Тут всё дышало магией.

И Дарнаэл не знал, осталась ли у него оболочка — или это тоже выдумка больного ума, пытающаяся вытеснить страшные картины смерти. Но он не боялся умирать; он лишь искал свою Эрри, а всё остальное — и все остальные, — не имели значения.

В скалах были заточены призраки. Он видел невидимые руки, пальцы, волосы и глаза, вспыхивающие то тут, то там, видел, как чужие силы смешивались в одну сплошную пучину.

Эльфам говорили, что их мир ещё молод. Что надо верить в чистоту душ, и этот мир станет самым прекрасным изо всех, что когда-либо были созданы природой магии. Здесь нет ничего статичного. Океан поглощает и сотворяет, раз за разом, когда существа доходят до предела своей греховности, и дело бессмертных эльфов блюсти законы и не отклоняться от тонкой линии собственной вечности.

Но их мир был безумно стар. Безумно переполнен переменами. Сколько существ успело погибнуть, чтобы сформировать бесконечные скальные стены?

Дарнаэлу казалось, что он не сможет сдвинуться с места. Разум сковала неведомая сила; магия тут была всюду, наводняла каждую клеточку тела, но оставалась всё такой же чужой и далёкой, как и прежде. Ни один эльф никогда не ощущал единения со своим даром. Это только благословление свыше, попытка дать им шанс исправиться. И — то, чему завидуют, то, чего страстно желают, то, ради чего создавали законы и ради чего их разрушали.

Ему было всё равно. Дикое равнодушие схлынуло вместе с осознанием того, что старый мир остался там, далеко, за спиной или над головой — это не имело значения. Он был один среди этих скал — и не знал, сколько вечностей прошло и сколько судеб разрушилось, пока он не очнулся.

Эльфы — древний народ. Но нет ничего старее океана.

И нет ничего более непостоянного, чем их вечность.

Он закрыл глаза. Эрри не было. Всё оказалось напрасным — и Тэллавар, и его жуткие притворства и грехи; всё это смылось, смешалось, стёрлось. Дарнаэл мог прятаться от себя самого сколько угодно, но в лабиринте кристаллов далеко не уйдёшь.

Он вслепую протянул руку. Идти. Это было не его потребностью — океана вокруг тоже не оказалось, их божество растворилось, оставив на пороге нового мира лишь высохшую соль.

Идти.

Ему шептали заключённые в камнях души, тянули к нему свои тонкие пальцы, пытались коснуться волос, плеч, спины.

Он всё ещё живой. В этом жутком лабиринте, среди скал, что тянутся к небесам, среди монолитов смерти, он ещё мог дышать.

Ран больше не было. Тоски по острым ушам — тоже.

Ему не хотелось ничего возвращать. Ему нужна была только Эрри; если он сумел выжить в бесконечном лабиринте душ, то где-то там, за очередной тонкой заслонкой из пустоты и равнодушия, стоит та, из-за кого всё это началось.

Пальцы натолкнулись на стену. Души протянули свои руки, и Дарнаэл вдохнул воздух, будто бы в последний раз. Они должны были забрать его с собой или отпустить. Оставить или швырнуть в глубокую чёрную воронку.

И варианты не имели совершенно никакого значения.

Открыть глаза.

Он знал, что увидит мёртвых. Призраков эльфов, которых больше нет. Там, наверху, или, может быть, просто далеко-далеко от него, прячется ключ от всей вселенной; маленький островок среди тысяч и тысяч других, окружённых водой.

Открыть глаза.

…Он смотрел на водную гладь тонкой, странной карты — будто бы живой. Точка с подписью — их родной остров, — и ничего более на тысячи тысяч лет.

На карте вспыхивали призраки. Старые миры, которым суждено было родиться и умереть, и десятки разрушенных судеб. Опустевшие песочные часы…

И несколько крупинок там, где находился его мир.

Им остались считанные минуты. Океан вот-вот поднимется гигантской волной, и где-то взрастёт новый остров с новыми жителями. И так будет длиться столько, сколько угодно волшебству.

Волшебству, потерявшему руководителя.

Главной мощью всего этого был хаос. Хаос, который однажды породили — и так и не успели угасить. Хаос, что поглотит каждое существо, которое и породит, пока его силы не будут направлены в нужное русло.

