Современные нам русские ученые находят у Л. блестящие мысли по естествознанию, опередившие свой век. Но Л. по условиям времени не мог вполне отдаться науке и был преимущественно замечательным популяризатором естествознания.

Главная заслуга Л. состоит в обработке русского литературного языка; в этом смысле он был "отцом новой русской литературы".

Кроме прозаического языка для научных сочинений, для торжественных речей, Л. создал и поэтический язык, преимущественно в своих одах.

Он дал также теорию языка и словесности в первой русской грамматике и риторике.

Почти целое столетие господствовала эта теория в русской литературе, и во имя ее в начале настоящего столетия открылась борьба последователей Шишкова против Карамзина и его школы; более значительное изменение в русской литературной речи произошло только с Пушкина, отрицавшего "однообразные и стеснительные формы полуславянской, полулатинской" конструкции прозы Л. ("Мысли на дороге", 1834).

Опыты Л. в эпосе, трагедии и истории были менее удачны, и он уже в свое время должен был уступить в них первенство другим писателям.

Литературная слава Л. создалась его "одами", в которых он является последователем европейского ложноклассицизма.

Как национальный поэт, Л. в одах проявил сильный и выразительный язык, часто истинное поэтическое одушевление, возбуждавшееся в нем картинами великих явлений природы, наукой, славными событиями современной истории, особенно деятельностью Петра Великого, наконец – мечтаниями о славной будущности отечества.

Как безусловный патриот, "для пользы отечества" Л. не щадил ни времени, ни сил.

В массе проектов и писем он, как публицист и общественный деятель, излагал свои мысли о развитии русского просвещения и как истый сын народа – о поднятии народного благосостояния. Современники называли его "звездой первой величины", "великим человеком", "славным гражданином" (Дмитревский, Штелин).

Пушкин, осуждавший прозу Л., сказал о его значении: "Л. был великий человек.

Между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый русский университет; он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом".

По официальным данным М.Ломоносов родился в Архангельской губ., в Куроостровской волости, в деревне Денисовке, Болото тож, близ Холмогор, в 1711 г. (как значится на могильном памятнике Л. в Александро-Невской лавре; иные свидетельства указывают на 1709, 1710 и даже 1715 гг.; см. Пекарский, "История Академии Наук" II, 267), от зажиточного крестьянина Василия Дорофеева Ломоносова и дочери дьякона из Матигор Елены Ивановой.

У отца Л. была земельная собственность и морские суда, на которых он занимался рыбной ловлей и совершал далекие морские разъезды с казенной и частной кладью.

В этих разъездах участвовал и юный Михаил, с таким одушевлением вспоминавший впоследствии в своих ученых и поэтических сочинениях Северный океан, Белое море, природу их берегов, жизнь моря и северное сияние.

В литературной деятельности Л. отчасти отразилось также влияние народной поэзии, столь живучей на севере России. И в грамматике, и в риторике, и в поэтическ. произведениях Л. мы находим отражение этого влияния. Еще Сумароков упрекал Л. "холмогорским" наречием.

На родине же Л. наслышался о Петре Великом и напитался церковнославянской книжной стариной, которою жили поморские старообрядцы. Отчасти под этим последним влиянием, отчасти под влиянием матери Л. выучился грамоте и получил любовь к чтению.

Но мать Л. рано умерла, а мачеха не любила его книжных занятий: по собственным его словам (в письме к И. И. Шувалову, 1753), он "принужден был читать и учиться, чему возможно было, в уединенных и пустых местах и терпеть стужу и голод".

Грамотные куроостровские крестьяне Шубные, Дудины и Пятухин, служивший приказчиком в Москве, снабжали Л. книгами, из которых он особенно полюбил славянскую грамматику Мелетия Смотрицкого, Псалтирь в силлабических стихах Симеона Полоцкого и Арифметику Магницкого.

Эти же крестьяне помогли Л. отправиться в Москву для обучения наукам в 1730 г.

Сохранились записи в волостной книге куроостровской волости взносов подушной подати за М. Л. с 1730 по 1747 г., причем с 1732 г. он показывался в бегах.

После различных мытарств Л. попал в Московскую "славяно-латинскую" академию или "школу", в которой преподавали питомцы киевской академии.

Здесь Л. изучил латинский язык, пиитику, риторику и отчасти философию. О своей жизни этого первого школьного периода Л. так писал Я. И. Шувалову в 1753 г.: "имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше как за денежку хлеба и на денежку квасу, протчее на бумагу, на обувь и другие нужды.

Таким образом жил я пять лет (1731-1736), и наук не оставил".

Не без основания предполагают, что в этот период Л. побывал в Киеве, в академии. Описание днепровских берегов в "Идиллии Полидор" (1750) свидетельствует о живых впечатлениях Л. от "тихого Днепра", который "в себе изображает ивы, что густо по крутым краям его растут"; поэт упоминает волов, соловья, свирелки пастухов, днепровские пороги и проч.

В архиве Киевской духовной акд. нет никаких следов о пребывании в академии Л., но рассказ первого жизнеописателя Л., Штелина (Пекарский, "История Акд. Наук", II, стр. 284), вполне вероятен.

Уже в московской акд. Л. написал стихи, которые впервые напечатал акад. Лепехин в описании своего "Путешествия": "Услышали мухи медовые духи, прилетевши сели, в радости запели. Егда стали ясти, попали в напасти, увязли по ноги. Ах, плачут убоги: меду полизали, а сами пропали".

Несомненно, что изучение пиитики и риторики в московской акд. имело значение в развитии Л. как поэта и оратора, хотя главным образом ему способствовало дальнейшее образование за границей.

Счастливая случайность – вызов в 1735 г. из московской академии в академию наук 12 способных учеников – решила судьбу Л.

Трое из этих учеников, в том числе Л., были отправлены в сентябре 1736 г. в Германию, в марбургский унив., к "славному" в то время проф. Вольфу (см.), известному немецкому философу. Л. занимался под руководством Вольфа математикой, физикой и философией и затем еще в Фрейберге, у проф. Генкеля, химией и металлургией, всего пять лет.

Вместе с похвальными отзывами о занятиях Л. за границей руководители его не раз писали о беспорядочной жизни, которая кончилась для Л. в 1740 г. браком в Марбурге с Елизаветой-Христиной Цильх, дочерью умершего члена городской думы.

Беспорядочная жизнь, кутежи, долги, переезды из города в город были не только последствием увлекающейся натуры Л., но и отвечали общему характеру тогдашней студенческой жизни.

В немецком студенчестве Л. нашел и то увлечение поэзией, которое выразилось в двух одах, присланных им из-за границы в акд. наук: в 1738 г. – "Ода Фенелона" и в 1739 г. – "Ода на взятие Хотина" (к последней Л. приложил "Письмо о правилах российского стихотворства"). Эти две оды, несмотря на их громадное значение в истории русской поэзии, не были в свое время напечатаны и послужили только для акд. наук доказательством литературных способностей Л.

Между тем, с "оды на взятие Хотина" и "Письма о правилах российского стихосложения" начинается история нашей новой поэзии.

С большим поэтическим талантом, чем Тредьяковский, раньше выступавший с теорией тонического стихосложения, Л., указывая на "неосновательность" принесенного к нам из Польши силлабического стихосложения, предлагает свою версификацию, основанную на свойствах российского яз., на силе ударений, а не на долготе слогов. Замечательно, что уже в этом первом опыте Л. является не поклонником рифмачества, а указывает на значение и выбор поэтических слов, на сокровищницу русского яз. —