Ночь охватила пустыню. Светлой рекой растекся Млечный Путь. А закатная звезда погасла.

Отныне душа Сашеньки витала над ним, поддерживая его в этой жизни своей нежной улыбкой.

К опустившемуся на колени перед могилой Абдулле подошел Аристарх. Положив руку ему на плечо, сказал:

– Хватит, курбаши. Пора… Будем жить дальше…

В отличие от другого русского, находившегося в его отряде, глуховатого белогвардейского подпоручика Семена, Абдулла уважал Аристарха, тридцатилетнего полковника царской гвардии, дворянина. После большевистского переворота Аристарх потерял все: семью, наследственное поместье, землю… и теперь, кроме иссушившей его душу дотла ненависти, у него ничего не осталось. Абдулла, подняв глаза, посмотрел на высокого мужчину с почерневшим от загара лицом и выжженными солнцем добела волосами и понял, что с этого момента он по накалу ненависти сравнялся с этим русским полковником во френче, заношенном до лохмотьев.

Поднявшись с колен, он оглядел своих людей, «бандитов», как их называл Рахимов. Абдулла, подумав об этом, усмехнулся, поскольку никак не мог считать себя бандитом. Не мог он считать бандитами и своих верных нукеров. Правда, наемники, которых пришлось от нужды набрать в отряд, конечно, не были воинами чести – эти соглашались воевать за и против кого угодно, лишь бы им платили хорошие деньги.

Поначалу Абдулла считал бандитами именно Рахимова и его людей, которые разорили его. Но теперь он начал сомневаться в этом, поскольку никак не мог представить бандитом нищего, а он точно знал, что у Рахимова за душой, кроме непонятной для нормального человека идеи мировой революции, нет ничего; и его оружие, и обмундирование – все было казенным, и, следовательно, на бандита Рахимов никак не тянул.

В оазисе Пять чинар – несколько деревьев вокруг колодца и кусок глинобитной стены, вернее, того, что от стены осталось, – сидели у тлеющего костерка Сухов и Саид. Ветки саксаула потрескивали, выбрасывая искры в звездное небо. Сухов прикурил от уголька.

– Задержался я здесь. Месяц, как уволился подчистую, а все мотаюсь по пескам этим… Считай, пять лет дома не был…

– У меня дома нет, – глухо сказал Саид.

– Беда, – вздохнул Сухов.

Саид молча смотрел на огонь костра, горько раздумывая о совсем еще недавней жизни в своем доме, среди близких ему людей, жизни, такой счастливой в своей простоте… которую злая судьба в лице проклятого Джевдета порушила в одночасье.

Дом Саида был глинобитный, одноэтажный, окруженный дувалом такого же цвета, как песок вокруг. Позади дома высилась раскидистая чинара, отбрасывающая на крышу и половину двора узорчатую тень.

Сестра Саида, Нурджахан, вышла на порог, отжала мокрую тряпку и повесила ее на кол.

Волкодав Юргаш махнул хвостом, приветствуя девушку.

– Я сейчас занята, – сказала псу Нурджахан. – А потом ты меня покатаешь, ладно?

Пес вновь вильнул хвостом в знак согласия и так сильно зевнул, обнажив огромные клыки и вывалив влажный язык, что в скулах у него запищало.

Девушка ушла в дом, шлепая босыми ногами по земляному полу. Из дома раздалась ее веселая песенка – она всегда пела по утрам, радуя слух отца и брата.

Саид, с усмешкой слушая разговор сестры с Юргашем, покормил баранов, подкинув им полыни, и занялся верблюдом: меж пальцев у того завелись черви, беспокоя животное.

– Обмакни в мазут – сами вылезут, – посоветовал ему отец, куривший на крыльце.

Вняв совету отца, Саид взял жестянку с мазутом и стал окунать в нее ноги животного, с трудом отрывая их от земли. Верблюд, повернув голову и изогнув шею, с удивлением смотрел на свои черные, будто в носках, ноги, двигая вытянутыми губами.

Они жили в доме втроем. Мать Саида умерла, едва родив Нурджахан. Его отец, Искендер, будучи в то время уже пожилым, вновь жениться не захотел.

Закончив убираться по дому, Нурджахан вышла, оправляя платье, улыбнулась брату и пошла к воротам.

