Таниэль оглядел кухню, ожидая увидеть трубки для курения опиума и шелковые драпировки, но обстановка была типично английская. На столе перед ним стояла тарелка со свежими булочками и все еще дымящийся заварочный чайник. Он подумал, что чашки, скорее всего, – китайские.

– Вы кого-то ожидали? – спросил он, но не услышал ответа. Теперь, когда он задал все вопросы и ему не надо было сосредотачиваться, он вдруг почувствовал пульсацию в руке и то, как одеревенела шея. Одежда на нем заскорузла от крови.

– Не могли бы вы дать мне немного воды, чтобы я…

Часовщик наполнил водой медный таз и поставил его перед Таниэлем, положив рядом кусок пахнущего лимоном мыла.

– Я зайду к соседям, узнаю, не найдется ли у доктора Хэйверли чистой рубашки вашего размера. И думаю, надо попросить его зайти.

– О, нет-нет, я пойду домой…

– Вам и до дверей-то не дойти, – сказал часовщик. В его речи чувствовался легкий налет североанглийского диалекта. Это выглядело забавно, но, с другой стороны, что странного было в том, что азиаты могли, как и кто угодно другой, жить в Йорке или в Гейнсборо; другое дело, что было непонятно, зачем бы им это понадобилось.

– Я скоро вернусь.

– Со мной все в порядке, – ответил Таниэль. Он был бы не против, чтобы его осмотрел врач, но не хотел злоупотреблять благорасположением часовщика и вынуждать его оплатить визит доктора.

– Ну что ж, по крайней мере, вам нужна чистая рубашка.

– Я… спасибо, конечно. Но только если у него есть какая-нибудь ненужная.

Часовщик кивнул и выскользнул на улицу через заднюю дверь, проворно ее захлопнув, чтобы дождь не ворвался в помещение.

Таниэль промокнул глаза чистым рукавом, затем стянул с себя жилет. Трение ткани о рану было отвратительно. Левый рукав его рубашки стал коричневым от засохшей крови. Таниэль закатал его выше локтя, чтобы осмотреть порез. Он был длинным и глубоким, с застрявшим в нем осколком стекла. Вид раны заставил его почувствовать боль сильнее. Таниэль сжал кончиками пальцев торчащий край стекла и вытащил его из раны. Эта процедура оказалась не столь болезненной, как можно было бы ожидать, но он испытал шок, как если бы упал вниз с лестницы. Таниэль бросил осколок в таз, и в воде от него протянулся шлейф причудливых красных разводов.

Вернулся часовщик, весь в каплях дождя, с чистой рубашкой. Повесив ее на стул рядом с Таниэлем и положив тут же свернутый бинт, он остановился, увидев в тазу стекло.

– О господи!

– Оно выглядит страшнее, чем на самом деле, – солгал Таниэль. Ему трудно было поверить, что он проделал весь путь от Вестминстера до Найтсбриджа, даже не чувствуя осколка в своем теле. Теперь, когда он успокоился, боль усилилась. Каждое движение вызывало спазм, который шел от шеи вниз по позвоночнику.

– Вам надо что-нибудь съесть. Сладкое помогает при шоке.

– Спасибо, – ответил Таниэль, у него не было сил спорить. Он, как мог, тщательно промыл рану и перевязал ее одной рукой, прижимая конец бинта локтем к бедру. Завязав бинт, он стал также одной рукой расстегивать на себе рубашку, но остановился на полпути. Ему стыдно было остаться полуголым на кухне у незнакомого человека. Таниэль поднял глаза на часовщика, желая извиниться за свой вид, но маленький человек стоял к нему спиной. Он доставал из буфета посуду и столовые приборы. Часовщик потянулся, чтобы добраться до тарелок с верхней полки, и Таниэль увидел под его задравшимся жилетом тусклые бронзовые пуговицы подтяжек.

Таниэль быстро нырнул в чистую рубашку и тут же почувствовал себя лучше. Часовщик, по-видимому, ждал, пока он оденется, и обернулся, поняв по шуршанию ткани, что Таниэль готов; он сразу же налил Таниэлю еще чаю и, поставив перед ним тарелку с булочкой, притулился на стуле напротив. Почувствовав на себе взгляд Таниэля, часовщик улыбнулся, и вокруг его глаз собрались тонкие морщинки. Таниэлю они напомнили кракелюры под глазурью на старом фаянсе.

