Признание того, что многообразие лучше, чем однообразие, И. Берлин относит к завоеваниям либеральной культуры. Но он отмечает, что это признание подвергалось и подвергается нападкам, как справа, так и слева. И, что более важно, Берлин показывает, что магистральной идеей и традицией всей западной мысли был вовсе не плюрализм, а именно монизм. Монизм он характеризует как «центральный тезис западной философии от Платона до наших дней». Он считает, что идея благоприятности разнообразия была введена в обращение в период раннего романтизма и до этого просто не существовала [18]. «Никто до ХVIII века не согласился бы с этим, раньше истина была одна, и многообразие было для нее неблагоприятно» [18, с. 57].
В своих работах Берлин подробно прослеживает развитие идеи плюрализма ценностей в ее противопоставлении монизму. Он анализирует всю историю западной философской мысли с точки зрения этого разделения.
Как отмечает Берлин, суть интеллектуальной традиции Запада начиная с Платона основана на следующих трех догмах:
1. На любой важный вопрос есть только один верный ответ. («На любой правильно сформулированный вопрос есть один и только один ответ, все остальные, будучи отклонениями от истины, оказываются ложными, и это справедливо применительно к вопросам, затрагивающим проблемы поведения и душевной жизни, т. е. к вопросам практическим, равно как и к вопросам теоретическим и эмпирическим − к вопросам о ценностях не в меньшей степени, чем к вопросам о фактах» [2, с. 668]).
2. Существует надежный путь к получению ответов на эти вопросы, истинные ответы на подобные вопросы в принципе могут быть найдены.
3. Верные ответы, если их найти, должны совместиться друг с другом, образуя единое целое, потому что истина не может быть несовместимой с другой истиной; всеобъемлющее знание такого рода и решило бы загадку мироздания. («Эти истинные ответы не могут вступать в конфликт друг с другом, ибо одно истинное утверждение не может оказаться несовместимым с другим, …в совокупности все эти ответы должны составлять единое гармоничное целое: по мнению одних, они образуют логическую систему, каждый элемент которой логически влечет за собой все остальные элементы и сам предполагает наличие их всех; по мнению других здесь имеет место отношение частей к целому или, по крайней мере, полная совместимость каждого элемента со всеми другими» [2, с. 668–669]).
Существуют разногласия о том, какой именно путь ведет к этим скрытым истинам, но не подвергается сомнению, что такой путь есть.
По поводу условий, при которых эти истины можно было бы открыть, мнения также расходятся: «одни полагали, что люди, в силу первородного греха, присущей им ограниченности или в силу естественных обстоятельств, никогда не смогут найти все ответы на все вопросы… другие считают, что совершенное знание было до грехопадения, до потопа или до какого-нибудь другого бедствия, обрушившегося на людей, вроде строительства Вавилонской башни или первоначального накопления капитала и вызванной им классовой борьбы, или же какой-то иной бреши в изначальной гармонии; третьи верят в прогресс − что золотой век лежит не в прошлом, а в будущем; есть еще и такие, кто убежден в том, что люди, будучи существами смертными, здесь, на земле, обречены на несовершенство и заблуждения, но они познают истину в загробном мире, или что знать ее дано только ангелам или даже одному лишь Богу. Эти различия во взглядах приводили к глубоким расколам и разрушительным войнам, так как речь шла, ни мало, ни много, о вечном спасении» [2, с. 670].
Общее для всех этих взглядов – убеждение в том, что на все фундаментальные вопросы в принципе можно найти единственный верный ответ, и что если люди станут жить в соответствии с этими ответами, то это будет означать, что совершенное общество построено, наступил золотой век. Берлин считает, что эта унифицированная монистическая модель ценностей является показательной для всего традиционного западного рационализма. «Это та скала, на которой зиждилась интеллектуальная и социальная жизнь Запада» [24, с. 352]. Если же оказалось бы, что на все вопросы в принципе нельзя дать ответ, или что на один и тот же вопрос может быть дан не один ответ, а несколько одинаково истинных ответов, или что некоторые истинные ответы несовместимы друг с другом, что ценности могут вступать между собою в конфликт, то из этого, замечает Берлин, следовало бы, что вселенная в конечном счете носит иррациональный характер [2, с. 671].
