– Да уж как пару лет сюда день ото дня является все меньше народу, – ответил трудяга.

Ему надоело натирать стаканы и склянки, потому он стал вытаскивать с верхних полок припыленные бутылки, доставал из них пробки, принюхивался, словно пытаясь определить – не прокисло ли содержимое, а после пробовал несколько капель на вкус.

– Ты говорил, что некоторые все равно наведываются сюда, как и прежде. Что они говорят о том, что происходит в городе?

– Да уж не знаю, – проворчал трактирщик, – для меня самого все это странно. Из Мегрисса и слова лишнего теперь не вытянуть, хотя раньше этот старый прохиндей болтал без умолку. Всех как будто мешком пыльным по голове огрели, весь город с катушек съехал.

Я понял, что он знает не больше моего. Как и я, он большую часть времени коротал в четырех стенах, аутично занимаясь своими делами и не вмешиваясь в жизнь посторонних. Потому для него непривычное городское затишье стало таким же зловещим сюрпризом, как и для меня самого.

– А что этот старик… Геррис? Или как его там величают, – я плавно начал подводить собеседника к интересующей меня теме. – Кто он вообще такой и чем занимается?

– Мегрисс? Да он уже лет тридцать, если не больше, рассекает по ближайшим островам на своем дряхлом судне, этим и живет.

Континентальное государство – огромное, бесконечное и уродливое, сформировавшееся еще десять веков назад. Оно поглотило все страны и территории на единственном материке планеты в попытке создать одну целую систему, которая все равно не увенчалась успехом.

Дальние страны Континентального государства загнивали в нищете и беззаконии, и лишь ближе к центральной части материка, где сосредоточилась власть Единого правительства, царил относительный порядок и покой.

Небольшие острова, разбросанные по всему ареолу материка – одинокие точки на карте мира, куда Единое правительство не смогло добраться своими заскорузлыми пальцами. На них ширились свои отдельные законы и устои, которые Континентальное государство всячески не одобряло. По этой причине никаких новостей с островных земель мы не получали, да и об их существовании не принято было упоминать вообще, словно власти вычеркнули эти зоны на своем глобусе.

Однако торговля с островами продолжалась. Просто потому, что этого избежать было нельзя, и Континент нуждался в экзотических растениях и редких продуктах. Благодаря этому получили постоянный доход и простые моряки – те, у кого были свои корабли. Они регулярно совершали плавания туда и обратно, обеспечивая взаимовыгодный обмен.

Естественно, чтобы обойти конкуренцию судоходных путей Континента, обыкновенным морякам приходилось сильно скидывать цены на продукты и лекарства, а потому и островные жители охотнее сотрудничали с ними, а не с законными представителями Единого правительства. По этой причине местных моряков Континентальное государство не слишком жаловало, стараясь найти любую лазейку, чтобы навсегда лишить капитанов их кораблей и возможности совершать эти окольные набеги на острова.

Но некоторые из них умудрялись десятилетиями проворачивать прибыльный бизнес, избегая посудин Континента и его беспощадной кары. В числе таких счастливчиков был и старый капитан, о котором сейчас я хотел разузнать у хозяина таверны как можно больше.

– Отчего же он сейчас не плывет на своем корабле к берегам Сорха, ведь осенние поставки в самом разгаре?

Я мало что смыслил в судоходном деле, но чаще всего в середине сезона все, что могло плавать на поверхности волн, отправлялось на ближайший островок, где выращивались дорогостоящие лекарственные травы. К тому же у берегов Сорха водилась форель исполинских размеров – ее отгружали тоннами и привозили сюда, на материк, сбывая с рук в два раза дороже.

– Я и сам этим вопросом не раз задавался, – ответил трактирщик. – Обычно в это время он пропадает в море. Но с тех пор, как с месяц назад Мегрисс вернулся с острова, он намертво осел в трактире и его корабль дрейфует в порту с пустым брюхом.

– И он ничего не говорит на это счет, этот Гитрисс? – поинтересовался я.

– Мегрисс, – терпеливо поправил трактирщик.

– Ну да, я так и сказал.

