У меня хозяйство и братишка, у него своих обязанностей полно, просто так не вырвешься. Заранее предупреждать надо…
Тут-то я и удивилась.
Нас с Корсом мама читать учила, и писать тоже, перья и бумага у нас в доме были чем-то обычным, равно как и купленные у бродячих торговцев книги. И я любила посидеть с томиком перед очагом, переделав всю заданную мамой работу.
А Мих не умел ни читать, ни писать. Вообще…
Буквы знал, примерно половину, кое-как свое имя мог накарябать, тем и ограничился.
Учиться дальше он не хотел, крестьянину это ни к чему. Но дать знать друг другу… как?
Идея, вычитанная мной в одной из книжек, была проста.
Берется клочок пергамента. По нему проводятся угольком – сколько? Ага, сейчас две черточки. Значит на второй день от сегодняшнего.
Когда? Не ждать же целый день?
На одной из черточек жирная точка, ближе к ее концу. Вечером надо исхитриться и сходить за водой. Или за чем-то еще… да мало ли дел по дому?
С одной скотиной возни… хоть коров мы и не держали, но пара-тройка козочек в сарае блеяла, а еще курицы, утки…
Лес – лесом, хозяйство – хозяйством.
Выберусь.
Родители нам видеться, конечно, запретили, ну так что же? Я не бежать с Михом собираюсь и не в стогу валяться, а просто видеться. Ведь больно же!
Почему они с нами так поступают?
Не понимаю, нет, не понимаю, чего рассердился отец. Я слишком мало знаю, а спросить и не у кого. Так-то.
* * *
Мих появился точно в назначенное время.
Усталый, осунувшийся, с запавшими глазами.
– Шани!
Я молча бросилась ему на шею. Прижалась, чувствуя, как окутывает золотистое облако тепла и света, как смывает оно боль и горечь, как исчезают куда-то усталость и тоска.
Любовь. Что может быть лучше?
Не скоро мы отпустили друг друга.
– Твои к нам свататься приходили, – шепнула я. Почему-то говорить громко не хотелось.
Я знала, что поблизости никого нет, и все же…
– Отец вернулся радостный, что твои отказали, – поделился Мих. – Выпил с дядькой и разговорился, а я подслушал. Мол, твой батяня человек разумный, понимает, кто и кому пара. Полтора года у них есть, чтобы меня с Ринкой свести, как быка племенного!
Я кивнула:
– Мне сказали, что раньше семнадцати меня не выдадут замуж. И с тобой видеться запретили.
Мих вздохнул.
А потом бросился, как в ледяную воду:
– Шани, давай поженимся?
Я аж воздухом подавилась.
– К-как?
– Вот так! Давай как к нам холоп приедет, так и поженимся? Бросимся ему в ноги, немного денег у меня есть, уж не откажет.
– А если твои родители при этом будут? Нас же мигом… по стойлам разведут.
Мих расправил плечи.
– Я и сам могу избу поставить! Не ребенок уже! И поле распахать, и семью прокормить, а не по нраву кому, так я и в другую деревню переберусь! Наш барон не самодур какой, а работник я хороший!
Я медленно кивнула.
Что ж, и это выход. И ждать долго не придется. Мы не знаем, когда приедет холоп, через месяц или два, но уж всяко до моих семнадцати!
– Родители разозлятся.
– И что с того? Погневаются, да и простят.
– Тогда надо что-то сразу решать с домом. Мих, ты представляешь, как нам будет, если и твои и мои объединятся?
Мих представил, мрачно сопнул носом.
– Да, шума будет… Ты права, Шани. Я с Форсом поговорю, он один живет, старый уже, ни сил нет, ни зрения. Предложу ему – мы поженимся и у него поселимся, он за нами свой век доживет, а мы не на улице окажемся. Хоть сразу, хоть потом…
Я кивнула.
Идея была хорошая, так в деревне делалось, и не раз.
Всякое бывало. И болезнь людей выкашивала, и в город дети подавались, так что случалось, старики оставались одни. Вот в таких случаях и разрешал староста подселение молодым семьям.
Свою выгоду получали обе стороны.
За стариками ухаживали, приглядывали и без куска хлеба в старости не оставляли, староста следил. А и то сказать, не зарекайся. Мало ли что у тебя в старости будет?