– Не подскажете ли мне, где тут поблизости можно остановиться на ночь? – спросил он. – По-моему, я пропустил последний поезд.

– Вы можете остаться тут, у меня есть свободная комната.

– Я и так доставил вам много хлопот.

Часовщик пожал плечами:

– На Слоун-стрит есть несколько гостиниц, если у вас есть с собой деньги.

У него в кармане осталось всего два пенса.

– У меня… нет.

– Вы можете еще постучаться в соседний дом к Хэйверли, они пускают постояльцев в мансарду.

Он еще не закончил говорить, как через стену до них донеслись удары и крики.

– Вот, кстати, и дети.

– На самом деле я могу дойти домой пешком.

– Я не стал бы вам предлагать, если бы мне это было неудобно, я не самаритянин. Комната уже несколько месяцев как сдается. Никто не желает снимать. И вы не сможете дойти до дому, – добавил он, смерив Таниэля с головы до ног чернильно-черными глазами.

Таниэль понимал, что он прав, что даже до дверей ему будет непросто дойти. Он чувствовал свою абсолютную беспомощность. Но… Он с детства помнил, как Анабелл стеснялась съесть в гостях лишний кусок. Ему самому никогда не приходилось оставаться у кого-нибудь на ночь, тем более у незнакомого человека, – он и помыслить не мог, чтобы обременять людей своим присутствием. Он считал это бесцеремонным, эгоистичным – ведь он не мог отплатить им тем же.

– Тогда позвольте мне позже заплатить вам за причиненное беспокойство, – сказал он наконец, чувствуя, как жестко звучит его голос. Он на секунду прикрыл глаза. – Извините меня. Я не хотел вас обидеть, мне просто так стыдно, что я притащился сюда и…

– Вам нечего стыдиться, – спокойно сказал часовщик. – Это не ваша вина.

Таниэль, подавленный, поблагодарил его и принялся усердно намазывать джем на булочку ровным слоем. Он опять слышал зеленоватый пронзительный свист. Чем дольше он молчал, тем громче он становился, перейдя, наконец, в грохот рушащегося здания.

– Как работает бомба с часовым механизмом? – спросил он, чтобы отогнать наваждение.

Часовщик поставил чашку на стол. Если он и удивился неожиданному вопросу, то не подал виду.

– Динамит соединяется проволокой с детонатором, к которому подключается реле времени, им могут служить большие или карманные часы или даже что-нибудь вроде морского хронометра, если взрыв должен произойти через несколько дней, а не часов. Часовые механизмы используются потому, что не требуют присутствия исполнителя на месте для поджигания фитиля. Единственная причина, по которой до недавнего времени их редко использовали, это отсутствие технологии, которая бы обеспечивала точную работу часов, независимо от погоды. Дело тут в пружинах. Металл, реагируя на жару или холод, расширяется или сжимается. В зимнее время бомба может сработать на полчаса позже нужного времени.

Продолжая говорить, он поднялся со своего места и, поставив в раковину тарелку, с которой ел Таниэль, открыл кран. Таниэль привстал со стула:

– Я собирался сам это сделать…

– Сидите.

Неожиданно под раковиной что-то стукнуло. Таниэль вздрогнул, но часовщик с невозмутимым видом наклонился и открыл дверцы шкафчика. Оттуда выпал осьминог. Он был механический, его металлическое тельце поблескивало в свете ламп, но он так походил на живого осьминога, что Таниэль отпрянул. Слегка помедлив, осьминог помахал двумя лапками. Часовщик поднял его с пола и положил в стоявший на подоконнике маленький аквариум; осьминог стал в нем плавать с совершенно довольным видом.

– Э-э… – произнес Таниэль.

– Его зовут Катцу.

– Понятно.

Часовщик обернулся:

– Это всего лишь механизм. Не какой-нибудь странный фетиш.

– Да-да, конечно. Просто это было немного, ну вы понимаете, неожиданно. Он славный.

– Спасибо. – Часовщик успокоился и склонился над осьминогом, отражаясь, как в зеркале, в металлической спинке создания. – Как видите, нет ничего удивительного в том, что мне никак не удается сдать комнату.

Таниэль завороженно наблюдал за осьминогом. Механические суставы плавно двигались в воде, вспыхивая цветными отражениями находящихся в кухне предметов. Спустя какое-то время Таниэль вдруг осознал, что и осьминог, в свою очередь, разглядывает его, во всяком случае, такое создавалось впечатление. Он выпрямился, чувствуя себя застигнутым врасплох.