С хрустальной люстры над столом свисала дата свадьбы: 29 октября 1949 года, прописными картонными буквами и числами с серебряными блестками. Если бы Кончетта Де Пино могла выгравировать эти цифры бриллиантами на золотых слитках, она бы так и сделала в ознаменование наивысшего достижения в своей материнской карьере – свадьбы ее дочери и Николаса Кастоне.

Только Вторая мировая война и нерешительность Ники стояли между ее дочерью и алтарем, чествующим Де Пино/Кастоне высокой брачной мессой, но теперь дорога очистилась. Через несколько кратких месяцев мечта Пичи исполнится, бумаги будут подписаны, а на пальце ее появится золотое кольцо. Мистер и миссис Николас Кастоне будут навечно занесены в архивы. Энтузиазм переполнял Кончетту, а еще она испытывала невероятное облегчение.

Кончетта взглянула в зеркало над барной тележкой и проинспектировала свое изменившееся лицо. Оно было обрамлено волосами, выкрашенными в светло-абрикосовый цвет, чтобы скрыть седину, брови оставались черными и густыми, как в юности, красиво подчеркивая карие глаза, но губам уже чего-то не хватало. Кончетта обычно пользовалась тремя оттенками коралловой помады, от светлого до темного, комбинируя их, чтобы изобразить пухлость, отнятую природой. Она перебросила бриллиантовую застежку жемчугов со спины на грудь, чтобы драгоценности заиграли, – как полагала Кончетта, это придавало блеска и ей самой, – затем отступила, повернулась боком и наклонила лицо к зеркалу, втянув живот и распрямив плечи. Формы Кончетты к шестидесяти пяти изменились: была скрипка – стала утка. Узкая некогда талия раздалась и стала похожа на растянутую резинку поношенных трусов. Теперь до конца жизни придется носить жесткий пояс. Кончетта издала тихий вздох, признавая поражение. По крайней мере, она сохранила лицо.

На керамическом блюде были разложены по сортам маленькие бутерброды к чаю на тонких ломтиках белого американского хлеба – с острым сыром и ветчиной, с творогом и красной икрой, с инжирной пастой и взбитым медом. На многоярусной серебряной вазе шарики белоснежного свадебного печенья, украшенного розовой кокосовой глазурью, располагались рядом с вырезными коржиками в виде букв «Д» и «К». И вдруг Кончетта с ужасом сообразила, что это не только инициалы жениха и невесты, но и аббревиатура процедуры, которую она перенесла несколько лет тому назад в клинике Аллегени. Она быстро поменяла буквы местами.

– Какого черта, Конни, что за переполох? – Ал Де Пино, вот уже сорок два года как ее супруг, стоял в дверном проеме в плотных белых трусах. Своей комплекцией он очень походил на Шалтая-Болтая: шея, грудь, талия смотрелись одним целым, буквально без единого шовчика.

– Господи, Ал! Оденься. Палаццини уже на пороге.

– И что?

– Не хочу их пугать.

– Боюсь, что это мы, Де Пино, должны пугаться.

– Чего нам бояться?

– Этому Кастоне нельзя доверять.

– Не говори такое.

– Он мне не нравится.

– А мне нравится.

– Он сомнительный сирота. Почему она не могла выбрать мальчика с родителями?

– Ей нравится племянник, и что? Старший никогда бы не увлекся Пичи. А Джио? Не надо нам азартного игрока в семью. Это проклятие, от которого никогда не избавишься. Кроме того, он уже женат на ирландке. А Нино любит Лину Кортино со школы. Остается только Ники Кастоне.

– А у нас для выбора только одно семейство на всю Филадельфию? – Ал сложил пальцы двумя клювиками и клюнул слова для большей выразительности. – Мы что, не могли выбрать из трех штатов? Нас ограничивает география? Мы что, растения, которые могут вызревать только в определенном климате? Кто придумал эти правила?

– Твоей дочке нравится то, что ей нравится.

– Ты ее избаловала, и вот тебе результат.

– Нет, это ты против нашего желания перевез нас из Род-Айленда, когда на Пичи только начали заглядываться интересные молодые люди, и здесь ей пришлось начать все сначала, а потом война – и вот мы там, где мы есть.

– Это-то здесь при чем?

– В Северном Провиденсе было больше юношей, годных для брака. Посмотри вокруг. Филли – это помойка.

– Это ты так считаешь. А мне здесь нравится. Зато не попали в лагерь для интернированных.

