ГЛАВА 6. ДЕСЯТЬ ПОГИБЕЛЬНЫХ ДНЕЙ
С Курского вокзала добирались домой на такси, Всеволод рядом с водителем, мы с Павликом сзади, можно и не разговаривать, тем более, что вот-вот окажемся дома и уж тут разговора не избежать, а что он окажется неприятным, сомневаться не приходилось, достаточно взглянуть на хмурое лицо мужа.
Он вошел первым, включил свет в передней - и вот оно! На столике под зеркалом поблескивает горстка перстней, весь десяток тут, золото старинное красноватое, бриллиантов, правда, нет, но рубинов несколько, и топазы есть, и один сапфир, насколько я помню. Я и не примерила ни одного, забыла напрочь это свое имущество на черный день, как сказал Руди. А потом сам же и припрятал здесь, замуровал в раму портрета, принадлежавшего этой квартире так же органично, как стены, двери и окна:
- Гретхен, а куда ты спрятала те кольца, помнишь? Нет, старая сумка не годится, мало ли что. Погоди-ка...
Забежавший днем, как он изредка это делал, Руди обвел взглядом темные обои, тяжелые шторы, зеркало в простенке. Поднялся, осторожно снял портрет - он такой высокий, Руди, ему и стул не понадобился. Легонько постучал по раме... Как же я могла об этом забыть? Вот уж поистине черный день.
- Рассказать, откуда взялись кольца, да?
- И монеты. И ещё обо всем, о чем ты забыла мне рассказать в прошлый раз, - тон как у прокурора, и выставку устроил прямо в прихожей, чтобы сходу начать следствие. Эффект внезапности - что ж, мне ли обижаться: его можно понять...
- Это ведь не единственный твой секрет, правда, Зина? Или Грета - как тебе больше нравится?
- Винегрета, - вспомнилась шуточка Конькова, - Да называй, как хочешь. Но лучше бы отложить разговор. Павлика покормим, ладно? А потом...
Непохоже на Всеволода - играть в такие игры. В прошлом году сам же предложил ничего не менять, остаться Зиной, жить, как прежде, под чужим именем. В паспорте, который мне выдали после регистрации брака, я Зинаида Ивановна Пальникова, решили - так тому и быть. А теперь это ехидное: Зина или Грета? Чего он добивается? И главное - что ему известно?
В холодильнике и детское питание заготовлено, и молоко, и яблоки, и в кастрюльке что-то.
- Спасибо, что позаботился. Котлеты... Неужели сам?
- Митька. И пюре картофельное тоже он, и зелень где-то там, поищи.
Так и есть, я угадала. Ищейка эта здесь побывала, да не один раз. Разнюхал что-то и мужа моего накрутил. Но как это ему удалось тайник найти?
Когда, наконец, Павлик заснул и сами мы поужинали, съели подчистую коньковское угощение, то настало время выяснить, что же все-таки произошло, пока я скучала в Сухуми. Всеволода, впрочем, интересовало совсем другое те десять дней, когда я пребывала в бегах, те дни, что едва не разрушили маленькую нашу семью и о которых ему было известно далеко не все.
Сели мы в старые любимые кресла под самым портретом.
- Что ж ты меня предала, подруга? - спросила я мысленно, поймав загадочный взгляд красавицы, но она, по своему обычаю, промолчала. Пришлось заговорить мне.
- Можешь не верить, но это правда святая: я просто забыла про эти кольца...
- Допустим, забыла. А что ещё забыла? Пора бы мне узнать.
Еще я забыла - нет, только старалась забыть - Макса и маленькую комнатушку, в которой мы провели, не разлучаясь, не выходя, только вдвоем четыре дня и три ночи, и ещё один день и две ночи я была там одна. Поесть нам приносила нянька из дома ребенка в Майске, куда я, спасаясь от Вилли, отнесла Павлика, Макс сказал, что ребенок - "особая примета", без него меня труднее отыскать. Отнесла, уговорила оставить мальчика на несколько дней. Пачку ассигнаций, которую дал Макс, даже не пересчитывая, сунула в карман белого халата главного врача. Поклялась ей, что приду за сыном, как только смогу, меня будто бы преследует муж-алкоголик, я опасаюсь за малыша. Толстуха врачиха смотрела в сторону, не верила, однако пообещала мое заявление никуда пока не отправлять, чтобы я могла забрать сына без лишних хлопот.