Хозяин «Синего быка» бросил на меня снисходительный взгляд, решив, что я успел захмелеть с одного стакана. Я быстро достал из-под полы плаща свой блокнот и записал туда фамилию старика, пока трактирщик отхлебывал глоток из очередной бутылки, тихо причмокивая и разбирая послевкусие своего пойла.

– Он теперь молчит, словно ему язык отрезали, – наконец ответил он, закупорив бутыль и водворив ее на место.

Я с отрешенным видом вертел бокал в руках, время от времени постукивая донышком о стертую столешницу бара. За ставнями «Синего быка» порывы ночного ветра завывали все громче, давая понять, что стихия только-только начинала входить во вкус. Хотя в углу таверны весело трещали поленья, и приветливо поблескивал огонь, сырая стужа все же нагло просачивалась внутрь сквозь дубовые стены.

– Как думаешь, зачем вообще люди являются в одно и то же место на протяжении многих лет?

Я оставил опустевший стакан и подался вперед, облокотившись обеими руками о прохладную деревянную поверхность, некогда щедро покрытую лаком. Со скучающим видом я рассматривал бутылки, которые трактирщик заботливо продолжал расставлять по местам.

– Я бывал здесь нечасто, но каждый раз видел одни и те же лица. Разве это не странно?

Трактирщик слушал меня, не поворачивая головы, все еще копошась где-то среди своих тяжелых полок. Кому, как не ему хранить в голове все сведения о здешних постояльцах? Если кто-то исправно напивается каждую ночь под крышей бара, то здесь его будут знать лучше, чем родная мать.

– Я стараюсь не вынюхивать ничего о других и не вдаваться в такие раздумья. Мой отец всегда говорил, что все горе в мире от людей, которые слишком много думают о смысле жизни, а не занимаются ей.

– Хочешь сказать, что человеческое счастье доступно лишь тем, кто примитивен?

– Может и так, – глухо ответил хозяин таверны, пожав широкими плечами. – В конце концов, любое темное чувство берется не из внешнего мира, а начинается из самого человека.

– Это очень интересная мысль. Налей-ка мне еще!

Я протянул ему пустой стакан. Пространные беседы с незнакомыми людьми всегда вгоняли меня в какую-то тихую тоску, но сегодня мне было необходимо выведать хоть что-нибудь об этом старике, загадочном капитане и завсегдатае «Синего быка».

Он – моя единственная зацепка и надежда распутать странные похищения. Если бы не это, я бы сидел сейчас молча, разглядывая трещины в деревянных стенах и пытаясь раскладывать собственные мысли по местам, как книги в библиотеке.

Хозяин таверны вернул мне наполненный бокал, к которому я тут же прильнул. Это пойло было определенно ничуть не лучше того, которым я согревал свое сегодняшнее серое утро. Но я не видел особой нужды баловать себя дорогим виски, ведь я использовал горячительные напитки исключительно для того, чтобы лучше спать по ночам и не просыпаться, глядя в темный потолок и мучительно разгоняя прочь навязчивые мысли.

Каждый раз под утро неведомая сила внезапно вырывала меня из сонного оцепенения, и я по несколько часов неподвижно лежал в своей постели, наблюдая, как первые лучи рассвета продираются сквозь пыльное окно. В этот момент я ощущал себя особенно одиноким, жалким и бессмысленным, и мне казалось, что сознание специально просыпалось для того, чтобы показать мне начало еще одного никчемного дня бессмысленной жизни.

– Если верить твоим словам, старик упорно работает и рассекает на своей посудине уже не первый десяток лет. Я знаю моряков – это народ трудолюбивый и не слишком озабоченный мыслительной деятельностью.

– Мегрисс – случай особый, – возразил бармен. – Ему здорово промыли мозг еще в самом детстве. Забили несчастному человеку голову всякой набожной ерундой.

– Набожной ерундой?

– Его мать зарабатывала на жизнь тем же, чем и остальные здешние бабы. Сразу после появления младенца на свет, она оттащила его в приют, который стоял отсюда неподалеку. Спустя лет эдак пять-шесть местный священнослужитель набирал себе помощников и учеников среди сирот, там он и заприметил Мегрисса. Мальчик был очень тихий, послушный, забитый и спокойный – одним словом, прекрасный слуга для Господа.