Оказалось, зря Клава страшилась близко подходить к Петьке, он не только не способен был ее учуять, но и вообще двигаться не мог, так закудахтал дед Рогатов его смерть в своем ведре. Петька бессильно повалился под руками старика Рогатова, животом на чердачный пол. Рядом лежал пес, у которого с мальчиком оказалась единая страшная судьба. Хлестким, точным ударом топора дед Рогатов отрубил собаке голову. Смерть бывает разной, но пес так крепко подох, что даже не вздрогнул.

Для Клавы все выглядело как во сне. На полу горела керосинка, освещая повешенное белье наподобие декораций ярмарочного цирка, которых всегда страшилась Клава, никогда ведь нельзя было предположить, какое скрытое измерение присуще душной цирковой палатке, насколько глубоко проникает она вглубь миров, повсюду могла оказаться потайная комнатка, даже стороны света забывались внутри матерчатых стен, и Клава бы не удивилась, если бы, откинув полог, вышла очень далеко от той улицы, с которой вошла.

Цыганская игла, зажатая в масластых пальцах деда Рогатова, грубо протыкала Петькину шею. Песье рыло скалилось в потолок, из разрубленного собачьего тела шла мертвая кровь. Клаву тошнило. Она будто медленно кружилась в темноте вместе с полом, вместе со всем домом, поднимающимся ввысь, уже забравшимся так высоко, что звезды вокруг должны были быть густыми, как заросли светящейся сирени, и может быть, если выглянуть в голубиное окошко, можно увидеть даже ветви, черные ветви, на которых она цветет.

Снится мне это или нет, спрашивала себя Клава. Что же это за время настало, когда происходит такое, когда все перевернулось, и невозможно еще представить, что завтра будет? Дед Рогатов свистяще, как птица, дышал над телом Петьки и невнятно бормотал какие-то матерные заклинания. Полумрак пропитался уже спиртным духом, выходившим из его рта. Стоя у стены, Клава протянула немного вперед свою правую ногу, вытащив ее из босоножки, чтобы ступней этой ноги отгородить керосиновую лампу от глаз. Нога получилась полупрозрачной на свету, и Клаве стало еще страшнее: все становилось призрачнее день ото дня, и она сама — тоже.

Тут раздалось злобное, утробное рычание.

— Ох ты, мать Божья, — с силой харкнул в пол дед Рогатов и перекрестился.

Клава тоже трижды испуганно перекрестилась. Петька дернулся и снова булькающе зарычал. Дед Рогатов отшатнулся и ловко схватился узловатыми пальцами за топор.

— Будешь шалить, падло, башку снесу! — хрипло взвизгнул он.

Петька заскреб руками и ногами по полу, будто продолжая свой агональный пляс, потом рывком приподнялся было на четвереньки, но снова упал, выплеснув из пасти пригоршню крови. Вдруг он как-то извернулся и, коротко рявкнув, бросился на ногу Рогатова, вцепился руками в штанину, а зубами — в сапог, и свирепо рванул в сторону. От неожиданности Рогатов пошатнулся, с матом махнул топором и рухнул набок, с разворота саданув другой ногой Петьке в звериное рыло. Петька яростно взвыл от боли, выпустил голенище и набросился на Рогатова плашмя, как крокодил, метя в горло. Дед успел прикрыться свободной рукой, отведя ею тело врага в сторону, при этом сам полувыпрямился на полу, замахнувшись топором. И тут Клава с тонким всхлипом наотмашь врезала ему сбоку по затылку лезвием лопаты, держа ее обеими руками, как метлу. Дед замертво повалился, не издав ни звука. Резким, коротким броском Петька вцепился ему таки зубами в глотку. Наступила тягостная тишина. Петька, давясь, пил кровь из горла колдуна. Клава бессильно стояла рядом, опершись на лопату. Наконец Петька оторвался от Рогатова, тяжело приподнялся на руках и посмотрел на Клаву. Той показалось, что сейчас он бросится на нее, и она попятилась, держа лопату наперевес.

— Петька! — робко прошептала она. — Это же я, Клава!

— Храква! — злобно рявкнул Петька. Вся морда его измазана была кровью деда Рогатова. — Кла! Ва! — вдруг прогавкал он, и вышло совсем правильно, только с сильным хрипящим придыханием. От такой правильности Клаве стало особенно жутко.

— Что нам же теперь делать? — отсутствующе спросила она, совершенно не в силах мыслить.

— Бежать! — гавкнул Петька. — Вон! Вон!