Уходя, я поймала взгляд няньки, уносившей Павлика, подождала, пока она вернется. Спросила, не знает ли, кто бы сдал мне комнату на неделю... Через неделю истекает срок визы у Вилли, он уедет непременно, а я вздохну свободно... Правда, у Макса тоже виза заканчивается, но он не велел мне об этом беспокоиться...
Нет, никак не мог Коньков дознаться, где я пряталась от Вилли и кто со мной тогда был. Дальше видно будет, но первая об этом ни за что не заговорю. И я принялась подробно рассказывать о кольцах - о том, как попали они в тайник и откуда вообще взялись. Ничего нового - о моем участии в делах отца Всеволод знал и раньше, и о том, как сбежала, воспользовавшись случаем, вышла из игры. Да и с Руди мой муж познакомился - они, как ни странно, друг другу понравились... Если понадобится, Руди подтвердит мои слова...
- Как это Коньков догадался про тайник? - настала моя очередь спрашивать.
- Это не он. Я искал мамины часики и два колечка.
Я поднялась, потянула его за руку к резному шкафчику, где на верхней полке рядом с графинами, графинчиками, штофами, рюмками и бокалами отсвечивала розовым стеклянная старинная, в форме раковины пудреница. Достала её, сняла крышечку, то ли на самом деле, то ли почудилось, будто повеяло тонким призрачным ароматом. И на подставленную ладонь Всеволода вытряхнула плоские часики без стекла и два стертых колечка, одно с зеленым стеклышком...
- Они всегда там и лежали. Я думала, ты знаешь.
- Знал бы я...
Он не договорил, а мне вдруг легко стало на душе. Значит, ложная тревога, небольшой прокол, Барановский меня не выдал, а Вилли, может, и вовсе отступился, нашел себе другое занятие. Макс... А что Макс - был ли мальчик-то? Жена, с которой он разводится - или развелся уже, или помирился - где-то там, рядом с ним, в Мюнхене, а мне путь туда заказан, судьба моя Всеволод, добрый и порядочный, такого нельзя мучать и обманывать, и не надо ему ничего знать о Максе.
- Прости меня, - я опустилась на пол рядом с креслом, ткнулась головой в его колени, - Эти кольца - Руди мне их дал на черный день, я же не знала, что тебя встречу...
- Расскажи мне все ещё раз, а? - попросил Всеволод, уже мягче, без прокурорских ноток в голосе, - Расскажи про эти десять дней...
Как ребенок, который просит, чтобы ему повторили любимую сказку, Павлик так любит поканючить: расскажи да расскажи про трех медведей, сам уж наизусть знает...
- Ладно, расскажу, - пообещала я, - Только можно не сейчас: я ведь с поезда. Ванну и спать...
Он потянул меня к себе, посадил на колени, покачал, как маленькую. Раньше мы часто так сидели по вечерам. Погладил за ухом, как кошку. Согласился, сдался...
И у меня есть теперь время подготовиться к разговору, повторить свою сказку, чтобы не вызывала сомнений, правдиво и убедительно. Но обольщаться и расслабляться нельзя: завтра, послезавтра, через неделю муж захочет все же поподробней узнать, чем я занималась в течение десяти дней, с момента ухода из дому до возвращения. Не обнаружь он тайник, так бы все и обошлось. Ведь в прошлом году, когда мы все втроем возвращались в Москву из Майска, мне и выдумывать ничего не пришлось, объясняя свое бегство, просто умолчала кое о чем. Врать, кстати, было опасно: Всеволод многое и сам знал, к тому времени - побывал у дедушки Хельмута, разговаривал с Пакой, маму видел в больнице. Пожалел меня тогда, не терзал вопросами. Как ни велико было его потрясение, простил обман великодушно, а потом даже наладил отношения с моей семьей, я имею в виду Руди. Тот приходил к нам - не тайком уже, обедал иногда по субботам, после обеда садились с мужем за шахматы. Остальные члены семьи нас не беспокоили: Барановский в тюрьме, мы даже не знали, состоялся ли суд. Мама в больнице, от Вилли, слава Богу, ни слуху, ни духу...
Теперь все иначе - пока мы с Павликом были в Сухуми, Всеволод оставался один. Успел за это время и кольца обнаружить, и припомнить многое, да и Коньков его подогревал - вот и ждет полного чистосердечного признания, без уверток и умолчаний, и не отвертеться, держи теперь, Гретхен, за все ответ... Так я себе твердила, сама себя пугала, а в глубине души знала: выкручусь, я же избранница.
