — не верь. Смысл мне врать? Последнее, что я помнила, это как умирала одна в том доме.
Он слушал молча, внимательно глядя в глаза, а меня в процессе рассказа начало ощутимо потряхивать от волнения. Я сжимала дрожащие руки в кулаки, и даже скулы сводило от напряжения, а горло сжимало спазмом, слова выговаривались с трудом. Опять проснулась обида за то их пренебрежение, за ту пощечину… Сделала глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. Получился всхлип. Я нервничала, очень сильно нервничала… Мне так нужно было, чтобы он поверил… здесь не было больше никого, на кого я смогла бы положиться, кто защитил бы меня и помог.
— Хотел бы я сказать, что быть этого не может, но по своему опыту знаю, что может быть все, что угодно. Я разберусь и узнаю правду. Я знаю, кого нужно спрашивать, — тихо проговорил князь, задумчиво проводя взглядом по моему лицу, почти осязаемо, почти ощутимо. Я поежилась, как от озноба.
— Да они все будут отрицать. Мое слово против их слова, и кому ты поверишь? — наверное, надежда, прозвучавшая в моем голосе, выглядела глупо, и я горько улыбнулась — нужно мыслить разумно, стряхнуть с себя это очарование момента — полумрака комнаты, его неправильных взглядов, тех слов… Не до того, сейчас нужно бороться за свою жизнь.
А в ответ прозвучало неожиданное:
— Тебе. Я хочу верить тебе. И, если все так и было, и над тобой издевались в моем доме, не поздоровится даже той, которую я почитал, как свою мать.
— Это та женщина, которая ударила меня?
— Моя няня, больше стариков на подворье нет. Если она виновата — она признается, скажет мне правду. Зачем она это делала, чего этим добивалась?
