— Воюют, как короли, вместе, как мужчина и женщина? Сомневаюсь, что это в корне способно измениться. Ну, а с тёщей воевать — и вовсе классика, правда? Так почему это должно тебе мешать?

Разговор казался таким простым, таким быстрым и ничего не значащим, что Шэйрану от себя самого становилось тошно. Он позволил своей лошади ускорить темп, чтобы оставить Эрлу наедине — на мгновение, прежде чем её наконец-то догонят, — и тяжело вздохнул. Может быть, всё это было глупостью, может быть, и предрассудки — ерунда.

Он слышал, как обратился к Эрле Эльм — сейчас, на привале, всё пойдёт по накатанной. Он попытается её обнять, вспыхнув надеждой от чуть более тёплого тона, чем это обычно бывает, а она отпрянет, не в силах сдержать свой страх перед матерью. Может быть, даже ударит его и попытается оттолкнуть — потому что Лиара Первая больше, чем мать. Потому что у Лиары Первой слишком много власти над душой её дочери.

Больше, чем у той Лиа, счастливой влюблённой женщины, которую так хотелось бы видеть и её возлюбленному, и её детям.

Дорога неспешно, самоуверенно тянулась вперёд — словно вела куда-то в глубины Магического Источника.

— Ведь он вновь вернётся, Первый? — Шэйран оторвал взгляд от зелени на обочине, стараясь не отвлекаться больше на извилины тропы. — Вновь захочет крови? Вновь пожелает жертв? В очередной раз будет разрушать то, что осталось от этого мира?

— Тэллавар? — невнимательно, не оборачиваясь, переспросил Тьеррон.

— Источник.

— О, источник… Я не знаю, по правде, — пожал плечами Дар. — Сказал бы, что нет, но подобное не напоить досыта кровью и не загнать дальше глубокой ямы — из всякой пропасти найдётся выход, даже если она кажется изначально бездонной. Да и глупости — верить в то, что победили мы раз и навсегда. Он накопит в себе постороннюю боль, которой истекает этот мир, наберётся уверенности — источник тоже мыслит, только особенно, по-своему… а потом всё, так или иначе, повторится. Я б ответил, что, может быть, тогда и мы опять воскреснем, и твоя сила вернётся, чтобы защитить этот мир, но так просто никогда не случается. Разве стоит думать нам о том, что будет дальше?

Рэй не ответил. Жить здесь и сейчас — какая глупость!

— Твой отец до жути безответственен, — продолжил Дарнаэл, — хотя и побеждает практически каждый раз. Я не встречал в своей жизни более везучего человека — он притягивает людей, будто бы магией. На меня смотрели с уважением, со страхом — но никогда я не встречал такого обожания во взглядах толпы. Как он вернул себе трон… Странное дело.

— Какое это имеет значение? — Рэй не стал догонять Первого, они так и переговаривались, словно вокруг не было никого, кто мог бы их услышать. — То, как мой отец стал королём, знает каждый ребёнок. Все достаточно сильно устали от бабушки, чтобы отказываться от нового правителя, нового шанса на свободу и счастье.

— Я веду к тому, что тебе стоит реагировать на всё проще. Жить сегодняшним днём — победа или поражение, жизнь на этом не заканчивается. Зачем думать о том, что будет через много тысяч лет?

— А что было бы, — не реагируя на эти слова, проронил Рэй, — если б мой дар оказался у моего отца, а у него появилось желание овладеть этим волшебством? Если б у него был шанс перекручивать сознания людей изнутри?

— В нём есть зачатки. Та же зелень, — уклончиво ответил Первый.

— А если правду?

— Это большой, огромный даже груз на плечах. Трудно понять, как жить с этим — свыкнуться, ограничивать свою силу. Я не думаю, что Дарнаэлу следует владеть чем-то подобным. Он для этого слишком безрассуден.

— Вот потому, — скривился Шэйран, — даже если бы мне хотелось так просто отбрасывать все сомнения в сторону, как в моём возрасте делал это отец, я не имею права. Не так ли?

— Мудрые короли рано седеют, — сухо ответил Первый. — У них для того слишком много тревог. Элвьента не слишком страдает от того, что ею правит человек, поддающийся первому же порыву.

