– И что ты чувствуешь перед встречей с ним? – спрашивает Холли, глядя мне в глаза.

Ничто от нее не ускользает.

– Беспокойство, волнение, страх, восторг, ужас… – Я умолкаю, обводя пальцами контур пятна загрубевшей кожи в форме полумесяца на левом запястье. Постоянное напоминание о том, какой уязвимой я была в прошлом и почему чувствую себя в безопасности здесь, среди тех, кому можно доверять. – Меня пугает неизвестность.

Холли улыбается, как будто понимает меня с полуслова. Неудивительно, ведь она уже более десяти лет играет роль моей лучшей подруги, но она никогда не сможет понять, какой груз ответственности я несу. Никто не сможет. В этом смысле я совершенно одинока, к каким бы уловкам они не прибегали, чтобы убедить меня в обратном. Эти незнакомые люди смотрят на меня так, будто у меня есть ответы на их молитвы, но что, если они ошибаются во мне?

– Он знает обо мне все. Я не знаю о нем ничего, кроме того, что содержится в его досье, – делюсь я своим беспокойством и пытаюсь игнорировать неуверенность в себе.

– Он тоже знает только то, что ему показали, – деловито отвечает она, и я сразу вспоминаю, как мне в лицо совали камеру и просили сказать несколько слов, чтобы подбодрить человечество в его бедственном положении. Я знаю, что торжества по случаю моего шестнадцатилетия на прошлой неделе тоже засняты на видео. В перерывах между шумными играми, пением и танцами меня расспрашивали о том, как я себя ощущаю при достижении знакового возраста. Я не жаловалась, потому что привыкла к этому. Мир радуется, наблюдая за тем, как я взрослею.

Раньше мне бывало стыдно в такие минуты. Теперь я чувствую реальную связь с обществом, как будто путешествую сквозь объектив и говорю непосредственно с каждым человеком. Я ощущаю себя сильной, частью мира, не совсем уж одинокой.

– То, что он видел, в любом случае лучше, чем глупое видео его бега на дорожке и игры на виолончели – хотя он здорово бегает и музицирует, – вырывается у меня со стоном, когда я вспоминаю клипы с участием Коннора, которые показывала мне управительница, Вивиан Сильва. Такое впечатление, что я должна быть счастлива от музыкального таланта незнакомца и скорости, с которой он передвигает ногами. – Я бы хотела еще что-нибудь посмотреть.

– Значит, тебе понравилось то, что ты увидела? Это разожгло твой аппетит? – Она ухмыляется и, опуская голову, вглядывается в меня снизу вверх, хлопая ресницами.

– Да. Нет… я не знаю. Мне нужно больше. Я хочу знать, чем он живет. Что заставляет его улыбаться и плакать. Есть ли у него братья и сестры или мать. Каково это – жить за пределами Башни и иметь много друзей.

– Возможно, у него их не так уж много.

– Но, во всяком случае, они реальные, не то что у меня.

– Уф. Бьешь по больному месту. – Она стонет, прикладывая руку к груди.

– Извини, – бурчу я.

– Вполне естественно, что ты нервничаешь, Ева, – говорит она уже серьезным тоном. От ее шутливой манеры не остается и следа.

– Я не нервничаю, просто… – Мой голос обрывается, и я чувствую, как пылает лицо. – Я могу возненавидеть его.

– Вот почему тебе предлагают еще двух претендентов, – напоминает она. – У тебя есть выбор. Ты – Ева.

– Знаю. Ева, спасительница человечества. – Эти слова будто вязнут на зубах.

– Нет, – твердо говорит она. – Сильная, талантливая, веселая, красивая, неповторимая. Это он должен нервничать. Здесь ты главная. Помни об этом. Таких, как он, много. А ты – единственная.

– Спасибо тебе, – бормочу я, сознавая, что мои румяные щеки быстро становятся пунцовыми. Пузырь нервной энергии набухает в животе. – После долгих лет ожидания, обсуждений и подготовки, любопытства и тревог завтра все может свершиться. Наступает этот день. Я встречаюсь с претендентом. Юношей… мужчиной.

– Думаю, «юноша» – это точнее. – Она смеется, зарываясь лицом в ладони.

– Это начало новой жизни.

