Как адская сила трепещет перед небом и падает ниц, так я падаю перед ней, перед ее величием и очарованием, перед ее притягательной стихийной силой и красотой. И как огонь горящий в груди, словно подаренный мне Прометеем, эта жестокость и вражда не находит себе места. Она распыляет ее сильнее и сильнее. Хочется жечь, сжигать дотла и идти наперекор той силе, чтобы испытать еще большее, даже если это предвещает мне сгореть в собственном пожаре вожделения. Жить иначе для меня кажется теперь настоящим безумием и пустым безрадостным однообразием.

5 марта

Эти кровавые ковры всплывают в сознании. Они не оставляют меня в покое и мучают разум. Образ пятен от пролитого вина на подушке.

Мой внутренний голос шепчет мне, что этот лунный срок подходит к концу. Близится ночь – темная и всепоглощающая, какую я не видел и не испытывал. Твои глаза были такими. Когда я глядел в твои зрачки, то чувствовал себя в них ничтожно малой частью, словно обособленный от целого оторванный кусок ткани, который ищет способа вернуться в свою вселенную. В твою вселенную – она была несоизмерима большой, я пробудил ее в тебе, но не предполагал насколько могущественной может быть та сила, спрятанная глубоко в тебе. Забавно, но я видел в ней себя, как будто заново воскресшего, чтобы нести беспредельный свет всему. Ты подарила его мне. Мы словно обрели бессмертие не телесно, но путем духовного соприкосновения.

Что теперь смерть? Отживший пережиток страха. Но он не властен над нашими алмазными душами.

В ее объятиях мы блаженно упьемся счастьем и ляжем на дно своих страданий. На перинах смерти из листьев и примятой травы лицо окутает влажный воздух. Они пророчат кончину – бесславную и безраздельную. В одиночестве на жертвеннике природы. Там среди звезд и луны, когда все будут спать и видеть серые сны, мы уйдем в иное. Мы станем пылью, как вечно странствующие отшельники, будем сопровождать в походе играющий ветер. По высоким пышногрудым холмам и широким просторам, бесконечно захватывающим долинам. Это состояние будет подобно легкой прохладе в летний сезон.

Твои длинные блестящие черные кудри волос развеваются как в жизни и искрятся в лунной реке. Ты смеешься. А потом… начинаешь разлагаться прямо у меня на глазах. Как вспыхнувший на жарком солнце мотылек, сгорающий в лучах времени. Куски плоти опадают с лица, свисают с обнаживших мышцы щек. Не могу смотреть, но и отвернуться не в силах.

Нет, нет, это происходит не со мной.

6 марта

Она была чистой в своей красоте. Такой неземной. Теперь ты вспомнил, что сделал, чтобы запечатлеть эту красоту навсегда. Боже мой, зачем? Зачем ты это вспомнил?

Вспоминаешь мужское худое тело и топор, прокладывающий путь к сердцу, разрубающий грудную клетку пополам, из которой на пол выливались литры крови. Темная струя фонтаном брызгала в потолок и стены. Ты вытирал рукой лоб и опускал топор снова. Кости хрустели, как заводные музыкальные инструменты, жилы чавкали, сердце вибрировало тупым страхом, словно боялось остановиться. Две багровые склизкие губки, продолжая вздуваться как кузнечные меха, выпали из отверстий в поломанных ребрах. Желтый жир вперемешку с красными клубками кишок блестел в свете лампы, выныривая из дыры змеей. Все это скользило, вертелось, падало, шлепалось, трещало и ползло, словно живое единое создание, отделившееся от себя.

Ты убил его, но она не могла выдержать этого. Она погибла вместе с ним.

Проклятый! Почему ты это сделал? Демон! Почему? Почему не оставил ее? Почему не дал им уйти, когда она так просила оставить их? Почему ты был таким упертым и эгоистичным в своих желаниях?

