Владимир Орловский (Грушвицкий)

Штеккерит

- Война? Война, милый мой, прекратится на земле не раньше, чем последняя инфузория сожрет предпоследнюю, - не раньше.

Штеккер закончил свою энергичную сентенцию не менее энергичным жестом, стукнул пустой кружкой по мраморному столику и окинул взглядом жующий и чавкающий зал.

- Все это - материал для будущей войны, - продолжал он, жестко улыбаясь. - Они и их дети, и дети их детей.

Собеседник проследил за его взглядом и содрогнулся, глядя на живое человеческое море.

- Ну, и вы тоже... готовитесь?

- Да, только об этом нельзя говорить вслух.

- Отравляющие газы?

Штеккер барабанил пальцами по столу, следя за дымом сигары.

- Д-да, - сказал он наконец, поворачиваясь к собеседнику. - Это будет в свое время сюрпризик, перед которым побледнеют иприт, льюисит и все, что было до сих пор в области военной химии.

- Секрет, конечно?

- Надеюсь, да... Хотя вынюхивают его усердно.

- В чем же будет сила этого яда, на который вы возлагаете такие надежды?

- Он должен быть средством для ударов молниеносных, оглушающих... Одно прикосновение его вызывает жгучую, невыносимую боль. При вдыхании его смерть почти мгновенна. Он проникает сквозь все оболочки органического происхождения.

- Но ведь против всякого яда, в конце концов, существует противоядие!

- Противоядие, разумеется, найти можно и должно, чтобы оградить своих бойцов. И я его открыл... после двух лет работы... Но пока его будут искать те, на кого обрушится мой газ, он свое дело сделает. Вообразите себе, какое впечатление будет производить такая туча, когда она широкою волной поползет на противника... Понимаете ли? Паника, безумие, отчаяние. Ничего живого на пути не останется...

Гейслер смотрел на собеседника почти с ужасом.

- И вы можете говорить об этом так спокойно? Неужели вы, занимаясь подобными исследованиями, не думаете о том, что они направлены на живых людей, которым они несут страдание и смерть?

Штеккер помолчал с минуту.

- Страдания единиц и миллионов единиц не идут в расчет на весах истории, - сказал он наконец сухо, - и когда помнишь об этом, то все становится очень просто и ясно.

- И как он будет называться, этот новый газ?

- Он будет называться "штеккерит". Полагаю, что на это я имею право?

Гейслер молчал, глядя в задумчивости на копошившийся людской муравейник.

В лаборатории сгущались сумерки, и Штеккер зажег огонь. За окном вдруг сразу стало темнее, будто опустили на него мутную завесу.

Штеккер сегодня задержался здесь дольше обыкновенного. Он перебирал в памяти все, что видел и слышал в течение последних дней.

Гейслер сказал как-то:

- Попробуйте поставить себя на место тех сотен тысяч, которых будут травить вашими газами, как крыс или сусликов.

Штеккер презрительно усмехнулся. Сотни тысяч - это пушечное мясо, предназначенное железными законами пополнять статистические рубрики убитых и раненых. А он принадлежит к числу тех, которые являются движущей силой в сложном ходе дел человеческих. Случайность, конечно, возможна всегда. Ну что же, он сумеет встретить смерть достойным образом, как подобает ученому и мыслителю. Но это нисколько не меняет сущности дела.

Штеккер бросил докуренную сигару, потянулся и перешел к рабочему столу, где стоял прибор для испытания физиологического действия исследуемых газов. Под большим стеклянным колпаком сидела большая серая крыса, беспокойно забегавшая при приближении человека. Штеккер посмотрел на нее несколько секунд, выжидая, пока она отодвинется к дальнему краю резервуара, в стороне от подводящего крана, потом впустил облачко красноватого газа под колокол и стал наблюдать.

Крыса забилась в угол, не трогаясь с места, и только когда первая багровая струйка, стелющаяся по дну, лизнула ноги, она, почувствовав ожог, жалобно закричала и заметалась в прозрачной клетке, стукаясь носом о стеклянные стенки.

