- Но это не просто обычная какая-нибудь книга. Мы ничего не можем в ней прочитать. Одни клинышки и скобочки, - Наташа достает книгу из сумки и раскрывает ее, показывая черному глазку. - Мы думали...
Старуха начинает возиться с замками. Что-то все время лязгает и срывается, наконец дверь отползает чуть назад, и тяжелая, ужасная вонь обрушивается на девочек, у Любы аж перехватывает дыхание и грудь сжимается в тошнотворном спазме. Она закрывает нос рукой.
Дверь отползает глубже, и Наташа втаскивает Любу внутрь. В коридоре почти ничего не видно, Любе с трудом удается различить старуху, прижавшуюся к вешалке, как сноп темных тряпок, обвалившийся со шляпной полки. Старуха задвигает дверь, щелкает замок, и потом в стене открывается рыжий проем на заполненную тусклым садящимся солнцем кухню. Приглушенный вязанными занавесками свет проникает в коридор, отображая мятые газеты и милицейскую фуражку на туфлях и рваных тапках под вешалкой.
- У вас сын - милиционер? - спрашивает Наташа, касаясь рукой защелкнувшегося замка. Люба дышит сквозь зубы, зажав пальцами нос. Наташа оглядывается на нее и тыкает пальцем в замок, а сама переступает порог кухни, держа книгу перед собой. Люба осторожно поворачивает головку замка и чуть тянет дверь на себя, чтобы возвращающаяся на место щеколда уперлась в засов.
- Милиционер у меня, - хрипит старуха, еле дыша.
Воздух со свистом входит в ее тело через оскаленный рот. Лицо старухи плохо различимо, потому что она стоит спиной к окну, волос на голове у нее совсем мало, оставшиеся растрепаны, как одуванчиковый пух. Она не выдерживает стоять и садится на деревянный табурет с толстыми ребристыми ногами, застеленный куском клеенки. Наташа кладет захлопнувшуюся книгу на стол, рядом с чашкой и отблескивающими бутылками, в разной степени наполненными жидкостью. Старуха смотрит на книгу, по-прежнему не в силах справиться с дыханием, в остекленевших вытаращенных глазах ее Люба не может различить никакого интереса, одну только похоть смерти, видимо и теснящую старухе грудь. Опухшая венами рука с крупным тесненным перстнем на безымянном пальце бессильно лежит перед старухой на столе, она не может подняться за книгой, камень в перстне черен, как вороний глаз, и оправа захватывает его тонкими изогнутыми колючками, похожими на муравьиные челюсти. За стеной, в глубине запыленных комнат, Люба различает неясный звук, будто кто-то перетаскивает с места на место тяжелый чемодан.
Наташа присаживается на другую табуретку, поджав ногу, и Люба видит потемневшую подошву ее летней туфельки без каблука.
- Макулатура, - с клекотом выдергивает из себя Лариса Леопольдовна. - Денег не стоит.
- Так вы же, бабушка, и не открыли даже, - обиженно протягивает Наташа.
- И так вижу, - старуха чуть подается вперед, сглотнув морщинистым горлом, как большая жаба. - Но уж ладно, возьму. Я вам, девочки, судьбу расскажу. Жизнь вашу и смерть.
- Вы нам лучше, бабушка, про дерево расскажите, над которым над которым то птичка пролетит, то звездочка с неба упадет, - произносит Наташа, скромно поднимая ресницы.
- Я сказок не помню, - глухо хрипит Лариса Леопольдовна. - Ты уже взрослая, я тебе про смерть расскажу.
- Про смерть не интересно, - Наташа потешно морщит носик. - Хочу про дерево. Пожалуйста, расскажите про дерево, а то вы помрете, и никто не расскажет.
Лариса Леопольдовна издает глоткой звук, похожий на облегчение прямой кишки обратно в перегнивший живот. Люба вдруг догадывается, что это смех.
- Помрете ведь, Лариса Леопольдовна, - нежно тянет Наташа, вынимая из стоящей на столе чашки ложечку. - Вы старая, больная, еле дышите, еле ходите...
- Пошла вон! - гавкает старуха. - Вон, падло!
- А как же звездочка? - изумляется Наташа, словно не замечая этой грубости. - Пожалуйста, расскажите хоть про звездочку. Ну я вас очень прошу, очень-очень, вы уже почти труп, и кто мне потом расскажет...
Лариса Леопольдовна вновь издает кишечный звук, который неожиданно превращается в имя собственное.
- Надя! - всхлипывает она.
В углу кухни, за рваной занавеской, бывшей вероятно в свои славные эротические времена даже летним платьем хозяйки, белым в голубой цветочек, дергается дверь чулана, и из стены выбирается грузное тело, неся с собой тучу вони и раздраженных мушиных голосов. Надя, в прошлом дворничиха дома номер восемь, грузна и неповоротлива, зато несгибаема в ближнем бою. Когда она выволакивается на свет, становятся видны ее бесформенные босые ноги, могучие, усыпанные лиловыми синяками и вздувшимися гнойными язвами. Она одета в розовую вязаную кацавейку, испорченную пятнами грязи, и бесфасонную мини-юбку холщового цвета. В руке Надя держит кухонный топор. Некогда бурячно-багровая, одутловатая рожа ее теперь вовсе заплыла и сильно посинела, словно на нее нашла тень непреходящего гнева, глаза превратились в узкие щели, а волосы растут из головы, как пряди рыжеватой пакли. Надя и прежде была толста, но после смерти, - а умерла она три года назад морозной зимней порой на лавке, упившись до озверения и заблевав свежевыпавший снежок гнилым супом, а под занавес еще и обоссавшись, - после смерти она стала еще толще, раздулась, как носорог, и толщина есть не водянистая рыхлость трупа, а рычажная боевая масса, способная сокрушить собой даже кирпич.
- Вышвырнуть вон! - всхрапывает Лариса Леопольдовна, даже не оборачиваясь к своей слуге, с такой злостью, что из пасти ее вылетают в воздух брызги слюны.
Услышав приказ, Надя свирепо ревет. Люба дергается назад, к входной двери, а Наташа вцепляется рукой в обложку своей книги.
- Помоги мне! - пронзительно взвизгивает она.
Что-то с размаху ударяется во входную дверь, которую Люба оставила открытой, дверь распахивается, глухо хлопнув по одежде на вешалке, заходящее солнце меркнет, воздух становится, как темный мед, и какая-то косая сила бьет в бульдожье лицо Ларисе Леопольдовне, старуха сотрясается от удушья, судорожно закатив мутные зрачки, Надя бросается в бой, грузно врезаясь плечом в пузатый холодильник, она с ревом заносит над припавшей к столу Наташей топор, но Обезьяна с разбегу ударяется ей плечом в живот, тонкий локоток дергается вверх, и зловонная тьма выплескивается из брюха дворничихи на пол, желтая пластмассовая лампа под потолком кухни вздрагивает от ее бешеного рева. Обезьяна с писком выдирает нож и бьет снова, раз, еще раз, прежде чем топор не обрушивается вниз, но он уже не находит там себе рыжих косичек и с лишь грохотом разбивает край стола. С диким воем Надя поворачивается вокруг своей оси и крушит вторым ударом какие-то склянки у плиты. Обезьяна падает на колени, едва уворачиваясь от летящей сверху смерти.
