========== 0. ==========

Он знал, что его ждут.

Шорох острых ногтей по грубому дереву, когда Она невзначай касается рукой тяжёлого комода в прихожей. Пальцы с привкусом льняного масла и красного кайенского перца. Волосы, густые и тяжёлые, с пряным запахом корицы и опьяняющим флером ванили. Он знал, что его ждут. И об этом не знал больше никто.

Она не спит до поздней ночи, высматривает во тьме горизонта отблески ходовых огней, смиряясь с колотящимся у самого горла сердцем, которое однажды и бесповоротно подвело её. А он гонит под сотню по ночной трассе, сбежав с медосмотра, только бы не терять драгоценного времени. После очередного задания, слегка задетый, не смертельно, без угрозы для жизни, но для внеочередного недельного отпуска хватило. Он знает, что с Ней вернётся в строй быстрее, чем среди белых стен и белых, как стены улыбок медицинских сестер.

Почему ты родилась именно здесь? Почему живешь именно здесь?

Она не помнила ничего, кроме летающей пропасти, а он помнил лишь её, застывшую посреди столпов огня, в пламенно-рыжем платье, будто Она сама огнём охвачена. Дым путался в её волосах, а в босые ступни вгрызались острые каменные сколы. Он думал тогда, что Она ему только лишь привиделась… Потом Она привиделась ему в здании Международного суда, где разбиралось дело разгромленной Соковии, а следом на аллее в Центральном парке. «Дважды случайность, трижды — судьба», — мать любила эту поговорку.

Вместо просторной квартиры и сувенирной лавки теперь крохотный домик на окраине Бронкса, другим соковийским беженцам повезло меньше — в трейлер-парке не свить уютного гнезда. На её кухне снова поселились оргалитовые дощечки, а на них — цветы, написанные акрилом. Милое увлечение, отдохновение души на новом, необжитом месте и времени, когда надо начинать жить заново. Она ещё не обзавелась вазоном, и цветы его ставила в банку из-под арахисового масла, а записки с буквой «С» в левом нижнем носила с собой. Она не любила кофе, но научилась варить его так, что лучше он не пробовал нигде.

«Кто она?» — спросит Романофф в очередной раз. — «Я же всё вижу». А в глазах неподдельное женское любопытство, даже ревность какая-то. Роджерс лишь улыбнётся и в очередной раз бездарно соврёт: «Не понимаю, о чём ты».

Она говорила с лёгким акцентом и щекотно смеялась в ворот его кожанки, а ладонями снимала неподъемный груз с его плеч вместе с хлопком рубашечной ткани, пронзительно-синей, как его глаза, выглаженной без единой складочки. С Ней было легко и свободно, с Ней он не чувствовал себя ископаемым болваном, лишь боялся, что сам неосторожно торопит события, однажды оказавшись у её порога. Будто чувствовал, что его ждут.

Почему все дороги ведут к тебе?

Она сидела напротив, слишком далеко — ни обнять, ни дотронуться, лишь прижимать к губам её невозможные пальцы и смотреть в густую тьму её глаз, напоенную, разгоряченную красным сухим. Он пил вино впустую, зная, что его не берёт хмель, но все же в стельку был пьян. В духовке остывал ужин, но он не мог выпустить Её из рук. Ворот майки давил на горло, жизненно необходимый кислород таял и пламенел под шёлковой тканью её платья, и Стив будто снова тонул в мутных водах Потомака, захлёбываясь палящим желанием.

Он впервые любил женщину, когда багряно-рыжие лучи закатного солнца перекрестьями укладывались на разорённую постель, на сбитые простыни и разбросанные по полу подушки. В руке жалобно стонали кованые прутья изголовья, выдранные с корнем легче лёгкого, словно гитарные струны, а Она стонала ему в ключицу, называла его по имени так, как никто никогда не называл. Он не знал, куда деть свою силу, бесповоротно теряя контроль, боялся, что сломает Её под своим весом, а Она стискивала меж пальцев простынь до хруста разорванного сатина, чтобы не изранить его плечи.

Почему я не встретил тебя раньше?

Блаженное забытье, парящее в невесомости тело и беспечная пустота мыслей, Её маленькая голова на плече и долгие поцелуи на ночь, уже не такие жадные, полные тягучей, почти болезненной нежности. Под его пальцами губы Её бархатные и влажные от поцелуев, а бёдра тесные, налитые жизнью, с такими бёдрами рожать бы детей, он ещё не знает, когда сказать себе «стоп», пока не тупеет окончательно.