А молодые получали крышу над головой и более-менее обработанные поля.
Так и тянулось год за годом.
– Поговори. Если он твоему отцу сразу не расскажет…
Мих сопнул носом еще раз.
– Ладно. Подумаю… уж поверь, без крыши над головой не останемся, найду куда жену привести.
Я и не сомневалась. От Миха тянуло травянистыми тонами уверенности, решительности. Он взрослел на глазах…
Мой…
Надежный, уверенный, спокойный, любимый… мой!
И я со вздохом прильнула к твердому плечу, купаясь в его любви и даря свою в ответ. Как же хорошо…
* * *
Теперь мы встречались на бегу. Урывками, тайно…
Мих обрадовал, что холоп обещался приехать через два месяца. Надо было просто продержаться это время.
Я и держалась.
Недооценила родителей.
Кусочек пергамента лежал на своем обычном месте. Три черточки, на третьей, ближе к началу, точка. Рано утром…
* * *
Утро в лесу.
Какое оно – это утро?
Загадочное.
Приоткроешь дверь – и выскальзываешь в колдовской мир. Серый, паутинный, пока еще полусонный, чуть заметно поблескивающий капельками росы. Туман клубится меж древесных стволов, обвивает их прихотливыми завитками, льнет, словно верный пес к ногам.
Трава еще не шуршит – она мокрая, она упруго пригибается под ногами и кажется почти черной.
До поры.
Пока не проснется солнце.
И как же разительно изменится картина леса!
Роса вспыхивает миллионами, мириадами радужных огней, она повсюду, на деревьях, на траве, на паутине – и туман сам собой исчезает, растворяется, не выдержав столь ослепительной красоты. И каждое дерево, каждый куст сияют бриллиантами, а солнце еще даже не проснулось. Оно только-только выбирается из-за горизонта, недовольно почесывая сосновыми стволами толстенькое брюшко, оно еще примеряется рассияться…
Минута между тьмой и светом, между ночью и утром… недолгий момент, но такой драгоценный!
Рано утром, скользя по росе и поеживаясь от заползающих под одежду плетей тумана, я спешила к ручью.
Зря.
На берегу, на нашем месте, сидел отец. Пересыпал из горсти в горсть песок, смотрел грустно и укоризненно.
Я сначала застыла на месте, а потом махнула рукой и подошла. Все равно ведь…
Если отец здесь – значит все им известно. И ему с мамой, и родителям Миха, наверное. Да?
Это я и спросила.
– Нет, только нам.
– А откуда?
– Мама заподозрила, – усмехнулся отец, – она тебя хорошо знает…
То есть?
– Ты просто так никогда не смиришься. Если молчишь – значит нашла обходной путь, знаю я тебя.
Я фыркнула.
– Знаешь, пап. Кому, как не вам, и знать?
– Ты ведь не успокоишься. И мальчик твой тоже не успокоится.
Я развела руками:
– Пап, мы взрослые. Неужели мы не можем сами решать, кого любить, с кем жить?
– Решать можно, если знаешь обо всех последствиях своего решения. А ты о них и не догадываешься.
– Так, может, стоит мне рассказать?
– Я подумаю. А теперь – иди домой.
Я даже не шевельнулась, хотя было холодно и неуютно.
– Мы все равно будем вместе.
– Может, и так. Но сейчас учти – если поймаю, всю шкуру со спины спущу.
Я удивленно распахнула глаза.
Папа нас почти никогда не бил. Несколько раз, да, но переживал сильнее нас с Корсом. А тут вдруг…
– За что? Просто за встречу с любимым? Папа!
– Шани, ты не знаешь, чем рискуешь.
Не знаю! И кто в этом виноват?
– Так расскажите!
– Иди. Домой.
Я посмотрела на графитовые облака, которые клубились вокруг отца, и поняла, что ничего-то тут не получится. Вот в эту минуту – не получится.
– Мих… придет?
– А вот это не твое дело.
Мне оставалось только скрипнуть зубами, развернуться и отправиться домой.
Чтобы наткнуться дома на мамин взгляд. Грустный, укоризненный…
Не подействовало! Вот ни разу!