Штеккер равнодушно следил за знакомыми этапами действия газа. Крыса, бегая от стенки к стенке, наткнулась на небольшую колодку, поставленную посреди дна и возвышавшуюся над ним на несколько дюймов. В одно мгновение она вскарабкалась наверх и глядела на подымающееся снизу багровое море, вся дрожа и облизывая обожженные лапы. Но дышала она по-прежнему спокойно, - вне облака присутствие газа не беспокоило животное. С этим-то и приходилось бороться больше всего и пока безуспешно. Газ имел колоссальную плотность и чрезвычайно медленно смешивался с воздухом, двигаясь густой волной. И сейчас было то же, несмотря на примеси, имеющие назначением облегчить распространение ядовитого облака. Правда, оно давало о себе знать издали слабым приторным запахом, уже знакомым Штеккеру, но запах этот, вызываемый именно летучими примесями, не был ядовит, хотя и причинял легкое головокружение.

Штеккер пустил в ход пропеллер, вделанный в верхнюю крышку колокола. Завертелись лопасти, и волна воздуха всколыхнула осевший внизу газ. Красноватые струйки его завихрились спиралями и быстро поползли кверху. Крыса пронзительно закричала, подняла кверху лихорадочно раскрытый рот и задышала тяжело и прерывисто, потом в судорогах свалилась на бок. Еще полминуты - и багровый туман колыхался уже над совершенно неподвижным телом. Штеккер остановил пропеллер и открыл кран, через который взбрызнулась под колокол струя распыленной жидкости, в течение минуты поглотившей газ. Опыт был кончен. Он снял колпак с тарелки и осмотрел внимательно мертвое животное. Воспаленная кожа, клочья выпадающей шерсти, помутневшие глаза - ничего нового.

Штеккер позвонил. Явился служитель, ленивый и сонный парень, взятый временно взамен заболевшего старожила лаборатории.

- Уберите, - сказал ему Штеккер, показывая на ящик. - И приготовьте к завтрашнему утру морскую свинку из большой клетки.

Служитель все с тем же апатичным видом взял за хвост мертвую крысу и пошел к двери. Штеккер покачал головою. Он недолюбливал этого неповоротливого, странного человека, глядевшего всегда исподлобья и скупого на слова.

- Экая сонная тетеря, того и гляди каких-нибудь глупостей наделает сдуру. Слава богу, через три дня вернется старый Густав.

Он подошел к маленькой двери, от которой несколько ступеней вели вверх по узенькой лестнице в небольшую темную комнату, служившую для опытов над действием различных лучей. Помещение было глухим тупиком, не имевшим другого выхода. По пути Штеккер оглядел несколько стальных баллонов, стоявших подле двери. Они были наполнены газом под большим давлением и стояли здесь временно, перед отправкой на испытательный полигон.

Сзади послышались шаги. Вошел снова служитель и стал передвигать что-то на столах.

- А как с собакой, господин профессор? - спросил он таким голосом, точно ему лень было ворочать языком.

Штеккер взглянул на небольшую клетку, стоявшую на высоком столе у окна, в которой дремала, свернувшись клубком, маленькая собачка. Она подверглась накануне воздействию газа в слабой концентрации.

- Дайте ей корму и оставьте здесь, я займусь ею завтра утром.

Штеккер поднялся по узким крутым ступенькам, зажег свет и задернул штору, закрывавшую плотными складками проем двери. Он подошел к столу, на котором стоял большой спектроскоп, плоский стеклянный сосуд, наполненный газом, катушка Румкорфа и еще несколько приборов. Здесь работа была спокойной, методической, в ней не замечалось бега времени. Сменяли друг друга цветные линии в поле спектроскопа, жужжал однообразно индуктор, в дальнем углу скреблась мышь. Часы внизу пробили девять, - Штеккер машинально сосчитал удары; где-то далеко хлопнула дверь.

Так прошел час, может быть, больше. И вдруг протяжный, полный смертельной боли и страха собачий вой ворвался в темную комнату и замер... Штеккер вскочил на ноги, повернул выключатель и бросился к двери, но, отдернув штору, остановился как вкопанный, не смея ступить дальше. Узкая дыра внизу была заполнена багровой массой, которая тихонько колыхалась и медленно ползла вверх со ступеньки на ступеньку, подобная отвратительному студню.