– Сегодня суббота.

– Это не имеет значения. Я работаю в Уайтхолле. Все должны быть на месте и работать.

– Ерунда, вы чуть не погибли. Они ведь не знают: вдруг вы были сильно контужены.

– Я не был контужен.

– Но о вас и не скажешь, что вы в отличной форме, – он снял руки с клавиш, и в воздухе, постепенно тая, повис последний аккорд. – Я собираюсь выйти позавтракать. Составите мне компанию?

Таниэль слегка растерялся, сраженный его дружелюбием.

– У меня из жалованья вычтут дневной заработок.

– Ваше присутствие на службе обусловлено государственной необходимостью? – В его тоне не было ни малейшего следа иронии. Это был серьезный вопрос, и он требовал столь же серьезного ответа.

– Нет, я всего лишь клерк. Но мне нужны деньги, – вяло возразил он.

Часовщик встал.

– В таком случае лучший выход для вас – прийти попозже, а затем прямо на работе потерять сознание. Это будет воспринято как героическое усилие, они не станут урезать ваше жалованье, и вы проведете на службе не больше пяти минут. Но это только в том случае, если вы сумеете разыграть все правдоподобно, – добавил он все так же серьезно.

– Э-э… хорошо, – сказал Таниэль и улыбнулся. Он начинал думать, что приключение стоит потери однодневного заработка. – Я попробую.

Часовщик протянул ему руку, и она оказалась неожиданно сильной.

Вчерашний дождь оставил на дороге большие лужи, и им пришлось прыгать по торчавшим из воды булыжникам. За ночь в воздухе сгустился плотный туман, почти поглотивший наклонившиеся друг к другу дома. Натянутые между соседними домами бельевые веревки, с которых сняли белье, провисли, и с них капала вода. В этот ранний час витрины лавок еще не были освещены, за исключением лавки часовщика. Спрятанные в витрине тут и там маленькие лампочки сияли и вспыхивали, освещая миниатюрную модель Лондона: среди церковных шпилей и знакомых правительственных зданий высились странные стеклянные башни. Он наблюдал их всего несколько секунд, после чего они разрушились, превратившись в руины. Часовщик поежился и пожаловался на холод. Теперь, когда они шагали рядом, он казался выше, чем вчера, хотя и ненамного.

– Мистер Мори, вы, наверное, наполовину англичанин? – спросил Таниэль, когда они свернули с Филигранной улицы на Найтсбридж. Туман, рассекаемый кэбами, вновь сходился позади них; из него раздавались свистки – это невидимые велосипедисты подавали сигнал на поворотах. Он увидел впереди яркое сияние. Напрягая глаза, Таниэль с трудом смог разобрать название магазина «Харродс» – надпись, тянувшуюся сверху вниз по центру фасада. Электрифицированная вывеска. Это не Пимлико. Он был неожиданно рад тому, что поддался на уговоры остаться здесь на ночь. В течение долгих месяцев его однообразный маршрут пролегал между домом и службой. Если бы все произошедшее с ним за последние сутки стерлось из его памяти, он решил бы сейчас, что, наконец, приходит в себя после долгой-долгой болезни. Он снова мог думать.

– Нет. Почему вы так решили?

– У вас светлые волосы.

– Они крашеные. Мне нравится быть иностранцем, но так, чтобы это не бросалось в глаза с расстояния в сотню ярдов. В Англии ни у кого нет черных волос.

– Это не так, – запротестовал Таниэль.

– Они коричневые, – твердо возразил Мори.

– Расскажите мне про Японию, – улыбнулся Таниэль.

Часовщик задумался.

– Очень похоже на Англию, – сказал он наконец. – Те же заводы, политика и любовь к чаю. Но вы сами увидите.

Таниэль хотел спросить, как он сможет это сделать, но в этот момент они прошли через огромные красные ворота и оказались в самом сердце Токио.

Бумажные фонарики освещали их путь сквозь туман. Они свисали с деревянных рам над маленькими магазинчиками, уже открывшими для покупателей свои раздвижные двери. Стоя на коленях у входа в лавки, поближе к жаровням с горячими углями, трудились ремесленники. Один из них поздоровался с ними кивком и снова сосредоточился на тончайшей резьбе, которой он украшал деревянный предмет неизвестного назначения. Таниэль остановился рядом, чтобы посмотреть на его работу. Руки мастера были такого темного цвета, что было непонятно, грязь это или загар. Он каким-то нелепым образом держал в руках свои инструменты, но при этом работал столь виртуозно, что вскоре уже стало ясно, что из-под его рук выходит основа для зонтика.

