– Я понял… – Сталин быстро написал несколько слов на листке с заметками. – Будем отслеживать процесс. Так. Сейчас ступай домой и сиди там тише воды, ниже травы. Все тебя уже заждались. Утром еще поговорим…

…В кремлевскую квартиру Саша поднимался, с огромным трудом таща за собой два огромных чемодана и большущий сверток. Конечно, можно было бы вносить багаж по очереди, но тогда исчезло бы очарование сюрприза, а потому Белов упорно пер неподъемную ношу по ступенькам широкой лестницы.

– Еще хорошо, что товарищ Сталин обзавелся квартирой на первом этаже, – пробурчал Александр. – Вот был бы номер, если бы он на третий вселился… – Тут он наконец оказался у двери и уже собрался было позвонить, то есть покрутить торчавшую из двери ручку звонка, когда вдруг хлопнул себя по лбу и с чувством произнес: – Вот идиотина! Мог ведь к двери по одному принести, а я-то – тупизна инертная! – все вместе волоку, точно ишак афганский!

С этими словами он, наконец, позвонил в дверь. И через секунду оказался в объятиях Веры Степановны:

– Сашенька! Сашенька! Голубчик ты мой! Как здоровье? Поправился? Вот смотрю – ни капельки! – Вера Степановна тормошила и мотала мальчика, который даже и не пытался сопротивляться. А та продолжала ворковать, гладя и целуя своего ненаглядного Сашеньку…

– Нам как сказали, что у тебя – туберкулез, после австрийской тюрьмы – мы так перепугались… – Тут Беляева понизила голос: – Товарищ Сталин неделю мрачнее тучи ходил. Все молчал, все места себе не находил. Я как-то осмелилась, да и спросила: как там, мол, Сашенька наш. А он, – Вера Степановна наклонилась к самому уху мальчика и прошептала: – Он-то сперва чуть трубку свою не перегрыз, а после как глянет на меня – я чуть не умерла! Выскочила за дверь, а он, слышу, черными словами ругается… Ну да что же мы стоим? – всплеснула руками женщина. – Ты ж голодный! Пойдем, покормлю тебя…

Почувствовав, что словесный водопад иссякает, Саша решительно вмешался в этот монолог:

– Тетя Вера, да я есть не хочу. Меня в Кремль завозили, ну там и покормили… А я вам… то есть тебе подарок привез.

И с этими словами он решительно принялся развязывать свой узел. Оттуда появился отрез дорогущего меланжевого драпа и две шкурки черно-бурой лисы.

– Вот, это тебе на пальто. Мне там объяснили, что английский драп – самый лучший, вот я и… – смутившись, Белов замолчал.

Вера Степановна решила, что мальчик стесняется того, что подарок слишком дорогой, и начала восхищаться качеством, расцветкой и заботливостью своего Сашеньки. Но смущался Александр вовсе не из-за этого: он чуть было не ляпнул небрежное «прихватил». «Прихвачен» отрез был в блестящем гамбургском магазине, в котором Белова больше всего интересовала касса…

В этот момент в коридор вышел Надмит Банзарагша. Он остановился, внимательно оглядел Сашу, затем улыбнулся той загадочной «лунной» улыбкой, какая бывает только у жителей Восточной Азии, и поклонился, сложив руки:

– Приветствую тебя, трижды пришедший. Твой путь долог, но, как я вижу, удачен. Старый Цин сдержал Молодой Ян в крепкой узде, а Ян исполнил свое предназначение под руководством Цин. Даосы знали, когда…

– Да что ты, Надемит Банзаргашевич, опять свои антимонии развел! – воскликнула Беляева. – Вот ты лучше глянь, какой мне подарок Сашенька привез, – и гордо продемонстрировала отрез.

Тибетец ощупал материал и рассыпался в по-восточному цветистых и образных похвалах. А Белов тем временем вытащил из чемодана плотный сверток и с поклоном протянул его бывшему монаху. Тот принялся разворачивать, шурша пергаментной бумагой, и вдруг охнул, поднял на Сашу увлажнившиеся глаза и тихо проговорил:

– Спасибо. Большое спасибо, – и прижал к груди несколько буддистских картин-тхангки[115].

Кроме картин в свертке была еще небольшая – сантиметров сорок в высоту статуэтка Будды из слоновой кости, инкрустированная золотом и черной бронзой. Надмит несколько раз приложил ко лбу каждую тхангки, потом низко склонился, подхватил полой рубахи скульптуру и бесшумно исчез где-то в глубинах квартиры.

