Говорила она с моими интонациями. Как старшая сестра. Только меня Генри и Джеймс редко когда слушались, а ей подчинились сразу. Медленно, чтобы не встревожить перепёлочку, мальчики поднялись с колен, но тут же пустились бежать, шёпотом пререкаясь, пихаясь локтями – кто первый.

Я пошла было за братьями, но вздрогнула и остановилась. Ну да, мама тоже сворачивала цыплятам шеи, только делала это быстро, так, что цыплёнок не успевал ни затрепетать, ни даже пикнуть. Тут было иначе. Я оглянулась на отчаянный шорох. Бетти держала перепёлочку за шею. Пухленькое тельце содрогалось, тщась освободиться, когтистые лапки поджимались и опять вытягивались, крылья хлопали неуклюже, сбивая осенний воздух, словно сливки.

– Бетти! – закричала я. – Отпусти её! Она же погибнет!

Я бросилась спасать перепёлку, но Бетти при моём рывке только плотнее стиснула пальцы и вскинула руку. Да ещё стала ногами на поваленный ствол, чтобы я не дотянулась. Не мигая, не меняясь в лице, она смотрела мне прямо в глаза. Я стала подпрыгивать. И в тот самый миг, когда мне удалось коснуться перепёлки, Бетти применила силу по-настоящему. Тонкие птичьи косточки хрустнули в её кулаке.

Перепёлка, уже мёртвая, упала мне в ладони. Я её выронила, попятилась от обмякшего тельца, споткнулась о корень и опрокинулась на спину.

Не знаю, откуда взялся Тоби. Помню, как лежала на земле, раздавленная бессмысленным убийством, – и вдруг Тоби буквально вырос между мной и Бетти. И зарычал на неё, как цепной пёс. Что он делал, я не видела. Бетти он от меня закрыл. Передо мной была широкая спина в клеёнчатом плаще. Слов я тоже не разбирала – одно рычание. Ужасное и грозное.

Наконец Тоби обернулся ко мне. Молча помог встать. Поднял мертвую перепёлочку. В его обезображенной руке птица казалась крошечной и удивительно красивой. Тоби перевёл дыхание, встряхнулся и зашагал вверх по тропе, прочь из Волчьей лощины.

С момента, когда убежали мои братья, и до ухода Тоби прошло не больше минуты. Бетти так и лежала в зарослях, тараща глаза, ухмыляясь. Нет слов описать моё потрясение.

– Зачем ты убила перепёлку? Ты что, совсем того? Совсем?!

– Он у меня птицу отобрал, – пробурчала Бетти. – Сказал, ещё к тебе полезу – покажет, где раки зимуют.

Вы, наверно, думаете – нельзя в таких обстоятельствах радоваться? А я вот радовалась. Самую чуточку, но радовалась. Похоже, решила я, и на Бетти управа нашлась.

– Полоумный, – бурчала Бетти, пытаясь подняться на ноги. У неё никак не получалось, потому что она заодно ещё и платье отряхивала, и выбирала сор из волос. – Псих. Вонючка.

Определённо, Бетти не понимала, что барахтается в зарослях ядовитого плюща. А я её просвещать не собиралась. Если ждёт меня адское пламя – что ж, так тому и быть.

– Какая ты гадкая! – крикнула я. – Нет в тебе ничего хорошего, одна только злоба.

Бетти расхохоталась:

– Да меня бабуля учила шеи им сворачивать! Мы вчера на ужин цыплёнка ели с толчёной картошкой и соусом! Все так делают, ничего тут нету плохого. А если есть – значит, и бабуля моя плохая, да и твоя мамаша тоже.

Я покачала головой:

– Цыплят нарочно разводят, для еды. Перепёлки – другое дело. Ты сама знаешь, и нечего прикидываться.

Я так сказала – и засомневалась: точно ли Бетти понимает разницу? Так я её и оставила – в плюще. Всю дорогу к школе молилась: хоть бы завтра Бетти покрыли волдыри, хоть бы она проснулась вся в коросте. Хоть бы лицо ей испещрили фурункулы и струпья. И пусть останутся шрамы – чем глубже, тем лучше. Пусть руки, задушившие бедную перепёлочку, навсегда будут обезображены этим деянием. Не стыдно желать такого убийце, ничуть не стыдно.

Уже к большой перемене Бетти начала почёсывать шею. К концу занятий на щеке у неё выступила сыпь. А я, вернувшись домой, не застала маму. Оказалось, она возле ручья рвёт бальзамин.

– Мама, зачем он тебе? – крикнула я с крыльца.

Она не ответила, только махнула: дескать, давай, помогай. Я побежала через огород к роднику, питавшему наш ручей.