Юное лицо Коннора мелькает передо мной. Я придирчиво изучила его вдоль и поперек и хорошо помню прыщики на подбородке, мягкие светло-каштановые волосы и улыбку, слегка кривобокую. Впрочем, все это не более чем поверхностный взгляд. Мне интересно, что там, внутри.

На какое-то мгновение лицо Холли искажается болью, но тут же возвращается ее безупречная улыбка, и она продолжает:

– Ты заметила, как он смахивает волосы с лица всякий раз, когда начинает говорить? Мне кажется, это мило…

– Заметила. – Уголок моего рта дергается.

Я недовольна информацией, которую мне дали о Конноре, потому что ее недостаточно. Я хочу большего. Не стану скрывать: я часами просматривала видеозапись продолжительностью три минуты и двадцать две секунды, прокручивая пленку снова и снова. Я ставила ее на повтор, вглядываясь в каждую деталь, перематывая назад, чтобы увидеть, как он оттягивает края майки, как его пальцы соприкасаются с тканью, как легко скользят по струнам виолончели, как он щурится, глядя в ноты. Это завораживает куда больше, чем все, что они позволяют мне смотреть, делать или читать. Это жизнь. Жизнь во внешнем мире.

Я знаю, что они наблюдают за мной во время просмотра видео.

Они наверняка думают, что я влюбилась в первого же мужчину, с которым мне разрешили пообщаться, но на самом деле я просто очарована. Мне хочется впитать каждое его движение, каждую интонацию. Ему не позволяют говорить много, но все равно я получаю информацию – знания о мире, что простирается внизу; мире, о котором мне почти ничего не известно. У нас с Коннором одно огромное ночное небо на двоих, но в остальном наши жизни совершенно разные. Мои дни проходят здесь, в Башне, где мне ничего не угрожает, в то время как он свободен в своих передвижениях. Он волен распоряжаться своей жизнью. Конечно, если только завтра ему не улыбнется удача. Тогда его жизнь станет больше похожей на мою, или, как я надеюсь, моя жизнь станет больше похожей на его жизнь…

– Верю, ты отлично проведешь время, – говорит Холли, глядя мне в глаза. – Я буду думать о тебе.

– Правда? – Я внутренне морщусь, когда слышу нотки мольбы в своем голосе. Иногда Холли действительно кажется осязаемой и реальной. Как будто она и впрямь мой компаньон и единственный союзник. Мне хочется прильнуть к ней, лишь бы она не уходила.

– Да. Конечно. Это… важный день для всех нас, – бормочет она. – Кто же не будет думать о том, как ты там справляешься?

– И то верно. – Я вздыхаю.

Вот уже час, как мы сидим на том же месте и, как обычно, говорим обо всем и ни о чем. Иногда Холли позволяет мне посплетничать о ком-то из Матерей, пожаловаться на то, что не понимаю математическую теорию, или на трудности в освоении китайского языка. Иногда мы просто молчим. И это тоже хорошо. Нам так легко вдвоем.

Мое сердце сжимается при мысли о завтрашнем дне, о том, каких усилий он потребует. Я думаю о том, какой неловкой, неестественной и неуклюжей могу предстать – не по своей вине, а скорее из-за всей этой нелепой ситуации.

Я машинально лезу в карман и достаю разноцветный кубик Рубика – как и мой гардероб, это отголосок ушедшей эпохи, в которой наверняка жилось намного проще. Вот почему я так увлечена этой игрушкой – для меня утешение вертеть кубик в руках и слушать скрип его пластиковых деталей, трущихся друг о друга.

Сжимая его обеими руками, я прокручиваю подвижные грани так, чтобы цветные квадраты менялись местами. Я всегда любила разгадывать эту головоломку. Поначалу было очень трудно. В детстве я смотрела на него часами, крутила беспорядочно, пока не начинала злиться. По ночам мне снилось, как я собираю этот кубик! Помню, Холли дразнила меня: «Просто сними наклейки, а потом верни их обратно на нужные места», – говорила она, зная, что я никогда не буду мухлевать. Теперь я легко собираю его, почти не задумываясь упорядочиваю цветные квадраты. Когда-то решение этой головоломки успокаивало мой разум, но теперь покой наступает от того, что удается чем-то занять свои руки.

– Что ты делаешь, зачем ты притащила эту штуку? – Голос Холли взлетает на октаву вверх. Она мгновенно впадает в панику при виде ретро-игрушки в моих руках и оглядывается на стеклянные двери позади нас.