Литмир - Электронная Библиотека

А больше всего Клаве хотелось к яме. Даже если она самой себе не признавалась в этом, ей хотелось к яме, ее тянуло к ней, встать на краю и посмотреть, что там внутри, хотя она вроде уже и смотрела, но а вдруг там что-то еще? Яма хранила ответ на какой-то вопрос, непроизносимый, но очень важный для Клавы, может быть, там, под осыпавшейся землей спрятана ниточка ее жизни, которую она выпустила из рук, тогда, когда ударил снаряд? О, если бы, если бы снова отыскать эту ниточку, а то Клава так устала уже сносить ужас пребывания в безвременьи, где единственными товарищами ее стали всенощный Павел Максимович, который поместил свой сон внутрь самого себя, и потусторонняя истина заполнила всю плоть его без остатка нежным, но не колеблющимся огнем, да еще страшный собакоголовый мальчик, шедший теперь рядом с ней, такой непонятный, что Клава даже не могла определить: жив он или мертв.

С ямы все началось, знала Клава, в ней завалило то, без чего жизнь превратилась в бессмысленное блуждание. Где же было искать эту потерянную жизнь, как не там?

Пошел снег.

Клава сперва не поняла, что же это такое случилось. Будто со звездных сосен, спрятанных в темноте, полетели вниз белые чешуйки, закружились над головой, господи, что же теперь будет, подумала Клава и принялась креститься. Они остановились посреди улицы. Звезд больше не было видно, одна непроглядная тьма, и шорох снега, падающего в прохладной пустоте. Как все изменилось, с ужасом думала Клава, как все изменилось вокруг. В начале лета теперь идет снег. Петька щелкнул зубами, попытавшись поймать снежинку, прыгнул в сторону, крутнув головой. Клава смотрела вверх, во все глаза, она надеялась, что если не двигаться, то это как-нибудь пройдет. Снежинки легко таяли у нее на лице. Попадая на стены домов или на мостовую, они сразу исчезали, как-бы проходя сквозь камень. Это потому что тепло, подумала Клава. Она подпрыгнула на месте, взмахнув руками. Зачем-то ей захотелось подпрыгнуть повыше. Так приятно было прыгать. Петька двигался короткими шажками, выслеживая снежинки и хватая их пастью. В нем проснулся отравленный пес, поняла Клава и снова подпрыгнула. Странное, наверное это было зрелище: пустынная улица, становящаяся все белей, косо падающий снег, мальчик с собачьей головой, ловящий снежинки, девочка в черном длинном платье, с распущенными волосами, подпрыгивающая с запрокинутым вверх лицом. Потом они сорвались и побежали, сначала Петька, хрустяще взвизгивая и оставляя за собой неровную дорожку следов, а за ним и Клава, подпрыгивая на ходу, взмахивая руками, и как только она побежала, воздух сам подхватил ее обморочной невесомостью и понес. Не смея опустить раскинутые руки, Клава вытянула вниз пальцы ног, пытаясь достать ими мостовую, но та была уже на метр внизу ее. Она летела. Она летела, как во сне. Она поднималась все выше. Она могла бы подняться и выше крыш, но испугалась и полетела вровень с ними. Если ей встречались затканные снегом фонари, тень ее косо проносилась стенами зданий назад. Клаве сделалось страшно и сладко, слезы потекли у нее из глаз, проложив по щекам косые ветряные дорожки. Она летела и не боялась упасть. Это платье, поняла она. Платье старухи Рогатовой.