– Три шиллинга, – сказал человек, заметив, что Таниэль наблюдает за ним. Его английское произношение было смазанным, но, тем не менее, можно было разобрать, что он говорит. Таниэль помотал головой, сожалея, что у него нет трех шиллингов. Аннабел бы понравился настоящий зонтик восточной работы, хотя трудно представить, какие обстоятельства заставили бы ее пользоваться таким зонтиком в Эдинбурге.

За лавкой, торгующей зонтами, они увидели горшечника, накладывающего эмалевый узор на высокую вазу. Перед ним в черепках из грубой глины были расставлены краски, но сверкающая роспись на вазе была изысканно-прекрасной. Тут же поблизости портной разговаривал на ломаном английском с белой женщиной, по-видимому, гувернанткой, судя по непритязательному стилю ее одежды. Она и Таниэль были здесь, кажется, единственными европейцами. Таниэль подскочил, услышав удар, и звон в ушах вернулся, но это была всего лишь женщина, раздвигающая тяжелые двери чайного домика. Она ушла внутрь, мелькнув подолом зеленого платья. У нее за спиной был заткнутый за пояс сложенный веер.

– Но это… – начал он.

– Все это прибыло сюда из Японии, – объяснил часовщик. – Это часть выставки. Она открылась на прошлой неделе. В чайном домике можно съесть английский завтрак.

– Это все на самом деле похоже на Японию? – спросил Таниэль, когда они проходили мимо часовни с раскрашенной статуей внутри – по-видимому, изваяния бога, а может быть, создания, пожирающего богов. Маленький мальчик, стоявший внутри, положил в миску рядом с божеством монету и зазвонил в колокольчик.

Часовщик кивнул.

– Довольно похоже. Погода в Японии лучше, и трудно будет найти английскую еду. Но, кажется, черный чай они здесь у себя все же не допускают.

Таниэль теперь почувствовал горьковатый запах зеленого чая.

– А что не так с черным чаем?

– Не говорите глупости.

Таниэль фыркнул и пропустил часовщика вперед.

На веранде чайного домика под бамбуковым навесом сидела компания мужчин. Они, ухмыляясь, передавали по кругу какой-то журнал. Подняв глаза от журнала и увидев Таниэля, они уставились на него в упор. Он замедлил шаг. Вид у мужчин был брутальный. Несмотря на утреннюю прохладу, они сидели с засученными рукавами, открывающими мощные мускулистые руки. Казалось, их наклоненные вперед торсы и скрещенные ноги заполняют собой все пространство вокруг.

– Доброе утро, – поприветствовал их часовщик тоном, каким он мог бы обратиться к человеку, одетому как шекспировский персонаж. Те из них, кто загораживал проход, с готовностью подвинулись, удивив Таниэля своим миролюбием.

Чайный домик стоял на возвышении. Как и в других лавках, здесь были раздвижные двери, а на пропитанных, для защиты от дождя, воском бумажных стенах чернилами были изображены две бредущие по реке цапли. Из домика доносилось позвякивание фарфоровых чашек. К ним плавной походкой подошла женщина в бледно-зеленом платье и слегка поклонилась, ее руки с плотно сдвинутыми пальцами были прижаты к бедрам. Таниэль обратил внимание на стоявшее у нее за спиной пианино – колченогое, с серебряными подсвечниками по сторонам от пюпитра и поднятой крышкой.

– Доброе утро, Мори-сама. Вы хотите сесть возле окна?

– Да, пожалуйста.

Она улыбнулась и подвела их к столику. Необычные окна скорее напоминали раздвижные двери, но вместо традиционной бумаги в них были вставлены стекла. За окном короткая лестница вела к лужайке, частично затопленной водой, там стояли, выстроившись неровной линией, шесть маленьких цапель. Для живущего рядом с рекой Таниэля птицы-рыболовы и водяные курочки были привычным зрелищем, но часовщик придвинулся ближе к окну, чтобы разглядеть это чудо света. Девушка тоже засмотрелась на птиц, и, заинтригованный их интересом, Таниэль снова посмотрел на цапель. Птицы, может быть, и выглядели странно, но часовщик и девушка являли собой еще более странное зрелище. Ее черные волосы и весеннего цвета одежды, на первый взгляд, контрастировали с его обликом, но при ярком свете было видно, что у них одинаковые глаза, а хрупкое сложение делало их фигурки похожими на детские.