– Не подумал, потому что мозгов нет.
Но вроде командир начал успокаиваться. Видно, проникся искренностью моего вопля. Прикурив от окурка следующую папиросу, он начал читать докладную записку. Дочитав, встал и прошелся по кабинету. Повернувшись ко мне, уже вполне спокойно сказал:
– Ночью придут два самолета с новыми летчиками и техниками. Этой же ночью повезут на Большую Землю местных летунов. Ты полетишь с ними. И полковник Середа с Зальмутом тоже. Из этого немца мы выжали все, теперь его нужно переправить в Москву. Середа повезет документы и наши выкладки. Будешь их сопровождать.
– А как доедут, мне сразу назад?
Колычев хитренько улыбнулся и показал мне дулю.
– Вас, разгильдяй, вызывают персонально. Так что там тебя встретят. Потом, критически оглядев меня, добавил:
– И оденься нормально! Что это такое – красный командир, а вечно как шаромыжник ходит. Вот что ты с галифе сделал?
На провокационные вопросы я не отвечаю из принципа, поэтому только вытянулся по стойке смирно и козырнул:
– Есть одеться нормально! Разрешите идти?
– Иди!
И уже в спину пробурчал:
– А сгущенку генерал сам сегодня в детдом хотел отвезти…
Ну и я пошел. Н-да… неудобно-то как с летчиками получилось, да и со сгущенкой тоже… Блин, действительно, надо башкой думать, прежде чем что-либо делать. Дав себе зарок на будущее, двинул искать новые брюки.
Вот мода, ё-мое! Скачет туда-сюда. А армейские кутюрье – напрочь сбрендили. С этими «кривыми штанами» вообще смешно получилось. Месяц назад, когда я приходил их получать, старшина занимался странным делом. Он, сидя в одних подштанниках, загонял проволоку в боковые швы брюк п/ш, лежавших у него на коленях. Сначала даже подумалось, что это имеет отношение к боевым наворотам, типа моего ножичка с кольцом. Но когда гордый Нечипоренко надел штаны и, повернувшись, как модель, продемонстрировал охренительную парусность своих галифе, я потрясенно застыл. Сталистой проволокой он подчеркнул лопухи на штанах и, теперь счастливо разглядывая получившийся кошмар, приговаривал:
– О це дило! О це гарно!
Дальше я просто не мог смотреть. Упав на пол, ржал так, что заболел живот. Наш суровый хохол, стоя босиком, был похож на принца Гамлета. Только тот рассекал в раздутых трусах с прорезями и колготках. А у старшины был вид, как будто он нижней своей частью попал под каток и эти надувные трусы сплющились. Диаметр Нечипоренки в районе задницы достигал полутора метров. Глянув на него еще раз, смог только подвывать на одной ноте и обильно плакать. Взволнованный Грицко сначала обеспокоенно подпрыгивал вокруг меня, а потом, подняв и оттряхнув, поинтересовался, зачем я вообще пришел. Уяснив, что надо, он вынес мне такие же парашюты. И на все вопли принести что-нибудь менее авангардное только настойчиво пихал их в руки, убеждая, что это и есть последний писк армейской моды. Так как я всегда ходил у старшины в любимчиках, он явно хотел меня приодеть получше. А теперь, думая, что вместе с памятью старший лейтенант Лисов потерял и мозги и поэтому не понимает привалившего счастья, всучил-таки это армейское чудо. Чтобы не обижать доброго Гриню, пришлось взять. После чего быстро пошел и лично их ушил, насколько мог, как это делали солдаты в мое время. А теперь вот Колычев цепляется. Фасон моих шароваров ему, видишь ли, не нравится…
Поразглядывал себя со всех сторон и, вздохнув, поплелся получать новую форму. Сначала добывал робу, потом полковник давал еще кучу ЦУ. Только отвязался от командира, сразу угодил в руки Середе. В общем, еле-еле успел в госпиталь заскочить перед вылетом. Серега не спал. Блин, а я уже думал, если и в этот раз дрыхнет, поступить с ним, как со спящей царевной, только наоборот. Попросить медсестру посмазливей смачно чмокнуть майора. На примете есть одна, как раз в его вкусе. Зуб даю, он от такого даже из комы бы вышел. Но к кардинальным мерам прибегать не пришлось. Гусев лупал глазами и вкушал ужин, когда я заглянул к нему в палату. Кстати, кормила его та