На представлении о том, что истинные цели, годные для всех людей, можно «открыть» и что они согласуются друг с другом, основываются, подчеркивал Берлин, все известные нам утопии. «На этом держится любой идеальный город, от “Государства” и “Законов” Платона, анархистского мирового сообщества Зенона и солнечного города Ямбула до утопий Томаса Мора и Кампанеллы, Бэкона, Харрингтона и Фенелона. Коммунистические общества Мабли и Морелли, государственный капитализм Сен-Симона, фаланстеры Фурье, различные сочетания анархизма и коллективизма у Оуэна и Годвина, Кабэ, Уильяма Морриса и Чернышевского, Беллами, Герцки и других… – все они покоятся на этих трех столпах, о которых я говорил…» [2, с. 671].
И. Берлин отмечает также, что предпринимавшиеся в Новое и Новейшее время попытки сблизить социальные и гуманитарные науки с естествознанием, распространить на них методологию естествознания усиливали убеждение в том, что существует только одна истинная система ценностей. Гельвеций, Гольбах, Д'Аламбер, Кондильяк и многие другие мыслители Нового времени под влиянием успехов естественных наук приходили к выводу, что при условии использования правильного метода исследования в отношении общества, политики, морали и личной жизни, могут быть раскрыты фундаментальные истины того же типа, что и истины, установленные в результате изучения природы. Если в познании природы ученые приходят к однозначным истинам, то это, по-видимому, возможно и в постижении социума и человека. А когда все ответы на важнейшие моральные, социальные и политические вопросы будут найдены, то люди будут следовать найденным истинам и установится совершенная жизнь.
Таким образом, согласно И. Берлину, существовала определенная традиция, ведущая начало от Платона, которая предполагала возможность единственного и окончательного решения всех социальных проблем. Именно этот «великий миф», как называет его Берлин, подвергся атаке к концу XVIII века со стороны представителей романтизма, волюнтаризма, различных разновидностей иррационализма.
К традиции европейского рационализма, связанной с поиском единственно истинных ответов на важнейшие вопросы и обосновании на этом совершенного общества, Берлин относит и марксистскую философию. Он указывает, что марксизм предполагал построение совершенного коммунистического общества, в котором будет достигнуто единство целей и не будет оснований для противоречий и конфликтов. «Марксизм зиждется на положении, что все человеческие проблемы разрешимы…», – пишет Берлин [17, с. 370]. На этом основании он относит марксистскую концепцию к ценностному монизму. Берлин также считает, что Маркс воспринимал реальность в духе классической европейской философии как единую рациональную систему, в терминах единой, всеохватной системы законов [17, с. 369–370].
И. Берлин полагает, что монизм в отношении ценностей сопряжен с нетерпимостью к людям, которые придерживаются иных ценностей, – нетерпимостью, которая может перерасти в фанатизм. В основе подобной нетерпимости лежит убеждение человека в том, что он обладает истиной, а все, кто придерживается иных взглядов, заблуждаются, и следовательно, их нужно наставить на путь истинный, применяя для этого все средства, во имя их собственного блага. В этом смысле монизм, считает Берлин, является корнем любого экстремизма, религиозного и светского.
Монизм в области ценностей, как подчеркивает Берлин, может использоваться и для оправдания антидемократизма и авторитаризма – оправдывая притязания тех или иных людей на управление обществом и миром в целом, поскольку тот, кто знает истину, должен, по-видимому, управлять теми, кто ее не знает. «Тем, кто знает ответы на некоторые из этих великих вопросов человечества, должны подчиняться, поскольку они одни знают, как должно быть устроено общество, как должны жить люди, как должны развиваться цивилизации. Всегда были мыслители, считавшие, что мир будет спасен, если всем будут управлять ученые, или люди, сведущие в науке. Нельзя найти лучшего оправдания или даже основания для неограниченного деспотизма части элиты, которая лишает большинство его неотъемлемых прав» [18, c. 58]. Притязания на управление миром могут высказываться и от лица определенных наций, идеологи которых полагают, что они могут просветить людей относительно правильных форм жизни. Поэтому монизм, подчеркивает Берлин, способен смыкаться с национализмом: «…я знаю как привести в порядок мир, а ты должен с этим согласиться, так как ты не знаешь; ты подчиняешься мне, потому что моя нация лучше всех, а твоя намного ниже моей и должна предоставить себя в качестве материала, моя нация единственная имеет право создавать лучший из возможных миров…» [18, c. 58].