Случись хоть один заморозок, от бальзаминовых зарослей осталась бы только негодная слизь. Но осень выдалась тёплая, и коленчатые стебли щеголяли почти летней свежестью. Ярко-жёлтые цветы давно превратились в прозрачные семенные коробочки, те полопались, семена рассыпались – зато листьев хватало.

В маминой корзинке уже была целая охапка стеблей, а мама всё рвала бальзамин.

– Держи-ка, Аннабель. Мы его весь соберём. Много понадобится. Бетти Гленгарри умудрилась забраться в ядовитый плющ и теперь вся в волдырях.

Мама покачала головой:

– Большая девочка, а простых вещей не знает. Хотя что с неё взять – она же из города. Будет ей урок на всю жизнь.

Мне на ладонь с листа сполз муравейчик. Я его сдула на землю.

– Мама, а ты-то при чём? У Гленгарри на ферме тоже есть ручей, и там тоже полно бальзамина.

Мама прервала работу, чтобы смерить меня укоризненным взглядом:

– Мистер Гленгарри сейчас в Огайо, сестре с переездом помогает. А миссис Гленгарри от радикулита совсем скрутило. Не тащиться же ей к ручью, когда у нас этого бальзамина хоть косой коси!

Мама выдернула ещё пучок и увенчала им мою охапку:

– Миссис Гленгарри звонила, спрашивала, не растёт ли бальзамин у нас возле дома. Он уже мало где остался – осень, как-никак. А у нас есть. Мы с тобой сейчас пойдём отвар готовить.

Почему я сразу не рассказала про перепёлку? Да просто не смогла. В ушах у меня всё ещё стоял этот мерзкий звук – хруст птичьих косточек. Мне требовалось время свыкнуться с ситуацией, прикинуть, как быть дальше.

Задушенная перепёлочка, загипнотизированные Генри и Джеймс, Тоби со своим рычанием – всё это требовало особых размышлений.

– Пожалуй, хватит для одной девчонки, – произнесла мама.

Подхватила корзину, первая пошла к дому. Вместе мы готовили отвар, чтобы облегчить боль, о которой я так истово молилась. Вот закипела вода в самой большой кастрюле – и мама стала класть в кипяток стебли: один за другим, один за другим. Вмиг они размякли и окрасили воду зелёным. Запах пошёл как от варёного шпината.

– Кого там занесло в ядовитый плющ? – крикнула из спальни бабушка. Она отдыхала после обеда.

– Бетти Гленгарри, – отозвалась мама. – Как её угораздило, один Господь Бог ведает.

– Городская! – прокомментировала бабушка, впрочем, без раздражения. – Ничего, теперь поумнеет.

Я-то как раз надеялась, что Бетти не поумнеет, что снова угодит в плющ, притом не до, а после заморозков, когда бальзамина не сыщешь. Отвар ещё немного покипел. Мама сняла кастрюлю с огня, процедила всё через марлю, слила в стеклянные банки. Когда отвар чуть остыл, мама укупорила банки и поставила в корзину.

– По опыту знаю: бальзаминовый отвар творит чудеса. Надевай пальто, Аннабель. Доставим отвар к Гленгарри, а на обратном пути свёклы надёргаем.

– Может, я лучше ужином займусь, мам?

– Успеем и ужин приготовить. Живо обернёмся. – Мама уже тащила корзину к порогу. – Сбегай лучше за дедушкой – он в сарае. Пусть отвезёт нас, в руках мы этакую тяжесть не дотащим.

Пока мы ехали, я мысленно клялась: ни за что не пойду к Гленгарри, посижу с дедушкой в машине. Но возле дома мама вручила мне две банки и погнала впереди себя к крыльцу:

– Ты, Аннабель, помогала готовить лекарство. Пускай Бетти про это знает. Может, вы с ней подружитесь.

Я не придумала, что возразить, поэтому промолчала. На миссис Гленгарри лица не было.

– Слава богу, Сара, вы приехали! Входи, Аннабель, деточка. Вы обе сущие ангелы. Спасибо вам. На Бетти без слёз не взглянешь. Наказание Господне!

Что да, то да. Наказание вполне удалось. Я молила Бога о волдырях – и Он на волдыри не поскупился.

Бетти, вся красная, опухшая, лежала в постели. Некоторые волдыри были такого размера, что я отчетливо видела, как собирается под белёсой кожей мутноватая жидкость. Здорово смахивало на голосовой мешочек в лягушачьем горле.

Просто с души воротило смотреть на Бетти. Но и взгляда отвести я не могла. Сколько видела пострадавших от плюща – ни один не был так омерзителен.