– Ваша?– спросила Катя, указывая в сторону сумки, парень кивнул. Катя принесла её, села рядом.
–Больно?
–Нет, вот сволочи, надо же, так подбили, как мальчишку!
–Ну, Вы дрались как лев. Спасибо большое.
–А, ладно, делов – то. Не нужно ходить по таким местам.
– Я часто здесь хожу, и потом сумка тяжелая.
– Это что намёк, чтобы и сумку ещё дотащил? – он улыбнулся мягко, явно шутя и не пытаясь даже обидеть Катю, но она смутилась.
– Глеб,– исправляясь, представился он,– отбил от бандитов, значит, и сумку отнесу. Куда прикажете?
– Да здесь рядом, я сама, – она тоже улыбнулась.
– А звать-то тебя как, потерпевшая?
– Катя, – она опустила глаза.
Глеб отбросил промокший кровью комок снега, приложил другой. На черной куртке заметна была белая подкладка там, где к ней пришит рукав.
– Ой! У меня же есть иголка и нитка, я сейчас пришью быстро, – она поднялась, вытащила из бокового кармана своей огромной сумки маленькую, такую как большой кошелёк, сумочку и, достав из неё иголку и черную нитку, подсела поближе к своему спасителю, – пока кровь остановится, рукав будет на месте. Вам повезло, лопнул по шву, потом можно на машинке, незаметно будет совсем, – она умело водила рукой с иголкой, и дыра уменьшалась на глазах. Глеб сидел вполоборота, послушно подставив плечо.
– Что ты заладила: «Вы да Вы» – что я, старый какой.
– Да нет, ещё не очень,– растерянно ответила она, и глаза их встретились, – вернее совсем еще не старый.
Они засмеялись, и Глеб тут же скривился от боли в губе, опять потекла кровь, и он придавил её снегом.
– Конечно, не старый, это ты сама старая, раз некому сумку поднести помочь.
– Танька обещала прийти на вокзал, а не пришла, – Катя продолжала шить,– там продукты, двухнедельный запас. А я там вон живу в общежитии педина, – она указала свободной рукой в сторону вереницы горящих окнами домов. – Почти дошла, да чуть не убили, – она представила весь кошмар случившегося и сжалась вся.
– Ну, ну, все уже позади, успокойся,– Глеб погладил её по голове как маленькую девочку,– так говоришь, Катей тебя зовут, красивое царское имя, а у меня вот некрасивое какое-то скользкое имя. Глеб. Мне не нравится.
– Почему? Нормальное имя, мне нравится, – она оторвала нитку: – Готово.
– Кто нравится? – спросил Глеб.
– Не кто, а что, имя нравится, оно не скользкое, а смелое. Спасибо ещё раз. – Она поднялась. – Ну я пошла!
– А как же сумка? – Глеб тоже поднялся со скамейки, накинул на плечо свою сумку и взял Катин баул.
– Ого, ты что, кирпичи ешь, что ли? – и из губы появилась опять капля крови.
– Стой, ещё рано, кровь течет, сядь,– Катя опять принесла ему чистого снега с центра клумбы, – подержи еще минуту.
На скамейке в стороне лежал платок, белый с синими полосками по краям. Она подняла его.
– Давай я выстираю его. Нужно в холодной воде, а потом в пергидроле. У Таньки есть.
– Как хочешь, можно и выбросить. А в общем, хочу. Конечно, хочу, чтобы ты этот платок выстирала. Буду носить как память о пропущенном ударе от пьяного придурка, – он замолчал на мгновение,– и как память о девушке по имени Катя… с двухнедельным запасом кирпичей.
Они сидели еще минут двадцать, непринужденно беседуя ни о чем и обо всем сразу. Потом он дотащил её сумку до общежития. Из окна второго этажа выглядывала возбужденная Танька и, увидев Катю, тут же выбежала на крыльцо.
– Прости, прости, прости, как есть проспала. Жду тебя и переживаю. Ой, а это кто? – она с интересом взглянула на Глеба.
– Глеб Сергеевич Данилов – носильщик с автовокзала, да вот от тяжести баула на повороте, наверное, задел за угол дома, – он указал на губу,– бывает, травма при исполнении служебных обязанностей, так сказать. Пока, до свидания, на чай все равно не пригласите, не впустят,– он указал на вывеску и прочел по слогам: «Вход по пропускам». И, главное, чаевые носильщикам в нашей стране запрещены, – и повернувшись, быстро ушел в ночную темноту.
Катя первым делом выстирала платок. Тщательно так, что следов крови и не осталось. Выгладила. И потом долго не могла заснуть в ту ночь…
Глеб
– Привет, – как старой знакомой, сказал он. Глеб полусидел, полулежал на старом диване в холле общежития напротив конторки дежурной. – Я за платком.