И ему больше не надо было отрывать взгляд от синих вод, чтобы знать, кто стоял напротив.

Их больше не разделяли стены. Тут не было толпы равнодушных, спокойно смотревших на казнь эльфов. Не было никаких мечей над ушами — всё такие же острые, всё такие же не имеющие значения. А ещё тут не было волшебства — оно раскололось на сотни маленьких осколков и разлетелось по всему этому миру. Тут всё было из магии. Скалы, океан, остров. Только эльфы казались лишними.

Потому что они пришли не отсюда. Им тут не место; они излишни.

И они растают сегодня, завтра, через много веков — но растают, если волшебство всего этого мира будет продолжать бушевать в бездне кошмаров.

Эрри не поменялась. Она была всё такой же, как он помнил её до казни — с мягкой улыбкой и нежным взглядом.

Она не сделала шаг вперёд, но Дарнаэл тоже не сдвинулся с места. Тэллавар напротив — как обычно, всегда третий, — стоял, будто бы его превратили в одну стойкую, нерушимую статую.

Они не могли сдвинуться с места.

Тонкое стекло превратилось в воды. Они тянулись к маленькому островку посреди всего этого ада и пытались коснуться его своими страшными волнами земли. Ещё несколько минут… Ещё несколько мгновений, и их мира не будет.

Останутся только трое.

Обречённых. Проклятых. Одарённых.

Дарнаэл знал — он не услышит, что они ответят. Ни Эрри, ни Тэллавар. Это были их вопросы. Это были их миры. Это был их хаос.

Но он знал, чего хочет сам.

Ему не нужна была власть.

Он хотел остаться с нею.

***

Хаос никогда не был справедливым. Разумным, честным, способным даровать счастье, в конце концов. Этот мир питался чужим горем, болью, грехами — и Дарнаэл понял, насколько большую глупость допустил, уже в то мгновение, когда менять решение оказалось слишком поздно. Мир не рушился, конечно же. Песочные часы никто не перевернёт — но они не имели к нему самому совершенно никакого отношения. Он потерял куда больше, чем просто прошлое.

Океан бился о невидимые стены. Это был вечный плен; вечная камера на троих.

Они могли слышать голос хаоса. Слышать, что он предлагал. Видеть, как сквозь пальцы, будто бы песок, утекает всё, что каждый любил или ненавидел. Все мысли, все чувства, всё, что связано с любовью. Магия вытягивала ненависть. Магия вытягивала жизнь. В напоминание всему этому осталась только глубокая, бессмертная пустота, растянувшаяся на весь мир.

Это было слишком жестоко.

Шанс вернуться. Вырастить своих детей. Прожить свою персональную вечность плечом к плечу с любимым человеком.

И власть. Бесконечная, безмерная сила чужой боли. Пока существует ненависть и боль, пока существует соперничество — а оно будет вечно, пока мир не развалится на мелкие кусочки, — сила не угаснет. Сила, способная тянуться из глубины мира.

Сила, которую ни он, ни Эрри никогда не смогут передать.

Дарнаэлу не надо было спрашивать, что она выбрала. Уже её взгляд, её холодные, будто бы кусочки льда, пальцы, её дрожащие губы — всё указывало на то, что она проронила только одно слово.

Она не выбирала эту силу.

Сила сама выбрала их.

Рано или поздно они разорвутся на мелкие кусочки в этом жутком одиночестве. Тэллавар возродится в новом мирке и просуществует в нём столько, сколько ему отведёт океан. Его ограниченная вечность будет наводнена детским смехом и мягкими касаниями возлюбленной.

Если он сумеет её найти.

Но обречь на вечность в одиночестве, на вечность среди океана, когда магия бушует в крови…

Они не могут вернуться. Они — часть этого. Они и так дома. Навеки вместе, навеки одни, навеки.

Тэллавар получил силу. Его сила — это бессмертие. Бессмертие его будущей долгой, счастливой жизни, его детей и внуков, тех, кого он породит на этот свет.

Дарнаэл хотел только быть рядом с нею.

Вместе. Вечно.

Здесь.

Среди бескрайнего океана, где любить — преступление, где ненависть — суть волшебства. Среди безмерной пустоты, когда шаг вправо, шаг влево — чужие грехи и души, души, души. В мире, где нет постоянства, где будут только они, в вечном плену.