Она неслась над улицей, сквозь метель, выше темных окон, изредка попадались ей и светлые, тогда Клава могла видеть люстры, интерьеры комнат, ковры на полах, она летела спокойно, словно летала всю свою жизнь, да ей и не нужно было ничего делать, воздух сам нес ее, бережно, как носил когда-то Таню лед катка, а внизу, под ней, галопом мчался Петька, склонив голову перед ветром, он был черен и угрюм, он хрипло дышал в такт бегу, и локти его мелькали, как паровозные шатуны. Она вихрем неслась по воздуху, невидимая в своей высоте, он вихрем несся по земле, как ее тень, и тогда Клава поняла: ничто не может их остановить, ни Всадник, ни Комиссар, ни смерть, она почувствовала в себе силу, неземную, великую, и ей захотелось напиться крови вождя большевиков Ленина, горькой его крови, яркой, как сургуч. Она летела над Петькой, раскинув руки в стороны, как его торжествующий дух, он мчался под ней по каменной мостовой, как ее бешеная, всераздирающая сила, они были одно, и Клаву охватило такое упоение, что она закричала, и из какой-то неведомой дали, такой огромной, словно ее отделяло от Клавы не только пространство, но еще и время, она услышала звонкий, истосковавшийся вой, обледенивший ей душу, там тоже есть кто-то, с восторженным ужасом подумала Клава, и он меня ждет. Сердце, сжатое морозной силой, длительное мгновение не хотело разжаться, и с давящей невыносимостью смерти в Клаву вошла любовь, еще более страшная, чем гибель, потому что Клава знала: любовь погубит не только ее тело, любовь погубит ее всю.

Есть существо, поняла Клава, которое я буду любить, оно там, далеко-далеко, может быть, даже в той страшной стране, называемой Сибирью, оно томится, оно днем и ночью ждет меня, чтобы я освободила его от ужаса, который больше всякого ужаса на свете.

Это было с нею всего лишь миг, а потом прошло, и вой исчез, так, словно померещился, но леденящее предчувствие космической любви раскололо Клаве сердце, и она поняла: никогда не сможет она больше стать той Клавой, какой была прежде.

Клава опустилась на вокзальную площадь в двух шагах от ямы. По-прежнему шел снег, но тихо, как подметающий дворник Клавиного детства, который словно просил окружающих не замечать течение своей работы. На площади не было людей, на ней стоял только красноармейский солдат Алексей Вестмирев, что означало Вестник Мировой Революции, а настоящая фамилия Алексея была Прыгун, но он расценил, что в безграничном потоке будущего от такой бездумной фамилии никому не будет пользы, и положил обратить ее в средство наглядной агитации масс. Когда свершится мировая революция, думал Алексей, я возьму себе другую фамилию, стану вестником какой-нибудь новой цели. Алексей стоял посередине площади и видел сразу во все шесть направлений пространства, он даже чувствовал, что есть под землей, ниже его сапог: там текла по трубам канализационная вода, лежали строительные пески, а дальше начиналась глина, а еще дальше была нефть, которая, по представлению Алексея, наполняла внутренность планеты как олицетворение концентрированной в материю тьмы, из которой по закону единства и борьбы возгорался нужный человеку свет. А совсем далеко, на другой стороне земного шара, Алексей прозревал дымные ущелья американских городов, охваченные горестью нещадной эксплуатации и насилия над человеческой душой, которому скоро положен будет решительный конец. Над головой же своею Алексей видел идущий снег, как временное торжество стихии над разоренной страной социализма, а над ним — область пылающих звезд, родных коммунистической истине своей чистотой, недаром символом революции стала красная звезда. Одного только не замечал Алексей Вестмирев: внутреннего измерения жизни, пронизывающего даже его самого. Он ел огрызок сухаря, когда на площадь опустилась девочка в черном платье, однако Алексей не поверил, что она действительно опустилась, он принял момент появления ее за ошибку своего уставшего сознания, девочка возникла, несомненно, уже какое-то реальное время назад, но он раньше принимал ее за тень, пока не перелистнулась новая страница сна.

— Стой, кто идет? — хрипло крикнул Алексей, снимая с плеча винтовку. Оружие было заряжено, но Алексей не любил стрелять, он предпочитал пороть врага штыком, потому что от пули человек умирает не всегда, бывает, она застревает на полпути и обрастает потом плотью, а штык рвет тело решительно, насмерть.

Свет единственного на площади фонаря осветил лицо Клавы, бледное, темноглазое и чуть вытянутое вниз, как у мыши. Она молча смотрела на Алексея, и тому внезапно захотелось выстрелить, чтобы Клава не могла больше смотреть.

— Я хочу яму поглядеть, — вымолвила наконец Клава.

— Яму нельзя глядеть, — отрезал Алексей. — Это территория исторической лжи.

— Мы бежали на поезд, — тихо принялась объяснять Клава. — Бежали, бежали, и тут все вдруг взорвалось. Я упала, а потом ни мамы, ни Тани уже не было.

14
{"b":"64771","o":1}