Отматфеян вышел на сушу, чтобы принести равномерно покрытый глиняным пушком, скинул свои тыщи лет, которые были сейчас не нужны, "ты почему сейчас так на него смотрела?" - "на кого?" - "на этого атлета", - "на какого?". В углу атлет, пропорциональный до мозга костей своим мозгам и костям. Отматфеян втянул живот, чтобы его туловище было пропорционально ногам, "ты хочешь с ним?" - "с кем?" - "тебе хочется с атлетом?" - "ты сам хочешь с медведем", "только с тобой", - "с медведем". Отматфеян вытащил Сану из бассейна, чтобы она дозрелана берегу, подсохла, вот она, возня на суше, "я выбью из тебя медведя и атлета, поняла", - "прекрати", - "у тебя страсть к полу вообще, будь кто угодно, в том числе и я", - "перестань", - "я только один из объектов пола", - "ты меня так убьешь", - "я тебя так убью, ты любишь пол как таковой, вообще мужской, и меня как представителя", - "тебя одного", - "врешь", "правда", - "ты не любишь этого атлета?"
- "ненавижу", - "а медведя?", - "нет", - "только меня?" - "да", - "что да?" - "люблю только тебя", - "врешь!" - на кафельном полу, в собственной луже, из которой прямо на глазах лезет целое человечество, как на дрожжах.
Отматфеян разошелся, он подогнал атлета и швырнул его в бассейн, в его среду, из которой он вышел неделю назад, атлет растаял как сахарный, обдав волной, испустив дух тут же и медведя туда же, всех, и Вольтера, "нас за это убьют", - "завтра своих слепим", не хуже, поналепим и выставим на солнышко просушиться, и Сану туда же, в бассейн к живым клеткам, и сам туда же, все вместе, "это чья нога?", - "это медведя", еще не растаяла, "а это чья?", "это твоя", все мое, здесь, все твое, общее, все вместе, "это твоя рука?", "а чья же?" - "я думала его", голова оторвалась, плавает и не тонет, почему она не тонет? потому что сухая, "чья голова?", неизвестно, целоваться, нахлебавшись, состоим из того же, "ты нахлебалась?", кажется, пошли ко дну, "кто?", вот так потопить ее, уже нет лица, смазать по лицу, где лицо? одна болванка, хорошо, что мы не сахарные, "что?", мы прочней, кто кого вытеснит, тесно, булькает, "не обращай внимания", - "я нет, а ты да?", - "да, теперь куда?" - "что?", куда дальше, мы всюду, вытесняем объем воды и не тонем, как в море корабли, "что?" - "как корабли", - "так хорошо?" - "ой", Вольтер по спине потек, "кто?", цепляется за жизнь, "плыви сюда", "куда?", ты где , это ты? смотри, сейчас завязнем в них, в нашем подобии, накрашенный рот, "у кого?", у медведя красная помада на губах, "у кого?", рот из красной глины, "у кого?", губная помада, "у тебя?" - вымазался в помаде, "в чьей?", в медвежьей, "в моей?", в красной глине, "чего тебе?" - "тебя", - "ты где?" - "вот я", - "а я?" - "вот" - "а там кто?" - "никого?" -"а там?" - "все" - "а тут?" - "вот так хорошо" - "да" - "да", - "это шерсть?" - "да", медвежья шерсть на ногах, на усах, на волосах, "звонок" - "что?" - "телефон" - "что?" - "в дверь" - "куда?" - "нас нет", -"пойду посмотреть", - пошел посмотреть, кто звонит.
Отматфеян пошел в дубовой коже, кто же это может быть, кого нам не хватает, снеговик, конечно, со снежной бабой, одного поля, одной температуры, и снеговика в бассейн, и снежную бабу туда же, морковка вывалилась изо рта, плавает в углу, холодно со снеговиком, какой он холодный, морковкой закусить, от снежной бабы мурашки по коже, развалилась дура на три кома, "что ты к ней так прилип?" - "кто?" - "ты - к снежной бабе", - "ой, погоди", можно простудиться от снеговика, "можно", снеговик протаранил Сану в угол, скинул лишний вес, угольки из глаз вывалились, "не соси льдышки", - "это не льдышки", живые органы, плавают, еще тепленькие, "какой холодный" - "кто?" - "кто? ты, кто же еще", все растаяли, все вместе осели на дно, водоизмещение больше, чем надо, от этих снежных тел, они нас сейчас вытеснят на берег, уже вытеснили, поддало прибоем из крана, располагаемся на берегу с кляпом во рту, язык не шевелится, проглотили язык... вот жизнь, все вхолостую, где оно, где потомство, которое произвели минуту назад для жизни, почему не кишит, не расползается на четвереньках для жизни, не делает стойку, какая расточительность, так нельзя, трудиться над потомством два часа, чтобы оно высохло за пять минут; ну почему оно не созреет на радость тут же, сейчас же, все целиком, почему созреет только один из миллиардов, да и то, чтобы его выкинули на третьем месяце, почему бы нашему потомству не разойтись сразу же по домам, прямо и шапке и пальто, в своей скорлупе, с рюкзачком на спине - с некоторым запасом съестного, которым мама одарила при рождении, на первое время, нет, подохнуть на суше, немыслимые похороны, схоронить миллиарды сперматозоидов в сырой земле, в тазике с сырой глиной, здесь похоронить будущее человечество, которое взойдет совсем в другой жизни, никогда не взойдет, никогда! никогда оно не взойдет, никогда! никогда, ни при какой погоде оно не взойдет, ни с первыми лучами солнца, ни с последними, никогда! даже если удобрять, поливать, никогда не расцветет, никогда, тоска, вхолостую задирала руки и ноги до потолка, "что вхолостую?" - "все вхолостую", - "что ты имеешь в виду?" - "все", - "тебе плохо?" - "даже не спрашивай".
