Она замолчала и потянулась к миске с орехами и щипцам и увлеченно начала колоть орехи, а мы ждали, когда она закончит свой рассказ.

– Пока Фредди был молод, он не интересовался этим наследством. Хотел сам заработать много денег. Молодец, что тут скажешь. Нельзя полагаться только на семейные связи, – добавила она, многозначительно посмотрев на Стокера. – Если у человека есть таланты, нужно использовать их на благо королевы и страны.

Стокер рассматривал свои ногти и ничего не ответил.

– И сэр Фредерик сумел добиться успеха, – напомнила я.

– Да, это правда, – согласилась она. – Он был очень талантливым художником на своем уровне, но ему было не сравняться по гениальности с отцом, и это было для него болезненно, – сказала она мне, подтвердив свои слова уверенным кивком. – Когда тело Фредерика стало ему отказывать, он построил это удивительное монструозное здание на краю Холланд-парка, нечто среднее между жилым домом, студией и картинной галереей. Он хотел организовать клуб для поклонников искусства, чтобы они могли собираться там и устраивать дискуссии, а также пристанище для подающих надежды молодых художников.

– Очень великодушно с его стороны, – заметила я.

Леди Велли хмыкнула.

– Великодушно, да. Фредди может быть очень великодушным, но только когда ему самому это выгодно.

– А чем ему выгодно это предприятие?

– С ними он пытается играть бога. Он советует им, какую плату брать за свои работы, в какой художественной манере писать, с кем спать. Когда вокруг него толпятся все его юные протеже, он чувствует себя все еще важной персоной, этаким pater familias для этой перспективной молодежи. Он знакомит их с богатыми покровителями – у этих людей денег больше, чем вкуса, и они могут позволить себе платить много за то, чтобы их научили, что нужно любить.

Мое сердце взволнованно забилось. Я все гадала, как лучше подвести леди Велли к разговору о Майлзе Рамсфорте, но она и сама подошла вплотную к этой теме.

Я широко раскрыла глаза и придала лицу самое невинное выражение.

– А не связан ли сэр Фредерик с бедным мистером Рамсфортом?

Темные глаза леди Велли блеснули.

– Майлзом Рамсфортом? Да, связан. Но странно называть его «бедным», девочка моя, если он убийца, приговоренный к смертной казни, – мягко добавила она.

– А вдруг он невиновен? – заметила я. – Он не предоставил никакого алиби.

– Что как раз и указывает на его виновность, – возразила леди Велли. – Но я вижу, вы оптимистка, мисс Спидвелл. Я часто наблюдала эту черту в лепидоптерологах.

– Я тоже ей об этом говорил, – вмешался Стокер.

Леди Велли задумчиво посмотрела на меня.

– Да, охотники на бабочек любят сложную погоню за красотой, которая может ускользнуть прямо из-под носа. Но странное это занятие – охотиться на бабочек, а не на тигров, – тихо добавила она. – Вы собственноручно умерщвляете живые существа, правда, мисс Спидвелл? Интересно, сможете ли вы остановиться на бабочках?

Я потянулась к чашке и осторожно обхватила пальцами теплый фарфор.

– Смерть – это необходимый противовес жизни, леди Веллингтония.

Она вновь хрипло рассмеялась.

– Не стоило мне говорить об этом, мисс Спидвелл. Ведь я гораздо ближе к ней, чем вы.

В этот момент мистер Баринг-Понсонби громко всхрапнул и сам от этого проснулся.

– А? Что такое? Да, вот теперь я готов съесть пудинг, – сказал он, потирая руки. Он посмотрел в свою пустую миску с остатками крема англез на донышке. – О, кажется, я его уже съел. Какая жалость!

Стокер придал своему лицу выражение ангельской невинности, а леди Велли поднялась.

– Ничего страшного, Сесил. Ты и так толстый.

Стокер предложил ей руку, а мистер Баринг-Понсонби пошел со мной. Час был поздний, напольные часы в прихожей отбили четверть первого ночи, когда мы вышли из маленькой комнаты для ужинов.