самая симпатичненькая медсестра. Сергей, масляно глядя на сестричку, послушно открывал рот и чего-то трындел. Блин, сам ложку поднять не может, а туда же – Казанова недострелянный, охмурежем занимается. Потом он увидел меня и подскочил так, что перевернул миску с кашей. В общем, встреча удалась. Мы сначала, насколько могли, пообнимались, а после я рассказывал радостно улыбающемуся майору о том, что он пропустил, валяясь в госпитале. Потом Инночка, так звали медсестру, притащила гитару, и я дал небольшой концерт, а так как в палату начали набиваться люди, то вместе с инструментом переместился в коридор. Сидя в проеме двери, чтоб и Сереге было хорошо слышно, шпарил народу Высоцкого и попсу семидесятых. Раненые сидели тихими мышками, ловя каждое слово. Спел им и «Черные бушлаты», и «Подмосковные вечера», да вообще сегодня, похоже, был в ударе, поэтому меня, как Остапа Бендера, несло. А закончил, неожиданно даже для себя, исполнив «Темную ночь». Вот е-мое. Не хотел ведь ее петь, пока автор не сочинит. Ну и что теперь Бернес будет под гитару выдавать в фильме «Два бойца»? Опять получается, башкой не думал. Правда, было поздно… Медсестры поголовно шмыгали носами, да и многие раненые, задрав голову вверх, делали вид, что разглядывают потолок, чтобы не вытирать глаза. Но тут пришел лесник и всех разогнал. В смысле, главврач скомандовал отбой. Он давно уже стоял в конце коридора, привалившись к стене и слушая вместе со всеми. Сделав народу ручкой, я попрощался с Гусевым и собрался уходить, но тут меня поймал главный доктор:
– Извините, молодой человек, а чьи это вы песни пели?
Почесав кончик носа, осторожно ответил:
– Свои, а что?
– Вы понимаете, что это должны слышать многие люди, а не только ваши знакомые? Поверьте мне, я помимо медицины в этом тоже разбираюсь. Вот подождите…
Врач, вытащив из кармана листок, начал быстро писать на нем толстым синим карандашом.
Потом протянул листок мне.
– Вот здесь адрес и несколько слов от меня. Я слышал, когда вы с раненым майором разговаривали, что сегодня летите в Москву. Там обязательно загляните к этому человеку. Это поэт Владимир Агатов. Причем не просто поэт, а еще и пишет слова к песням. Он вам обязательно поможет пустить ваши произведения в жизнь.
Скомканно поблагодарив доктора и пообещав заглянуть к этому поэту-песеннику, побежал к штабу. Фух! Вовремя успел. Народ только-только начал загружаться в машину. Я уселся на любимое место – рядом с водителем, и мы покатили на аэродром. Там, стараясь не смотреть в глаза перебазирующимся летчикам, шмыгнул в самолет. И на лавке, возле квадратного иллюминатора, увидел Герасимова, который мрачно пялился в свое отражение на темном стекле. Сначала его проскочил, но потом вернулся и, потоптавшись, сел рядом.
– Кхм… Игорь, ты на меня зла не держи. Кто же ожидал, что так получится?
Майор до того задумался, погрузившись в свои мысли, что только сейчас меня увидел.
– А, Лисов, здравствуй. Чего ты сказал?
– Привет, говорю. И говорю, чтоб зла не держал. И в мыслях не было – так вас подставлять. Ты уж меня извини…
– Да при чем здесь ты? У меня своя голова есть, а я вот тоже подобной реакции не ожидал. С утра контрики всех по разным углам развели и давай мурыжить. Как будто кто-то из моих орлов прямо сейчас к мамалыжникам рванет, с докладом о новом оружии. Я-то сразу за своих гавриков поручился, но где там! Просто приняли к сведению, и все. А теперь всех, по слухам, аж на Дальний Восток перебрасывают. Хотя эти, из контрразведки, так смотрели, что я не удивлюсь, если на Колыму всем полком законопатят… Чтоб наверняка было…
Герасимов вздохнул и отвернулся. Потом, опять повернувшись ко мне, спросил:
– А тебя что – тоже в тыл подальше запихивают? Как главного секретоносителя?
– Да нет, пока только в Москву вызывают.
Я не стал говорить правды, зачем лишний раз напрягать человека? Самолет тем временем наполнялся людьми. Игорь же, посидев пару минут с закрытыми глазами, вдруг подался ко мне и сказал:
