— Нет, — возразила Анри. Она коснулась своих светлых волос, намотала прядь на палец и сильно дёрнула, словно вновь пытаясь отделить реальность от сна. — Это была не Лиара. Не Эрла. Это была Сэя, та женщина, на которой женился наш Дарнаэл.

Кэор ничего не ответил. Он всё ещё смотрел в пустоту, будто бы перед его глазами всё ещё разворачивались бесконечные баталии.

***

Народ смотрел на него взглядом, полным обожания — фикция, выдумка. Его нарекут богом, его любят, но он просто пользуется этим, возможно. И, как бы ни старался Кэрнисс, не чувствует себя вором, укравшем трон у тех, кто и вправду на него заслуживал.

Дарнаэл Первый вновь искренне — почти, — улыбнулся своему народу. В нём уже не было молодости и красоты былых лет, и правил уже тоже не он, а его дети, потому что в таком возрасте можно разве что только махать рукой с балкона.

Всё ещё высокий, но с седыми, будто бы снежными волосами. Ему всё равно достаточно только коснуться перилл и попытаться дотянуться до них. Схватить их боль, их ужас, их желание поднять мятеж — и вывернуть так, как ему будет удобно.

Король, обречённый на вечную любовь. Король, которого невозможно предать. Король, которого будут любить всегда, когда этого он пожелает — бессмертный, всемогущий, идеальный король.

Дарнаэл Первый — звучит уже почти как божество. Сколько ещё лет пройдёт, прежде чем его потомки осмелеют достаточно, чтобы назвать его именем своего сына? Сколько лет пройдёт, прежде чем мощь Элвьенты станет слабее?

Его улыбка вымученная и уставшая, как у любого пожилого человека. Его хода тяжёлая. Совсем скоро — осталось только совершить последний рывок, — он умрёт.

Он мог бы прожить дольше. У него сильная магия, он мог бы пытаться ею, будто бы бессмертные эльфы, не вечность, но близко к тому. Двести, триста лет.

Но та, которую он любил в этом мире, уже умерла от старости. А та, что занимала его мысли вечность, не могла явиться сейчас к нему. Они навеки разделены временем и пространством. Он вспомнил о ней потому, что уже стоял слишком близко к грани.

А завтра он забудет. Забудет, потому что его миссия в этой жизни ещё не завершилась, а у него больше нет сил терпеть этот мир. Так или иначе, ей осталось подождать его там всего несколько лет. У них нет выбора.

Он должен дотерпеть.

***

— Как же он её любит, — выдохнула Анри. Она тоже видела — перед её глазами, может быть, пробегали те же секунды, те же сцены, те же чувства — Кэор не знал. Он только думал о том, как же это грустно — всегда любить человека и не иметь шанса даже увидеть его. Когда эта любовь бьётся где-то глубоко под кожей.

Они смотрели на это и видели свои разбитые судьбы. Видели, как боль будет их захлёстывать всё время — не надо быть богами, чтобы чувствовать несчастную любовь. Не надо быть вечными, чтобы познать всё самое страшное на свете.

Надо быть всего лишь способными любить людьми.

***

Она бросилась к нему в объятия, стоило ему только появиться рядом — вечному, бессмертному, такому далёкому.

Там, в мире под ногами, они живые. Они могут любить, могут жениться и выходить замуж. Там у них дети, жизнь, и тонкий след королевских поколений доселе тянется. Вот только там они не могут встретиться — ни на одну минуту. Ни на мгновение. Ни на секунду. Там они — никогда не одновременно. Разбитые, перерезанные одной длинной, равнодушной полосой, до боли холодной и безумной.

— Я тебя ждала, — улыбнулась Эрри. — Ждала. Но почему-то мне казалось, что ты можешь остаться там навсегда.

Он только покачал головой. Синие глаза сияли болью и усталостью — он соскучился по ней, он мог сколько угодно целовать её здесь, в этом мире, но это не было полноценной жизнью. Они лишь духи, они чувствуют то, что придумают сами.

Они знают, как должны реагировать на прикосновения друг друга. Знаю, что следует шептать в полумраке возлюбленным, лёжа рядом на всё такой же полупрозрачной постели. Но это лишь игра двух призраков, двух несчастных существ, которые никогда не сойдутся в что-то единое и правильное. Это безумие, сплошное и безграничное.

Они не смогут быть вместе. Они не смогут быть отдельно друг от друга. Вечные пленники собственных чувств, запертые в тюрьме вечности.

***

Анри почувствовала, как по щекам катятся слёзы. Ведь они и обнять друг друга по-настоящему не могли. Только представлять, как чувствуют касания друг друга, как поцелуи касаются возлюбленного, а не пустоты впереди. Всё это так глупо, так странно.

Она обернулась — но Кэора больше нигде не было. Он словно растворился за новой кристальной гранью — в этом мире всё менялось до того быстро, что Анри уже и перестала следить за порядком вещей.

Сандриэтта тяжело вздохнула. Она больше не могла мириться с собственной бесконечной болью. Не могла больше ждать. Она устала видеть облик Дарнаэла Второго — человека, которого она любила, но который никогда не принял бы её даже за девушку. Зачем? Ведь она для него — просто подобие тени, нечто такое удивительное и поразительно далёкое, что и не описать. Она ему попросту не нужна.

Девушка сжалась в комок на полу, чувствуя, как ледяные иголки постоянно колют её. Отсюда надо выбираться. Но она уже и не хотела найти выход — ведь постоянные видения без конца одолевали её в этом бесконечном лабиринте прошлого.

И ей уже хотелось вновь вернуться туда, откуда она только что появилась. Увидеть, что же было с ними дальше, хоть одним глазком посмотреть на то, как люди умудрялись пережить собственное горе. Это ведь до такой степени трудно — оказаться в старом, непонятном, неведомом мире и выжить.

Они, наверное, очень сильные, те, кого она там видела. Или их греет любовь. Но Баррэ уже не была сильной. Ей в жизни не везло с любовью.

Они мечтали вернуться к своим призракам. Но хотя бы в таких полупрозрачных ипостасях они взаимно любили друг друга, чем же это было плохо?

У неё даже этого не осталось. Одна только пустота, бесконечный жуткий холод. Она могла сколько угодно мечтать о Дарнаэле Втором, вот только обнимать и целовать его, её детскую мечту, будет какая-то другая женщина. Лиара, Сэя, очередная любовница — разве это имеет значение?

У людей есть любовь к детям. Любовь к родителям. И тепло от мамы и папы. Но она никогда в жизни не видела собственного отца, а мать… Лучше б она не видела и мать — такую бесконечно холодную, раздражённую, занятую своей карьерой.

Её мать не хотела её любить. Это было лишним. Это утомляло. И Анри так устала вырисовывать идеальные картины…

***

Её мать смотрела на неё с гордостью. Такая же светловолосая, как и её дочь, улыбчивая и на первый взгляд бесконечно счастливая. Может быть, это и было напускным, но она никогда не видела мать такой. Такой доброй, такой отзывчивой, такой улыбчивой.

— Моя королева, — улыбнулась женщина. — Моя милая Сандра. Я наконец-то увижу тебя с короной на голове.

Она обняла мать в ответ. Белоснежное платье — не ведьминское, символ бракосочетания, — пенными волнами ложилось вокруг неё.

…Дорога к алтарю была устлана белыми лепестками роз. Он смотрел на неё так восторженно и влюблённо, как она и мечтать никогда не могла. В это мгновение не появилось и минутного сомнения в том, что он действительно её любит. Не может не любить — иначе ни за что не смотрел бы вот так, так влюблённо, так мягко, так нежно.

Она улыбалась ему тоже. Сандриэтта не знала, прекрасный ли это сон или, может быть, реальность. Ей просто хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось.

Он обнимал её, целовал её щёки, шею, губы. Прижимал к себе, будто бы самое драгоценное сокровище в его жизни.

И вдруг прекрасное солнце закрыли тучи. Она чувствовала, как кровью обливаются лепестки роз под ногами. Чувствовала, как всё вокруг меняется.

Он обнимал её — так страстно. И мать гордо смотрела на неё, только не её мать — а какая-то другая, чужая ей женщина.

— Не надо, — шептала она. — Не надо. Верните…

Но он всё так же любил её. Её мать была горда ею. Она целовала её в лоб перед уходом. Моя дорогая — вторила она. Моя милая королева.