Тогда лучше проглотить это недоразвитое человечество, слизать с пола, вылизать кафель до блеска и проглотить, это лучше всего, пусть человечество развивается в желудке, пусть оно будет не людьми, а калориями, все равно людьми, ах, как это питательно и полезно для здоровья, когда это человечество гуляет по кишкам до прямой кишки и выходит в астрал, папа-боже, если это только простая механика и процесс, то двинь нам в сердце кулаком в собственное сердце, чтобы не повторилось еще раз: папа-боже, у нас ведь тоже есть тоска по тому, что тонны нашей жидкости, в которой кишит жизнь, смываются с простыней в прачечной в общем потоке, "ты так позеленел, тебе плохо?" - "с животом", позеленеешь крутишь динаму вхолостую день и ночь,, "а ты белая, тебе нехорошо?" - "тошнит", побелеешь, когда человечество не усваивается в желудке и лезет наружу вместе с морковкой от снеговика, с глазками-угольками активированным углем; Сана очистилась от человечества, ему нет места внутри, кишки не место для прогулок, кишки знаменуют действие звезд или поедание, да кишки и суть поедания всего, что человек вводит в свои кишки и что возросло из силы звезд, - учит Бёме, "какой он счастливый, был твой учитель, Сана, он научил тебя глотать и очищаться", "кто?" - "твой первый учитель", кто, Бёме или член союза Каменщиков, композиторов, позволивший себе биде и воминарии, отделанные мрамором, расписаные лазурными рыбками, не предусмотрены в полуподвалах, между ванной и унитазом, как научил первый учитель, композитор, первоклассный каменщик, "как ты порозовела!" - "заткнись!" Отматфеян выпил таблетку и стал уповать на милость божью - пронесет - не пронесет, "твой каменщик не пил интестопан, Сана?" композитор? он просто сидел на горшке и уповал на милость божью, Бёме, все же нельзя одновременно: и пить, и уповать на милость божью, модно что-то одно из двух: или пить, или уповать, пронесло, где те горы, за которыми конец не за горами?
Отматфеян обтер Сану тряпкой - полотенцем для медведей и атлетов, которыми их обтирает каждое утро скульптор после душа, "ты меня так поцарапаешь", "прости", вот поднакопили сил, неужели встанут и пойдут, - "встань и ходи", встали и пошли; ходят из угла в угол, ищут, чего они ищут? чем бы заесть, чем бы запить, что запить? запить и заесть процесс, молча передвигаются, сталкиваясь в дверях, "извини", во все щели дует, шевелится пыль, "не видела мою сумку?", нет сил, все силы ушли на сотворение мира, а где этот мир, который сотворили, этот, что ли? этих глиняных спортсменов сотворили? какая была бы радость увидеть, что после двух часов труда возник мир, воплотился мир, который звенел в ушах и рябил в глазах, с животными, людьми и речками, с криками птиц, ведь они были в ушах, крики, где они? речки текли по рукам; у атлета перебита рука, Сана уложила ее в гипс, чтобы правильно срослась, где все? нет ничего вокруг, что было в глазах и в ушах, все стоит грубо и трехмерно, застыло. Остается привести друг друга в чувство для следующего раза, и в следующий раз точно уж сотворить мир, наверняка, и так раз за разом, чтобы в какой-нибудь раз он возник наверняка, мир, ведь не может быть такой бессмыслицы, чтобы он не возник в следующий раз, может быть, в этот раз мы что-нибудь делали не так, мы в следующий раз сделаем, как надо, и он возникнет, этот мир, прекрасно видимый, воплотится, и новое человечество расползется, и будет ходить на радость нам, только радость творения подстегнет нас к следующему разу, и чулки наизнанку, сапоги воспалят воображение, и этот раз будет ни с чем не сравнимый раз, а "раз и два", и так каждый раз. Сана сошла в бассейн, легла под одеяло, под воду, ни волны, ни одеяла, ни ряби, нет, задвигалось одеяло, под ним гейзер, крошечный фонтанчик, который не заткнешь пальцем, палец дрожит от напора. Отматфеян нырнул под одеяло с головой, "спусти воду", одеяло под ногой, надо отмываться от потомства, которым мы облеплены, все плохое смыто в прачечной в мыльном потопе, ушло с талым снегом в землю, в Черное море, ... и реликтовый стол, номерной экземпляр, стоит, облепленный с ног до головы именем, которое ему дала мама: стол, он же табль, он же тейбл, заигмеш, дунтун, где имена взаимоисключают друг друга. И название предмета сходит, как прошлогодний снег с предмета, уходит в землю, впадает в Черное море, вот для чего так много языков, вот для чего! чтобы дать название предмету на сотне, тыще языках, чтобы названия (языки) взаимно исключили друг друга и предмет опять остался без названия, ведь если бы один язык был на всех и все до одного звали бы стол "столом", это было бы слишком серьезно, что именно такое сочетание звуков - ст-о-л характеризует эту материю на четырех ножках, а поскольку тыща языков и стол, как материя, - и табль, и стол, и мук-мук, то можно принять условие игры, что у нашего племени эта штуковина называется стол, но только как условие игры и только у нашего племени! а так все имена на тыще языках исключают все имена, и тыщи глаголов, и мир останется безглагольно-безымянный, к которому не придерешься, он будет давить на слух и мозг чистотой звука и чистотой материи, он сразу будет слух, вкус и взгляд сразу!