Кофе по утрам почти всегда убегает — он не любит отпускать её из постели рано, пока однажды Ей не привозят кофеварку с обязательным букетом фиалок, её любимых. Он любит трогать Её мокрые волосы, длинные и тёмные, когда Она устраивает вечерние заплывы в ванной со свечами и аромалампой. В лампе дрожит тонкой плёнкой масло с запахами диких цветов, рождённых в странах, где зимы никогда не бывает, а он ни разу ещё не смог пройти мимо и не присоединиться. И пусть на пол хлещет вода, выталкиваемая его немалым весом, плевать — это домик на окраине Бронкса, и снизу нет соседей. Она любит фильмы сороковых, и по вечерам они смотрят их нон-стоп, завернувшись в плед, бесстыдно переплетая ноги. Стив невпопад подпевает Линн Бари «I know why and so do you»*, ей в шею и волосы, Она смеётся, а он верит и не верит, что, наконец, нашёл Её. Ту, что будет ждать его.

Бесконечная война остается за порогом Её дома, и мир принадлежит ему одному, пока о Ней не знает никто.

Комментарий к 0.

*Песня из фильма “Серенада солнечной долины”, 1941 года выпуска.

Сахар застревает в зубах, но организм автора требует. ))

========== 1. ==========

В обычный вечер обычного вторника Роджерс вручает ей синюю корочку.

— Теперь ты полноправная гражданка США.

Это был паспорт, с пропечатанным на защитных, фоновых сетках именем Камилль Кост и её фотографией в левом верхнем углу. Стив называл её Кэмилл или Кэм на американский манер, и она долго привыкала к этому. В стране, где она родилась, не используют сокращенные имена.

— Откуда ты взял моё фото? В Соковии для этого нужно было идти в специальное ателье…

— У нас всё проще. Все твои данные в единой базе.

— А подпись? — в её глазах лучинки гнева, она с недоверием перелистывает гладкие странички, трогает уплотнение микрочипа и водяные знаки. Кажется, настоящий.

— Ты расписывалась в терминале у посыльного.

— О Боже, это же… Стив, у нас за такое сажали! — она хлопает себя по бёдрам, закипает негодованием, документ откладывает на край журнального столика, бережно, но смело. Сделать паспорт для беженки раньше положенного срока, минуя необходимую бюрократию — это не в киоск за газетой сходить.

— Ну, у меня есть некоторые возможности.

— Стив, мне ничего не нужно, — она мягко отстраняется, выплетается из его рук, забивается в уголок дивана, как обиженная. Его бедная, потерянная девочка, оставшаяся без дома и родины, слишком сильная, чтобы признаться в этом. — Чем я лучше остальных беженцев? Я не хочу, чтобы кто-то думал, что я с тобой из-за твоих возможностей…

— Глупости, — сделать для неё всё, что в его силах, так же естественно, как просыпаться с ней рядом по утрам, и пусть это происходит реже, чем ему бы хотелось. О ней не знает почти никто, а те, кто знал («Этой мэм нужно оформить гражданство как можно скорее», «А кто она такая? С чего это?», «Потому что так надо».) получили чёткий приказ держать рты закрытыми. О ней не знал ровным счётом никто, и впервые ему так искренне наплевать на чужое мнение. — Зато теперь ты сможешь увидеть родителей, а так пришлось бы год ждать.

Соковия — страна маленькая и проблемная, как однажды рассказала ему Мария Хилл. Партийная диктатура и жёсткий режим цензуры никак не вязались с демократией и свободой слова, в которой капитан рос и жил, которая впиталась в него до мозга костей, и кто бы что не говорил, для него это не иллюзия и не припарка, а цель и смысл жизни. Косты, обозреватели местной независимой газеты, много путешествовали, и однажды их просто не пустили назад. Они осели во Вьетнаме, без возможности видеться с дочерью, а она жила под колпаком целых пять лет, пока земля не разверзлась у неё под ногами. Но несмотря ни на что Камилль любила свою страну. Красивую, зеленую страну, спрятанную среди скалистых громад и искристых водопадов горных рек и речушек — вен и артерий её земли.