Тут же последовали несколько мелких сувениров обслуге: серебряная брошь в виде розы – подавальщице, большой шелковый платок, расписанный немецкими пейзажами, поварихе, шикарная чайная пара с такими же сюжетами – горничной. Помощнику по кухне со смешной фамилией Харьковский, которого Саша с детской непосредственностью своей молодой половины перекрестил в «Московского»: – «Вы же, дядя Коля, в Москве работаете, а не в Харькове…» – досталась паркеровская авторучка, а уборщику Мингалееву, всегда отличавшемуся каким-то удивительным лоском – шелковый галстук. И в этот момент вернулись из школы остальные дети…

– Сашка! – наплевав на все условности, Светлана с радостным визгом повисла у названого брата на шее. – Сашка приехал! Ура!

И совершенно не стесняясь, принялась его целовать.

За последние три месяца Саша изрядно окреп и даже подрос. Поэтому он, почти без натуги, подбросил Светлану вверх и поймал на руки:

– Здравствуй, Светик! Здравствуй, сестренка!

Василий, иронично ухмыляясь, смотрел на эту сцену, потом подошел поближе и сунул Белову руку:

– Здорово, Сань. Поправился?

– Ну так, – Александр поставил на ноги все еще вздрагивающую от восторга Светлану, и мальчики обменялись рукопожатием. – Готов к труду и обороне. Здорово, Темыч, – он приобнял Артема, хлопнул его по спине. – Айда, подарки разбирать!

И они потащили в комнаты остальной багаж…

– …Вот, Светка, а это – тебе, – Александр достал из чемодана огромную куклу, ростом чуть только не до пояса девочки. – Ее зовут Лоттхен, впрочем, она сама может это сказать.

С этими словами он нажал на ручку куклы, и та отчетливо произнесла: «Лотти». Светлана вцепилась в подарок:

– А она еще что-нибудь говорить умеет? – спросила она, осматривая куклу восхищенными глазами.

– Да ты чего? – засмеялся Василий. – Светик, она же – не живая!

– А говорить все-таки умеет, – улыбнулся Саша. – Вот…

Он бесцеремонно задрал кукле платье, от чего Василий и Артем слегка смутились: у куклы было туловище, аккуратно повторяющее строение тела настоящей девочки. Разве что половых органов не было, но зато имелась самая настоящая попка. Светлана в немом изумлении во все глаза смотрела на это чудо, а Белов нащупал какое-то мягкое место на животе Лоттхен, как-то по-особому нажал…

– Вот, – сказал он, оправляя платье куклы. – Теперь нажми ей на ручку.

– Мутти, – пискнула кукла.

– Это значит «мама», – сообщил Саша открывшей от удивления рот девочке. И предваряя дальнейшие расспросы, пояснил: – Больше она ничего говорить не умеет. Не научили…

Света накинулась на Сашку с такой бурной благодарностью, что чуть не свалила его с ног. Но тут же выяснилось, что на этой замечательной кукле подарки для Светланы не кончились…

– Вот еще тебе, – Белов протянул ей большущую коробку, обтянутую бархатом. – Вас приветствует фирма Герлен, Париж!

В коробке оказался набор косметики и флакон духов. Светлана с трудом выдернула притертую хрустальную пробку, и по комнате поплыл тонкий, какой-то очень свежий, весенний аромат. Девочка восторженно зажмурилась, прижала к груди коробку…

– Саша, ты… ты… самый-самый! Самый лучший! Правда, Васька? Правда, Темка?

Мальчики пропустили ее вопрос мимо ушей. Они были заняты изучением двух кинокамер «Истмэн Кодак», каждая – с набором объективов. Возможность самостоятельной съемки настоящего кино захватила обоих ребят с такой силой, что они далеко не с первого раза расслышали слова Белова:

– Вот, Красный, а это – тоже тебе.

Василий с трудом оторвался от кинокамеры, поднял голову и замер. Перед ним лежал огромный, переплетенный в кожу альбом с тисненым названием: «Reichswehr. Kommando der Verteidigung. Flugzeugen: Aussehen und Leistung»[116]. Он не дыша открыл альбом. На первой же странице в глаза бросилась надпись: «Streng geheim! Einzig Offiziere! Nehmen Sie nicht von dem geschützten Räumlichkeiten»[117]. С трудом по слогам Василий прочитал и перевел прочитанное, после чего в изумлении уставился на Белова.