Ладони кровоточат и дрожат. Они расплываются перед глазами, превращаясь в бесформенное пятно. Глаза застилают слезы. Ты падаешь на колени и не видишь перед собой ничего. Слезы с шипением капают на ладони, которые еще некоторое время назад были мокрые от его крови. Теперь приходит осознание, что больше ты не увидишься с ней. Больше не увидишь ее никогда. Не увидишь ее никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Кажется, это слово для тебя теперь обрело плоть. Научилось разговаривать. Оно звучит в твоих ушах, как звук молота, ударяющего по металлической железяке. Это больше чем слово. Крик Творца.

Чувства и эмоции как симфонический оркестр в минуты кульминации захлестывают все твое дрожащее тело, окруженное живыми частями некогда полноценной личности, ползущими по полу в поисках своего носителя. Что ищете вы, глупцы? Слепые твари! Он давно мертв! Оставьте его и двигайтесь дальше! Двигайтесь дальше сами. Оставьте его.

Осознание – и ты становишься живой обнаженной плотью. Горячие слезы с новой волной подступают, брызгают из глаз, и ты начинаешь рыдать, как чертов псих. Это уже не остановить. Сейчас ты растерян и словами не способен передать смятение сердца.

А ее сердце по-прежнему лежит у тебя в шкафу. Наверное, давно испортилось, ты боишься смотреть. Раньше ты ходил к нему, проверял, не бьется ли оно. Ждал ответ. Но всегда получал молчание.

9 марта

Из многочисленных мук и острых ощущений я нанизываю на замерзший сук свои оголенные окровавленные страдания, и из адской бездны рождается крик беспомощной радости. Отчаянный крик счастья, смех без надежды. Безжизненный катарсис поврежденной машины, вышедшей из строя, обретшей суть горя, познавшей бесплотный поток желаний. Вот оно освобождение. Я не думал, что оно будет таким ужасающим. Может быть, я ошибался.

11 марта

Я все еще не способен отличить, где реальность, а где сон, где люди, а где их только видимое присутствие. Где пасутся козы и свиньи.

Играет девятая симфония Людвига Вана. И люди кажутся теперь для меня временами года.

Они гниют и их слова разлагаются вместе с ними.

Они льдом покрываются.

Они тают и обнаруживают себя в собственных экскрементах.

Они сгорают в лучах Солнца и жалуются на свет.

Они плюют на весну и радуются хмурому лику осени. И плачут ей по уходящему лету. Тоскуют по безвременно утраченным годам.

А птицы продолжают петь арию по уходящему году – так плавно и нежно, пролетая мимо наших гнезд. Они летят бесшумно. В птичьем языке есть что-то от поэтов – их тоже ни черта не понять.

Что мне человеческий труп? – телесный сосуд, которому все чего-то не хватает. Оно как будто сковывает и лишает возможности быть. Это тело как темный склеп, сокровищница опустошенная, и я с ним до конца. Когда бы у души были орлиные крылья, чтобы взлететь к небесам и мчаться свободно устремленной ввысь туда где празднуют ночь наши предки. Смеяться как в последний раз, но так чтобы искренне и не думать о том, что это больше не повториться. Запомнить это навсегда. Чувствовать эту восторженную воскресшую дикость, которая питает всего меня и заставляет танцевать, говорить мне кто я есть и почему я тут.

Нет, я не животное, не солдат в строю у Одиссея, нет, я хочу быть кем-то еще. Хочу чувствовать дух и быть с ним единой мыслью.

Иди вперед, чувствуй ветер, поднимающий твои руки и ласкающий лицо, как любимая кошка. Чувствуй землю, что под тобой, как будто она заодно и приветствует твой путь. Ты видишь гораздо больше того, что видят другие, потому что они привыкли и не считают нужным открывать глаза. Это очевидно, само собою разумеющееся, то, что должно быть. Но это удивительно! И следует этому каждый раз восторгаться, дышать этим и продолжать смотреть с любовью, которая как зеркало позволяет отражаться и в других. Даже в своем собственном ничтожестве, упиваясь великим сокрытым и сокровенным, испытывать подъем сил и чувств, возвышенных и прекрасных, делающих тебя бессильным и могущественным…

В мире должна быть истина. Истина любовь. И я убил ее. Убил ее в своем сердце. Убил истину. Что остается после того? Сейчас во мне ад, и он будет бушевать, и расширяться и становиться все больше.