Юргаш, вскочив, побежал следом.

За дувалом начиналась пустыня – до самого горизонта тянулись барханы.

Взобравшись на волкодава, Нурджахан ласково погладила пса меж ушей, сказав:

– Сегодня прокатимся до нашей гробницы…

Она каждый день так говорила, потому что больше некуда было ехать, больше не было никакого ориентира вокруг, а гробница была семейной усыпальницей их рода: здесь покоились мать, дедушка, бабушка, прадедушка и остальные родственники.

Нурджахан обычно вела с ними долгие беседы, расспрашивая родню о жизни там, в мире теней, отвечала на их вопросы, в общем, дружила со всеми ними, предпочитая их общество обществу окружающих ее людей. Исключение составляли отец и Саид.

Саид знал об этой тайне сестренки, посмеивался над ее причудами и жалел ее, понимая, что она с некоторыми странностями.

Однажды Нурджахан взяла его с собой к гробнице.

Саид зашел в усыпальницу и почувствовал, что он, ничего и никого не боявшийся, кажется, немного испугался.

В гробнице пахло, как и вокруг, нагретым песком, камнем; в углу прижился чертополох, над мохнатой фиолетовой головкой которого, гудя, завис шмель.

– Не мешай нам! – прикрикнула на насекомое девушка, махнула рукой, и шмель послушно вылетел в верхнее окошко, откуда падал косой сноп солнца. – Вы ведь помните Саида, моего любимого брата? – обратилась Нурджахан к надгробной плите, на которой были высечены священные слова в виде полукружий и завитушек.

Стебель чертополоха чуть качнулся – Саид заметил это краем глаза.

– Сейчас все наши родные слушают нас. Скажи им что-нибудь, – попросила она брата.

– Что? – оробел он.

– Что хочешь.

– Как… Как вы поживаете? – вовсе оробев, выдавил из себя юноша.

Чертополох вновь качнулся, но тень от него не пошевелилась, что очень удивило Саида, и он почувствовал, как в лицо ему пахнул слабый ветерок.

– Они поблагодарили тебя, – улыбнулась Нурджахан. – Ты понял это?

Саид кивнул, покосившись на чертополох. С тех пор он относился к причудам сестры с уважением, поняв, что не все объяснимо и подвластно разуму обыкновенных, как он, людей. Отцу об этом, разумеется, не поведал.

– Слушай себя, и ты услышишь их, – сказала тогда Нурджахан.

И Саид стал ежедневно тренироваться. Он вскоре научился замедлять биение своего сердца, слышать, как за соседним барханом ползет змея, шурша шкуркой о песок, или пробегает ящерица, царапая коготочками землю, как журчит вода в подземных водоемах на большой глубине…

Рассвет занимался над пустыней – небо наливалось тонкой синевой. Саид и Сухов все еще сидели у потухшего костра.

Сухов делился продуктами с Саидом: отсыпал из своего мешка половину запаса пшена, разделил поровну сухари. Собрав выделенные продукты в чистую тряпицу, пододвинул Саиду.

– На первое время хватит, а в Педженте еще чего-нибудь раздобудешь… Больше, извини, не могу… Мне до Гурьева топать. Пойду по гипотенузе… – И Сухов рукой показал направление на северо-запад, где небо еще было темным, полным звезд.

– Лучше бы ты меня не откапывал… Теперь не будет мне покоя, пока не отомщу Джевдету, – глухо сказал Саид.

– Мертвому оно, конечно, спокойней, но уж больно скучно… А из-за чего у тебя вражда с ним?

– Отца моего убил… Дом сжег.

Краешек солнца показался над барханом, ударив в глаза сидевшим у погасшего костерка. Сухов слушал рассказ Саида.

– Он за сестрой охотился… Отец ему отказал… Он решил силой взять… Мы ее замуж пока отдавать не хотели…

– Почему же? Это дело нормальное.

– Да, – согласился Саид. – Только не для нее. Она… она на других совсем не похожа была…

Войдя в гробницу в тот злополучный день, Нурджахан, как обычно, поздоровалась с ее «обитателями». Те промолчали в ответ, и девушка тут же почувствовала, что надвигается что-то недоброе.