Клава с ужасом подумала, что Петька ничего, конечно, не соображает теперь своими проклятыми собачьими мозгами.

— Вон! Вон! — снова исступленно, визгливо гавкнул Петька.

Клава закрыла руками уши.

— Да куда же бежать? — простонала она. — Всюду одно и то же.

— Бирь! — взвизгнул Петька. — Си! Бирь!

— В Сибирь? — ужаснулась Клава. — Это же очень далеко!

— Близко! — рявкнул Петька. И вслед за этим по-совиному, ужасно захохотал, словно на цепи забился.

Клава и сама понимала, что оставаться здесь больше невозможно, особенно после того как она убила деда Рогатова и Петька превратился в монстра. Но как они побегут? Что, и вправду в Сибирь? Клава учила в гимназии, что Сибирь покрыта тайгой, и там очень холодно. Может, там и нет войны? Раз нет железных дорог, чтобы ездили бронепоезда, наверное, и войны там тоже нет. Клава представила себе заваленные снегом хвойные леса, сопки, по которым взбираются черные толпы елей, всю ту огромную, морозную, неизвестную землю, и ей стало страшно. Нет, она не хотела в Сибирь. Клава только открыла рот, чтобы сообщить это Петьке, как он вдруг бросился на нее, ударил всем телом наотмашь и повалил на пол. Петька стал теперь страшно силен. Его руки стиснули Клаву больно, как вбиваемые гвозди. Клава завыла, забилась под ним, но он ударил ее в пол затылком, и она умолкла. Член у Петьки оказался длинным и острым, как во вчерашнем кошмарном сне.

— Клох! — сдавленно прошипела Клава, будто вспомнив что-то важное.

Петька тяжко захрипел и застыл над нею, глядя ей своими карими собачьими зрачками в глаза. В этот нечеловеческий миг Клава подумала, что он ее сейчас убьет, просто молча дернется и прокусит ей горло, и лицо ее медленно покрылось холодным потом.

— Клох! — снова шепнула она. Будто капля упала с листа в безлюдном осеннем парке.

Петька разжал деревянные пальцы и грузно повалился в сторону, завозился на полу, угрюмо рыча. Клава села, расправляя платье, смятое и выпачканное кровью и нанесенной на чердак башмаками землей. Наклонив голову, она отерла коротким рукавом взмокшее лицо и глянула на Петьку. Тот содрогался, ерзая спиной и ногами об пол, движения его были шершавы, как трение мухи в спичечном коробке.

— Ладно, не клох, — пожалела его Клава. — Не клох.

Петьку попустило.

— Ты меня не трогай, Петька, — спокойно сказала Клава. — Видишь, какое я слово знаю: враз скрючит.

Петька лежал на полу вытянувшись, как покойник, задрав кверху оскаленную песью пасть, и хрипло дышал.

— Я думаю, мы с тобой на вокзал пойдем, чтобы на поезде подальше уехать. А в Сибирь мы не поедем, потому что там очень холодно. Только тебе надо голову замотать чем-нибудь, а то все пугаться будут, что у тебя голова собачья, и пристрелят.

— Смерть, — прорычал Петька. — Смерть. Близко.

— Смерть в ведре живет, у тебя на голове. Ну, в общем, на той голове, что у тебя раньше была, — поправилась Клава. — Это ведро надо забрать, иначе Рогатовы твою голову железной лопаткой толочь станут. Они колдуны все.

— Забрать, — хрипнул Петька. — Убить.

Клава проникла в комнату Рогатовых около двух часов ночи. Плохие они были колдуны, если все спали и никто из них не помнил стоять на страже, непрерывно глядеть, как мертвец, раскрытыми глазами во мрак. Плохие они были колдуны, если не знали, что их старший мертв. Клава вошла не услышанной, осторожно ступая маленькими босыми ступнями по паркету, брошенной на пол одежде, по колючим крупицам упавшей с сапог земли. Она нашла у окна ведро со смертью, присыпанной песком. Песок шевелился в непроницаемой тьме, Клава почувствовала это, когда оторвала тяжелое ведро от пола. Она повернулась, чтобы волочь его в коридор, и тут увидела, что один из Рогатовых все-таки пробудился и смотрит на нее с кровати, размеров его Клава не могла с точностью определить в темноте, но по неповоротливому, сиплому дыханию и по калибрующему сжатию собственной прямой кишки она поняла, что это взрослый мужчина, подобный Семену Баранову. Враг не шевелился. Клава не знала, каким он владеет колдовством.