Катя была сильно удивлена, увидев его здесь сразу после занятий, но заметила, что одет он был чисто, в дорогой куртке, свежей рубашке, из-под рукава которой выглядывали дорогие часы; исходил от него и запах дорого одеколона.
– Ой, привет, сейчас вынесу, – она помчалась на второй этаж с такой легкостью, словно ей было пять лет. Платок лежал на столе у окна: белый с синими полосками по краям. Она взяла платок, повернулась и быстро пошла к двери, но вдруг остановилась и подошла к стене, к старому шкафу с большим зеркалом во весь рост. На неё взглянула знакомая фигура: не высокая и не маленькая, как и должно быть, не худая, а скорее тонкая: детские ещё бедра только начали округляться и превращаться в девичьи, грудь уже вовсю выделялась под рубашкой, лицо продолговатое мягко обрамлялось упругими и округлыми щечками, тонкие чувственные губки всегда чуть-чуть улыбаются, держа рот слегка приоткрытым, и через щелку всегда видны маленькие белые зубики, которые ровными рядами выстроились вдоль губ. Большие синие глаза со светлыми, правда, ресницами, еще не знавшими макияжа, высокий лоб скрывался под длинной непослушной челкой, сквозь которую проглядывала поперечная складка кожи, длинные каштановые волосы вились, извивались, закручивались от лопаток до груди, причудливо рассыпались по плечам, на голове слева между волосяных прядей выглядывало маленькое почти прозрачное ушко. Вот только одно – веснушки, рассыпанные по щекам, ровно тринадцать штук: шесть слева и семь справа, с самого детства смущали и вводили Катю в краску, как только она вспоминала о них. Но взрослея, она поняла, что именно этими веснушками и отличается, выделяется среди других девушек. Ведь каждая девушка, в первую очередь, и должна выделяться из всех.
Катя поправила челку и побежала вниз в холл к Глебу.
– Вот, – присаживаясь рядом на диван, протянула она платок, – как новый, и без пергидроли обошлось.
Глеб взял платок, а вместе с ним и Катину руку:
– У меня тут друг уехал на пару дней, оставил ключи от квартиры, пойдем пообщаемся… – он держал её за руку и смотрел в глаза.
Что-то холодное и злое, как у того пьяницы вчера, было в его взгяде, тот же страх, что и вчера ударил Кате в голову. Она отшатнулась, медленно высвобождая свою руку, та же вчерашняя злость овладела ей вновь.
Не зачем было спасать меня от насильников вчера, чтобы требовать в награду то же самое сегодня. Она резко поднялась, взглянула на него зло и ей захотелось также ударить его локтем, но вместо этого она быстро побежала наверх, но уже не как маленькая девочка, а тяжело, как облитая грязью старуха, упала на постель прямо в пальто и зарыдала …
Глеб
Глеб работал инженером на Сельмаше. Работал уже пять лет и почти два года назад поселился в малосемейной квартире; родом из Таганрога, он превосходно обжился в Ростове. Общительный от природы, быстро заводил друзей и поддерживал с ними постоянную связь. Учился он в институте хорошо и ещё тогда был душой любой компании, любил погулять. И многие женщины влюблялись в него быстро и быстро оказывались в его постели, но никогда не жалели о своих поступках и никогда не претендовали на большее. И это его вполне устраивало. Он привык к легким победам и о большем не думал. Сейчас его волновала работа. Увлеченный по натуре, он видел все недостатки и, порою, глупости в производстве и знал, как можно всё переделать и изменить. Думал об этом постоянно. Тот липовый план, который выполнялся в основном выпуском брака или неукомплектованной техники, бесил его; зарплата бракоделов была гораздо выше его собственной. Отношение к труду, в основном, наплевательское. Технику покупали в обязательном порядке тоже по плану, и никто ничего не хотел менять. Он говорил с главным инженером несколько раз о том, что при правильной постановке дела можно в двадцать раз улучшить качество, выгнать всех лодырей, а оставшимся платить в три-четыре раза больше. Но его не слушали, даже угрожали карой за антисоветские выступления. Но червоточина модернизаций и реконструкций, желание работать не за зарплату стабильную, но низкую, а за долю в конечном результате сидела в нем крепко. Поэтому продвижения по службе не было. В выделении отдельной квартиры ему тоже отказали. ”Не женат, – сказал ему председатель профсоюза, – можешь пожить и в малосемейке”. И поэтому, не находя удовлетворения в раскрытии своих способностей, живого и творческого дела, он усиленно занимался спортом и увлекался женщинами. Благо был у него друг, ещё со студенческих лет – Антон, сын третьего секретаря горкома партии, который, правда работал не на заводе, а в НИИ, и квартиру отдельную имел, однокомнатную, в большом девятиэтажном доме, имел и свою машину и вел образ жизни преуспевающего холостяка. Глеба любил, ценил его профессиональные взгляды и покорно поддавался его влиянию, а уж в такой мелочи, как ключи от квартиры, никогда не отказывал.