— Нет, не страдает. Не страдает, пока сравнивают с Эррокой или со старым режимом, — Шэйран вновь посмотрел на листья, вдохнул свежий, влажный от дождя воздух, словно пытался что-то оценить — и почему-то придержал лошадь, не позволяя коню сделать последний шаг.

В тот же миг в сантиметре от лошадиной морды пролетела стрела.

Громкий крик — больше похоже на призывной вопль, чем на человеческий звук, — раздался, кажется, справа, где-то в тех отвратительных кустах. А после слева сыпануло бесконечным градом стрел, словно где-то там потерялся их магический источник, вроде того, что с чарами, только на этот раз с вполне человеческим, подчиняющимся неодарённым рукам оружием.

Их было, наверное, слишком много — Шэйран насчитал десяток и сбился. Где-то за спиной громко заржали кони, у него на глазах с лошади соскользнул Первый, без своей магии — совсем не тот могущественный бог, которого хотелось бы увидеть.

Сколько их?

Мелькнул торресский флаг, торресские доспехи. Зазвенели мечи, полыхнуло магией — на архипелаге никогда особо не колдовали, и от вспышки волшебства Моники сразу трое отступили, ослеплённые, напоролись на мечи и шпаги своих союзников.

Кто-то рассмеялся в стороне, словно женщина с мечом — это что-то невероятное. Эрри? Вероятно, она — кто ещё мог броситься вперёд с таким остервенением.

Но их было слишком мало.

Рэй, казалось, наблюдал за всем со стороны. И тело двигалось само по себе, словно не принимая в расчёт своего собственного хозяина. А сознание застыло где-то вдалеке, у тех деревьев — он, право, видел, как лезвие касается горла, а торресский командир с громким, надсадным рыком приказывает всем остановиться.

— Может быть, мы неправильно узнали, — голос его звучал дразняще, словно предрекая что-то, — но не эрроканская ли принцесса и элвьентский принц блуждают по далёким дорогам?

Рэй скосил глаза — он вновь был самим собой, наверное. Ничего не умеющим, почти изнеженным глупым принцем, у которого оружие из рук выбивают первым же ударом.

И его сестра — тоже не воин. Им, конечно, остальным к горлу меч не приставили. Может быть, потому, что сражались они лучше, может, потому, что и так остановились — если одному перережут горло, остальным идти уже смысла нет.

Мёртвые — или раненные, — разумеется, были. И Эрри с остервенением сжимала в руках выхваченный у врагов меч, и Анри, словно последовательница воинственной девы, и Кэор — дарнийская школа ни для кого не проходит даром.

Но что они могут? У Моники, не оправившейся после ранения, сил недостаточно даже на пятерых, не говоря уже о трёх десятках. Можно вспомнить что-то хитроумное, разумеется, но не в бою — она ведь не из тех ведьм, что постоянно в сражениях, она ещё не умеет этим управлять. У Эльма — длинный порез на правой руке, и вряд ли он способен держать оружие сейчас в руках — только зажимать кровоточащую рану.

На четверть эльф, дрожащий от страха или от возмущения.

В конце концов, даже Первый, у которого каким-то чудом отобрали магию — и кто?

А ещё он сам с мечом у горла, шаг в сторону — и смерть.

— Король и королева заплатят немало, чтобы их чада вернулись домой живыми, — хохотнул со стороны ещё один солдат. — А наш предводитель пусть подавится — он не предложит больше, чем просто победа.

Попытаться представить вместо человека его энергию. Дотянуться до тонкой нити ненависти, презрения или боли, ведь она есть в каждом человеке, даже в самом хорошем. Схватиться за эту нить и выплести что-то своё, чтобы сделать то, что хочешь. То, что нужно. Заставить человека подчиниться, поддаться.

Он может?

Ничего он, подери его змеи, не может. И дышать даже этой болью, этой силой, прятавшейся в создании другого человека, он не может. Только смотреть широко распахнутыми глазами, чувствуя, как надавливает меч на горло, как вот-вот, разочаровавшись, солдат отрубит тебе голову — или, может быть, просто заломит руки за спиной, чтобы повести дальше на расправу.

Тщеславие, жадность, гордыня, сплетающиеся в одно целое.