– Кто это сделал? – спросила она, а я трусливо промолчала.

– Вертинская, твоих бездарных ручек дело?

Я затрясла головой. А может, и не трусливо, а гордо… Бездарностью я себя не считала уже тогда.

– Не ври мне. Возле твоей же кровати!

Моей. Я не спорила. Но фломастеры были возвращены на место ещё за тридцать минут до волшебного слова «подъём». И как я их возвращала, никто не видел. По крайней мере, я надеялась, что никто.

– Это не я, Марина Брониславовна.

А если и видел, то всё равно бы не рассказал. Марину Брониславовну у нас в группе как-то не жаловали.

– Это ты, – повторила воспитательница, а я ответила:

– Нет.

Она знала, что я лгу. Я знала, что она знает, что я лгу. Но признаваться было так невероятно стыдно и как-то неправильно… Разве же это бездарно? Я мельком глянула на малахитовые листья и цветочки всех цветов радуги… И упёрлась, как говорится, рогом. И Марина Брониславовна тоже. Воспитательница дождалась, пока я закончу полдник, и отправила меня в угол.

– Будешь стоять, пока не признаешься, – сказала она.

– Угу, – не глядя по сторонам, я прошествовала на лобное место, где и проторчала до половины шестого, пока за мной папа не пришёл.

Назавтра Марина Брониславовна встретила меня одним коротким:

– Ну?

Я упрямо скрипнула зубами и снова отправилась в угол, где и просидела весь день, исключая перерывы на еду и сон. Это повторялось изо дня в день в течение трёх недель, а потом обо всём узнала заведующая. Ну и мама, конечно. Влетело мне страшно, но грела мысль, что не мне одной. Марина Брониславовна в саду больше не появлялась.

Сейчас, глядя в тёмно-синие глаза Иана Джеро, я отчего-то вспомнила именно эту историю и решила: «Только через мой труп». У меня есть костыль. Даже два костыля. Руки, ноги – ладно, фактически, только одна нога – и очень громкий голос. Если он хочет, чтобы свою новую жизнь я начала со скандала… Что ж, мне это только на руку.

Я поджала губы, а ар Джеро чертыхнулся и нахмурился.

– Значит, на руках? – уточнил он, и я приготовилась вопить, как резаная. Жалко, конечно, но после такого выступления я вряд ли смогу когда-нибудь появиться в «Сотенке». Выдохнула. Вдохнула… но тут Иан вдруг наклонил голову и тихо, чтобы никто, кроме меня не услышал, попросил:

– Агата, пожалуйста. Я понимаю, что извиняться глупо… Что я тебе могу сказать? Прости за то, что я сделал то, что сделал?

Я фыркнула. Называть вещи своими именами он отказывался. Как отказывался признавать тот простой факт, что сломал мне жизнь.

– Давай на секунду забудем о покупках и просто поговорим. Можешь ты мне объяснить, почему не хочешь, чтобы я купил тебе вещи? Ведь от оплаты больничных счетов ты не отказалась… Не вижу разницы.

– Главное, что разницу вижу я, – ответила я и без удовольствия огляделась по сторонам. На нас снова все смотрели, внимательно прислушиваясь к разговору. Надеюсь, среди сегодняшних посетителей «Сотенки» нет моих будущих коллег. А то сплетни появятся ещё до первого рабочего дня.

– Не хочешь подышать свежим воздухом? – внезапно спросил Джеро, а я, к своему стыду, не смогла отказаться. На улицу, даже несмотря на обещанную Ингваром непогоду, хотелось зверски.

– Там, правда, довольно прохладно, но я могу дать тебе свой пиджак… Соглашайся.

– Ладно, – я кивнула, но потом всё-таки предупредила:

– Я всё равно не передумаю и не позволю покупать мне одежду.

Дура я, конечно, нищая дура, у которой даже запасных трусов нет, но зато дура гордая. Принципиальная. Уверенная в том, что принять в подарок одежду – это слишком интимно. И уж точно не от человека, которого я и во враги пока не зачислила, однако и к друзьям отнести не смогла.

– Как скажешь, – Иан пожал плечом. – Но хотя бы помочь тебе дойти до террасы разрешишь?

И не ожидая моего ответа, ловко подхватил меня на руки и быстро зашагал в противоположную выходу сторону. Я смутилась до немоты, до искрящихся точек перед глазами, задеревенела вся, вцепившись в костыли, как в спасательный круг, готовая душу продать за умение испепелять людей – и нелюдей тоже! – взглядом.