– Я должна поблагодарить вас обоих за очень интересный вечер, – сказала леди Веллингтония. Стокеру она подставила щеку для поцелуя, а мне просто протянула руку. На ней были старомодные кружевные митенки, дорогие лоскутки, которые не могли скрыть дряблость ее рук и уж точно не грели ее, но она носила их лишь для того, чтобы показать: у нее достаточно денег на безделушки.

Я слегка коснулась шишковатой руки, осторожно, чтобы не дотронуться до пальцев с раздутыми суставами. Они были унизаны тяжелыми кольцами со старыми мутными бриллиантами.

Она медленно кивнула.

– Дайте мне знать, что у вас выйдет с Фредди, – сказала она, и мне показалось, что она при этом подмигнула. – Он не сможет написать вам ваши пейзажи, но, думаю, у него есть кто-то, кто на это согласится.

На этом она пожелала нам спокойной ночи, и из теплого и светлого главного дома мы вышли в темный сад с тяжелым от сгущающегося тумана воздухом. Для нас оставили фонарь, и Стокер нес его, освещая нам тропинку к Бельведеру, а собаки преданно бежали за нами. Не сговариваясь мы решили устроиться в нашем укромном уголке в Бельведере и пропустить по последнему стаканчику, вместо того чтобы расходиться на ночь по отдельным домикам, где обычно только спали.

Лорд Розморран великодушно обеспечил нас крышей над головой, разрешив нам выбрать себе для проживания по домику, из тех, что были рассеяны по всему имению; каждый был украшен в каком-нибудь причудливом стиле, но все снабжены современными удобствами. Большинство молодых англичан, отправляясь в Гранд-тур, тратили деньги на коллекционирование предметов искусства и социальных недугов, но мужчины из рода Боклерков приобрели целую коллекцию небольших домиков, потратив на их транспортировку в Лондон огромные усилия и целое состояние. Время от времени их использовали как домики для игр, купальни, летние дома, гостевые дома, а в одном примечательном случае даже как хижину отшельника.

Но когда там поселились мы со Стокером, от отшельников не осталось и следа. Он выбрал себе китайскую пагоду, а я – готическую часовню с маленькими милыми горгульями и сводчатым потолком, расписанным звездами. К большому счастью, там было проложено некое подобие водопровода и проведен газ, так что уровень жизни в наших небольших жилищах оказался весьма удовлетворительным.

«Эх, если бы и остальные уголки этого имения были бы так же хорошо обжиты», – думала я по пути к Бельведеру. По лондонским меркам это была очень большая усадьба, хоть и могла показаться довольно скромной человеку, владеющему тридцатью тысячами акров в Корнуолле. Но просторы, очень удобные для лордов со страстью к коллекционированию всего на свете, требовали также и постоянного ухода, и за этим было крайне сложно следить. Между нашими маленькими домиками и Бельведером располагался стеклянный дом – здание с чугунными литыми перекрытиями наподобие Хрустального дворца. Точнее говоря, это была его модель, построенная самим Джозефом Пакстоном, когда тот трудился над вариантами павильонов для Всемирной выставки. Когда-то он был потрясающей оранжереей для растений и птиц, которые коллекционировал отец нынешнего лорда, но сейчас стал просто бельмом на глазу: разбитых окон больше, чем целых, бурно разросшаяся вокруг здания сорная трава усеяна осколками стекла. Он был скрыт от главного дома зарослями граба, и наш покровитель, вероятно, из года в год просто не вспоминал о нем. Это было очень обидно. Строение являлось чудом современной инженерной мысли: в нем металл и стекло превратились в изящную кружевную конструкцию, неподвластную силе тяжести, парящую, будто хрустальный собор, ловящую и преумножающую любой солнечный луч. По крайней мере, такой она была, с грустью подумала я, до тех пор пока плохая погода и небрежение не сделали с ней своего черного дела. А теперь дом стоял сгорбленный и молчаливый, будто измазанный грязью, в тумане, как бы стыдясь своего изуродованного величия, как куртизанка в оспинах, случайно застигнутая при свете дня.

– Лорд Розморран должен что-то с ним сделать, – проворчала я. – Лучше уж вовсе снести его, а пространство использовать для чего-то более полезного.