– Только благодаря мне и моим связям. Ты и твое семейство – просто куча покорных овец. Все Де Пино подняли лапки вверх и потопали прямо в кутузку. Кабы не моя семья, не находчивость Джо Питерса…

– Я не собираюсь целовать твоего кузена Джо в зад до конца жизни.

– Ничего, не умрешь. Он спас нас от лагеря.

– Я посылаю ему бутылку на каждое Рождество, чего ты еще хочешь?

Ал почесал задницу.

– Ну не рядом же с едой, Ал! – Конни отпихнула мужа от обеденного стола. – Пожалуйста, веди себя прилично. Я терплю твои свирепые взгляды, и ворчание, и ветры, но другие люди же не обязаны. Вылупится своими черными глазищами, словно убить готов. Это недопустимо. Что за дурные манеры.

– Я не собираюсь меняться, чтобы нравиться другим. Ты не за Сержа Оболенского[40] замуж выходила.

– Это уж точно. Но ты бы мог хоть немного постараться. Приложи чуть усилий. Чуть галантности. Если не ради меня, так ради дочери. – Кончетта обошла стол и выровняла стулья, поправила салфетки. – Не понимаю я тебя, Алессио.

– Чего не понимаешь? Я люблю свое дитя. – И глаза Ала увлажнились. Он схватил бумажную салфетку.

– Только не мои парадные салфетки!

Кончетта запустила руку в вырез платья, выудила из-под лямки бюстгальтера сложенный носовой платок и протянула мужу, отобрав бумажную салфетку.

– Вечно эти финтифлюшки. – Ал вытер глаза платком.

– Таковы женщины. – Кончетта помахала салфеткой над печеньем. – Мы устаем глядеть на всё те же вещи, и тогда мы их украшаем. А теперь поднимись и надень брюки. И от тебя не убудет, если ты прибавишь к ним галстук.

– Убудет.

– Сделай это для Пичи.

– Что сделать для Пичи? – Пичи вошла в комнату. На ней была розовая шерстяная юбка и бледно-зеленый свитерок. Свитерок украшал небольшой розовый бархатный бант, и таким же, только зеленым, она повязала волосы.

– Все, что пожелаешь! – Кончетта взяла голову Пичи в ладони и поцеловала в лоб. Провела рукой по ее талии и потянула за пояс: – Ты такая худенькая.

– Я в порядке, Ма.

– Ты ж моя Пичи-Пичужка, худышка-малышка, пончик-симпомпончик. Меня не заботит твой размер. Ты выходишь замуж, и я так счастлива за тебя.

– Впервые вижу твою мать такой счастливой.

Ал сунул в рот кокосовое печенье.

– Ал, перестань вторгаться в закуски. Штаны.

– Я серьезно, Пичи, – сказал Ал, подтягивая трусы, чтобы скрыть пупок. – Эта свадьба – вся жизнь твоей мамы.

– Моя жизнь – это Пичи. И что с того? У нее будет самая блистательная свадьба из всех когда-либо виденных в Саут-Филли.

Зазвенел дверной звонок, и Кончетта, подбоченясь и вытесняя с дороги мужа, направилась из комнаты.

– Брюки, Ал! Штаны!

Пичи рассмеялась и по пути из гостиной к входной двери слямзила из вазы коржик в форме буквы «К». Прожевала коржик и быстро проглотила, потом распахнула дверь и впустила гостей.

– Тетя Джо! – Пичи обняла тетю Ники, появившуюся здесь в качестве посаженой матери жениха.

Джо Палаццини была невысока, коренаста и отличалась шикарной стрижкой, демонстрирующей во всей красе ее густые волосы, тронутые сединой.

– Ма! – закричала Пичи. – Девушки уже здесь!

Невестки Джо с подарками набились в прихожую. Пичи пригласила их в дом, а тут и мать ее выплыла из гостиной, приветственно потрясая полированной серебряной чашей:

– Призы! У меня есть призы!

– Будет весело! – Лина захлопала в ладоши. Совсем юная, недавно вышедшая замуж, она еще не насладилась свадебной суетой. Лина была из Сицилии, изящная, стройная, с ореховыми глазами, как у Клеопатры.

– Где мое место? У меня варикозные вены в левой ноге пульсируют, как насос, откачивающий воду из подвала после потопа. – Мэйбл сильно отекла в этот день, ее обручальное кольцо впилось в палец, напоминая скорее золотой жгут, чем ювелирное украшение.