К счастью, позор мой длился недолго, через минуту Джеро вынес меня на широкий карниз, который, как я подозревала, охватывает здание «Олимпа» по периметру, и поставил на ноги у перил.

– На будущее, предупреждаю, – ворчливо сообщила я, оправляя юбку и запахивая на груди мужской пиджак, – что не терплю насилия в любом его проявлении. Не нужно меня хватать, затыкать мне рот, тащить куда-то без спроса и…

– Извини, – Иан опустил глаза, в которых я вместо чувства вины успела заметить торжествующие искорки, – просто я увидел через витрину Эрато… А мне хотелось ещё немного побыть с тобой наедине.

Ему хотелось. Я бы могла уже и привыкнуть к тому, что интересоваться тем, чего хочется мне, в этой новой жизни никто не собирается. Ненавижу!

– Прости, – снова повторил Иан, а я мысленно махнула рукой и отвернулась от него, уже в следующую секунду забыв обо всём из-за открывшегося мне вида.

Я скучала. На самом деле скучала. Никогда не испытывая особой привязанности к Городу, я вдруг поняла, что жить без него не могу. Вот оно, мое, родное, протяни руку – коснешься. Хочу! Так близко и одновременно так далеко. Сердце внезапно заболело так, как не болело, пожалуй, никогда в жизни, а глаза наполнились слезами.

– Со временем станет легче, – произнёс ар Джеро и сочувственно пожал мою руку.

Ладонь я, конечно же, сразу вырвала. Что бы он понимал…

– Рано или поздно тебя бы всё равно нашли, – вздохнув, сообщил он. – И это даже хорошо, что ты именно сейчас выкатилась под колеса моей машины. Представь, насколько было бы хуже, если бы ты успела выйти замуж или родить ребенка.

Я задохнулась от возмущения:

– Вы и вправду так поступаете? Даже с теми, у кого есть семьи? Боже…

Иан вздохнул. Было видно, что тяжело ему не из-за того, что совесть мучает, а из-за того, как я реагирую на его слова.

– Поступаем, не стану врать, – ответил он. – Правда, в последние несколько десятилетий подобных случаев не было. Не знаю, либо одаренных среди людей стало рождаться меньше, либо мы научились раньше их находить… Но ещё в начале прошлого столетия такие трагедии случались довольно часто.

– Трагедии… – повторила я. – Кажется, я понимаю, зачем вам подземные этажи…

Он побледнел.

– Даже не думай. Защитное поле в любом случае не позволит тебе упасть.

– Не дождётесь, – я передёрнула плечами и посмотрела вдаль. – Но думать о тех несчастных, которым вы сломали жизнь… С корнями вырвали, по живому… Уволь. Зачем вы это делаете? Объясни! Я понять хочу, правда. Вам своих людей мало? Так нарожайте, чёрт! Зачем портить жизнь другим?

– Портить? – Иан положил руку мне на плечо и я повернула голову, чтобы заглянуть ему в лицо, проверить, не стыдно ли ему смотреть в глаза честным людям. Судя по искреннему возмущению, о таком чувстве, как стыд, ар Иан Джеро не слышал ни разу в жизни.

– Чёрт возьми! Уж об этом-то Ингвар, несмотря на всю его лень, должен был тебе сказать!

– О, он сказал, – я невесело усмехнулась. – Сразу, как только я очнулась. Сообщил, что моя ценность невероятна, что меня тут на руках все будут носить. И правильно употреблять не выражение «портить жизнь», а фразу «билет в новую жизнь».

Иан кивнул.

– Уместнее сказать, единственный шанс. Агата, одаренные люди там, – он махнул рукой в сторону Города, – не выживают. Силе нужно давать выход. Накапливаясь, она выжигает носителя дотла. Ты ведь должна была слышать о случаях, когда мать, например, выбросила в окно своих детей и прыгнула следом. Или об очередном безумце, который вдруг ни с того, ни с сего слетает с катушек и начинает кромсать людей на куски… Чем старше человек, тем больше шансов, что он плохо кончит. Агата…

Он вдруг обнял моё лицо ладонями, приблизился почти вплотную и прошептал:

– Что для тебя предпочтительнее? Чего бы ты хотела? Взять ружьё и разряжать его в каждого встречного человека, пока пуля из снайперской винтовки не вынесет тебе мозг? Вскрыть вены, потому что нет уже сил терпеть это орущее от тоски одиночество и чувство абсолютной безысходности? Или попробовать всё начать сначала здесь?